Его слова это не банальные ежедневные бандитские приказы, на чем и держится иерархия подчинения.

Это уже личное.

Чувства.

Возможно он судит по себе, что любовь это блажь для дурачков, дела надо делать.

И здесь я с ним согласен, но есть одно но, я знаю рядом стоящих людей и что они испытывают друг другу.

И мне им завидно.

Хоть лишь и на время, но они познали взаимность, в отличие от меня.

— Принеси-ка нам чай, Азалия.

Видя, что напряжение надтреснуто и вот-вот осколки полетят, Гасконец решил отправить племянницу на кухню. От мужской беседы или скорее, сплошных тотальных упрёков.

Старый бандит пока ещё не слепой, поэтому все видит и чувствует перепады настроения. Не знать, что Камыш любит Азалию, он не мог. Как это скрыть? Это внутреннее сияние при виде ее.

— Наследника по крови у меня нет, только наследница. Поэтому из вас двоих я выбрал Игната. Да, Камыш не тебя, но ты тоже получаешь долю и остаешься в первых рядах.

— Черта-с два, — выкрикивает несостоявшийся жених, прицельно стреляя боевым решением укокошить меня при возможном случае. — Я чё за зазря все эти годы служил верой и правдой?

— Камыш, ты исполнитель. Не лидер, не анализирующий ситуации. Коронное — рубить с плеча, а последствия потом всплывают по весне. Говорил везти всех жмуров в крематорий? — отвешивает звонкую пощечину тыльной стороной ладони, где увесистая печатка, как кастет. — Почему, щенок, ослушался меня? — подозрительно щурится. — Подставить решил?

Камыш, вытирая рукой кровь с края рта, ведёт челюстью и оценивает масштаб удара.

— Нет тела — нет дела. Это же известная истина. А теперь я узнаю, что ты ни хрена не усвоил.

— Так там патрули были, мы бы с трупом не проскочили. Зима. Яму даже не выроешь, примерзло все, что только лопату сломать. Самое оптимальное, тогда было под лёд.

— Камыш, теперь не удивляйся, почему тебя не выбрали. Свою племянницу, я могу доверить только не косячному. Ехать в ту сторону не надо было и все, — делает глоток воды из стакана, взмахивая кистью. — Ступай, тебя в порту ждут.

Прокручивая шею до хруста в позвонках, Камыш задевает меня плечом, злорадно цыкая.

— Ты Азалию не получишь.

Отшатываюсь и понимаю, что детские игры в казаки-разбойники закончилось. Реальность суровая натянутая чека.

Повод есть и бабахнуть может в любой момент. Даже Гасконец уже не преграда. Камыш оброс властью на местах, вооружен. Как все это повернется, ума не приложу.

— Поторопи Азалию с чаем, Факир, — прокручивая перстень на пальце, Гасконец пытается ухищренно сблизить молодых.

На кухне Змей хлебчет кофе, нанизывая на нож кругляш салями. Завидев меня, давится едой.

— Игнат, я почти разобралась, где что лежит. Уже несу чай, — гремит подносом и ставит на него кружки с горячим напитком.

Азалия росла в пансионе для девочек и кухню в доме плохо знает.

— Где кухарка? — замечаю, что нет блудницы на месте.

— Так это… там, — оповещательные знаки Змея указывают на подсобку.

Дергаю дверь, но она плохо поддается. Рву на себя ещё раз. Деревянная преграда отворяется и картина проясняется.

В помещении на столе сидит повариха, чепчик еле держится на встрепанных волосах, а между ее ног пристроился мой второй человек после Змея.

— Скороход! — рявкаю на бабского ходока. — Едрить твою!

Охранник, путаясь в длинной многослойной юбке, выныривает из стесненного положения. Кухарка спешно поправляет свой помятый вид. Довольная такая. Как будто леденец петушок подарили.

— Вы просили передать, если что-то необычное заметим в среде Рождественских, — не теряется ловелас, нервно поглаживая волосы на голове. — Так вот, последний час полуголая девица от них по городу прячется.

Хотел было отчитать, но услышав злосчастную фамилию, меняю траекторию гнева.

— Что за девушка? — зыркаю с интересом на собеседника. — Надо разыскать.

— Не можем сами поймать. Быстро бегает, Факир.

— Ты сейчас на серьезных щах дичь заливаешь мне? — делаю шаг вперёд. — Это ты так бегаешь прямо сейчас?

— Простите, хозяин. Я все мигом приготовлю, — краснея, мотает головой обслуга.

— Тебя сюда на время отправили помочь, но ты не занимаешься своими непосредственными делами.

Молчит, опустив голову и передник в пальцах перебирает.

Ох, уж эта пресловутая любовь. Со всех сторон подступает.

— Иди, — приказываю поварихе. — Десяток здоровых мужиков не могут поймать беглянку? Женщину, в конце концов, — обращаюсь к Скороходу.

Бесит, когда за идиота держат. Понимаю, если бы группировка залетчиков наведалась в наш город, а то тут какая-то мамзель нервы треплет Рождественским.

— Факир, она странно меняет траекторию бега, мы не можем предугадать. Блондинка одним словом, — топчется на месте, несостоявшийся кухаркин воздыхатель.

— А вы безмозглые получается, — прищуриваюсь. — Может вас повыгонять и ее взять к себе на работу. Следы хоть заметать сгодится. И наконец-то вытри лицо. Смотреть противно.

Отказываюсь от распития чая, сославшись на крупную сделку в клубе.

Время позднее, но у бандитов ближе к полуночи ажиотаж. Хочешь не хочешь, а совой по натуре станешь.

Клуб — это тусовка местных мажоров, но в хаосе молоднякового дрыгания под попсовые визгливые мотивы мелькает очертание русоволосой девушки в скромном наряде.

Она присела на корточки и пытается поднять листы белой бумаги. Пьяная толпа может попросту раздавить ее, наткнется кто-нибудь и завалится, потом следующий.

Толкучка — это мясорубка со смертельным исходом, когда затопчут или лёгкое проткнут шпилькой.

Ради чего она так жертвует здравым смыслом, лезет под ноги?

Стреляю в потолок, чтобы люди рассосались, потому что образ девочки из прошлого не даёт мне покоя последнее время.

Это клиника.

Не разглядеть мне глаза этих повторяющихся видений. Глубоко внутри даже боязно узреть отражение небес, ведь в моей клетке холодно и темно.

Девушка пугается и прытко убегает вместе со всеми. Поднимаю остатки рукописей.

Сценарий к ролику. "Сообразить на троих. Сводный грех".

Мда. Это снова какая-то актрисулька Ника Рождественского ошивалась, а я за ангела ее принял.

— Марта, вылазь немедля с ванны! — грозится бабушка, постукивая костяшками пальцев по двери. — Ужин уже вот-вот приготовится. Разогревать не буду и кухня скоро закрывается на замок!

Грустно сдула пенку, стекающую с выставленной на бортик ноги.

Скоро Новый год, а Ник так и не снял ни одного фильма за пару месяцев. Редко появляется на студии.

Переносит съёмки, вдохновения нет. Потерялось оно.

Интервью так и не получилось взять у наследников с испанскими корнями. Все жутко заняты.

Мой редактор рычит эти месяцы, как Цербер. А я тяну со статьёй, тяну. И в отпуск меня не пускает. Нет первой помпезной полосы — нет отпуска.

Все просто.

Рабство отменили, но когда надо начальству, его восстанавливают в спешном порядке.

— Вытираюсь, ба! — отзываюсь и отвлекаюсь на входящий вызов.

На дисплее высвечиваются желанные три буквы. Провожу пальцем по экрану, принимая вызов.

— Марта, надеюсь я не потревожил тебя? Есть свободные минутки?

В мокрых руках телефон чуть не плюхается в воду от волнения. Его голос молнией шандарахнул по внутренностям и тепло разлилось по позвоночнику.

— Ты всегда вовремя, Ник, — присаживаюсь в полотенце на бортик ванны и хватаюсь за горячую батарею. Как назло температура в ней кипяток. — Ай!

— Марта, ты могла бы мне помочь в одном рабочем вопросе?

— Конечно.

— Я месяц как за городом обитаю, а сейчас везут в студию технику, которая долго на таможне простояла. Реально не успеваю, снегопад, тут дороги не чистят. Выручай.

На фоне его голоса щенячий визг. Атмосферная музыка.

— Уже выезжаю! — скидываю полотенце и влезаю в теплую одежду, включая громкую связь. — У тебя там собаки?