«Дорогой наш Астан!

Все родные шлют тебе большой привет и желают победы над врагом. Мы знаем, что на войне трудно, опасности кругом, но джигит всегда победителем возвращается домой.

Когда в 1919 году мы, дигорские партизаны, дрались против белобандитов, нам тоже доставалось. Однажды, это было ночью, стоял туман, твой отец сказал моему отцу: «Слушай, Карамурза, я сказал Астану, что ты поехал за конфетами и еще привезешь ему гармошку. Не мог же я сказать, что ты воюешь в партизанском отряде, что ты один из вожаков партии «Кермен»…»

Демин оторвал взгляд от письма и спросил Кесаева:

— Это что же за партия такая?

— Дядя Карамурза рассказывал, — начал Кесаев, — что это была партия революционных горцев. Она создавалась при участии Сергея Мироновича Кирова и его соратника— большевика Георгия Цаголова. Партия оформилась в тысяча девятьсот семнадцатом году. Ее ЦК и Военный Совет — штаб, словом, — находились в селении Христиановское.

Октябрьскую революцию эта партия приветствовала специальной телеграммой на имя Ленина. Горцы-осетины горячо одобряли победу рабочих и крестьян и давали клятву, что навечно становятся под знамена Октября.

— Интересно, а я не знал, — сказал Демин.

— Позднее керменисты влились в большевистскую партию и вместе со всеми боролись против контрреволюции на Кавказе. Тогда я этого тоже не знал, но хорошо помню, как дядя Карамурза и мой отец морочили мне голову то конфетами, то гармошкой. Помню такой случай. Как-то поздно вечером мой отец закинул мешок с хлебом за спину, взял винтовку, поцеловал меня и пошел к двери. А я возьми да спроси:

«Куда, папа?»

«Помочь надо дяде Карамурзе, много конфет тебе купил, один не донесет».

«Зачем тогда мешок набил и ружье берешь?»

«На дорогах разбойников много, пугать их ружьем буду».

«А хлеб?»

«Хлеб голодным отдам».

«Ну хорошо, — согласился я, — только смотри, гармошку не отдавай разбойникам».

Отец ушел, и я с нетерпением стал ждать его возвращения.

Когда же от грохота и воя снарядов затряслись стены нашего дома и черная собака вбежала в дом и забилась под кровать, а я в страхе уже хотел лезть в подпечье, мама начала проклинать всех разбойников на свете. Тут я понял, что отец мой и дядя Карамурза конфет мне не принесут. Мама ругала Шкуро, желала ему провалиться сквозь землю и сгореть в огне тысячу раз. Я, дрожа от страха, спросил ее:

«Мама, а кто такой Шкуро?»

«Бандит… Он всех убивает, даже детей».

Последние слова нагнали на меня особенный страх. Потом пронзительно закричала Налмус, жена дяди Карамурзы: «Аллах, несчастье с моими детьми!» — и подхватила меня на руки. Мать схватила девочек и под разрывами снарядов побежала в погреб. Там было тихо. Мама и Налмус говорили, что все мужчины селения взяли в руки винтовки и бьют бандитов, гонят их. В погребе мы просидели всю ночь, а на рассвете пришел отец и всех нас повел домой, рассказывая, как они разогнали разбойников…

— Ты лучше письмо читай, — проговорил Кесаев, — в нем о тех же временах вспоминает брат Алексей, сын Карамурзы.

Демин, внимательно слушавший рассказ своего друга и командира корабля, снова углубился в письмо.

«Послушай старого солдата и всегда помни, Астап, что в бою самое главное смекалка, храбрость, быстрота. Помню я, захватили бандиты Шкуро соседнее большое селение Ардон и решили с ходу овладеть Христиановским. Но наши джигиты, подпустив их к своим окопам па близкое расстояние, дали такой бой, что снег почернел от вражеской крови, а поле было усеяно их трупами.

Горец Дзабе Бердиев был у нас, помнится, старейшим, он еще в турецкую войну 1877 года получил закалку. Так что, ты думаешь, он сделал? Он получше укрылся за каменной стеной на окраине села, пробил дыру в стене и как опытный снайпер бил по врагу из старинного кремневого ружья. Врагов положил уйму, пока они не ранили его, но и раненый Дзабе продолжал стрелять. В ту ночь шкуровцы едва унесли ноги и свои волчьи папахи. А на другой день эти шакалы получили подкрепление и снова двинулись на наше село. Вот тут нам наша смекалка и помогла. Ночью мы оставили окопы и закрепились в селе. А бандиты думали, что мы разбежались, и с криком и гиканьем влетели на улицы. Тут-то и началось. Застрочили пулеметы, из каждой калитки били из винтовок стрелки, колья, камни, лопаты обрушивались на головы беляков. Вражьи кони натыкались на перевернутые бороны, падали, давили всадников. Потом на помощь нам подоспел ардонский отряд партизан, и враг бежал из села. Те, кому из врагов удалось спастись, наверное, на всю жизнь запомнили этот бой…

Дружба и выручка в бою — тоже решает дело. Когда мой отец с другом Кудзи Колоевым преследовали врага, то неожиданно наткнулись на тачанку, в которой были офицеры. Отец успел спрятаться за куст, а Кудзи нет.

— Сдать оружие! — скомандовали почти в один голос офицеры.

Только большего сказать они не успели. Отец выстрелил из засады. Один офицер свалился, а двое других подняли руки вверх. Но тоже хитрые оказались, хотели обмануть партизан. Когда те подошли поближе, офицеры кинулись врукопашную, в которой отец и Кудзи были тяжело ранены. Когда мы подоспели, помню, Кудзи поднял окровавленный башлык и крикнул:

— Друзья, наше красное знамя омыто кровью — вперед!..»

Кесаев улыбнулся чему-то своему, встал с койки, затем обратился к штурману:

— А хочешь знать, как дальше дело обернулось?

— Еще бы, это, брат, целая повесть о твоем детстве.

— Невеселая, хоть и мужественная повесть. Ну так слушай, — сказал Кесаев, — только наберись терпения…

— Я астроном, и терпения у меня хватит.

— Вот Алексей, сын дяди Карамурзы, пишет: завязалась рукопашная. А того не пишет, что дядя Карамурза вдвоем с Кудзи приняли на себя удар целого взвода. Это уже потом отец рассказал. И разбили белых, обратили их в бегство. А когда дядю Карамурзу, окровавленного, внесли к нам в дом, я закричал не своим голосом:

«Габоци умирает!»

Габоци — так у нас принято называть дядю. Я, веришь ли, взрослым сразу стал и о конфетах забыл. Ну, доктора привезли быстро. Тот осмотрел раны, промыл их аракой — водкой нашей, перевязал. Потом подмигнул мне, плачущему, и спросил:

«Боишься, джигит?»

«Не боюсь, — ответил я. — Жаль мне дядю».

«Твой дядя герой, я его быстро вылечу. Не умрет».

Доктор ушел. Вскоре пришли мой отец и двое сыновей Карамурзы — Андрей и Алексей, пришли усталые, все в крови. Как только они переступили порог, я выпалил:

«Габоци не умрет, доктор его быстро вылечит».

Алексей поцеловал меня и сказал громко, чтобы все слышали:

«Устами нашего маленького джигита говорит истина».

Потом они подошли к постели Карамурзы и молча смотрели на раненого. Он открыл глаза, обвел всех взглядом и тихо проговорил:

«Рад вас видеть, джигиты, живыми-здоровыми. А как товарищи? Кто ранен, убит? — Голос его звучал слабо и глухо. — Цаголов где?»

«Потери еще не подсчитали, проверяем», — уклончиво ответил мой отец.

Он не сказал раненому брату, что Георгий Цаголов был предан и враги восемнадцать пуль вогнали в него, а потом искололи его тело штыками.

Прошло две недели, и Деникин занял оплот революции на Северном Кавказе — город Владикавказ… Красная Армия отходила к Астрахани.

Деникин подготовил специальные войска для истребления жителей села Христиановского — центра партизанского края всей Дигории. Командующим этими войсками назначил царского генерала Вадбольского — самого свирепого и самого жестокого. «Шкуро перед ним щенок», — говорили его головорезы. Ему-то и отдал приказ Деникин: «Большевиков-керменистов истребить всех до единого. Селение Христиановское — сжечь!»

В холодную апрельскую ночь жителей села Христиановского разбудили взрывы снарядов дальнобойных орудий. После обстрела банды Вадбольского начали поджигать дома. Над селом поднялись огненные языки и черные столбы дыма. И в этом чаду свистели пули, рвались снаряды, строчили пулеметы. Отряды керменистов с тяжелыми боями все же вырвались из окружения и укрылись в Тугановском лесу. Карамурза и его сыновья тоже выскользнули из лап головорезов Вадбольского. Но многие жители не успели уйти, и над ними учинили зверскую расправу.