Ленька мнется. Выложил на прилавок пять волчьих шкурок.

— Небось щенят извели, а теперь за премией батька прислал?.. — Галентэй перетряхнул шкурки. — Эта не пойдет, другого помету...

— Да я их всех под кедрашником на харизевом ручье взял. Я еще в марте за волчицей в пятку ходил, по следу и выследил...

— Вот так. Три шкурки тебе зачтем, а две еще надо на экспертизу. Понятно? Давай вот расписывайся в ведомости. Могу отоварить в счет премии боеприпасами... А может, ружье, возьмешь?

— Не-ет. Мне деньгами.

— Ага. Ну смотри. С тебя причитается.

Галентэй подмигивает Леньке и выкидывает на прилавок десятки, Ленька сгребает их и засовывает в тот самый мешок, в котором хранились шкуры.

Он идет по улице Нарогача, глотает пыль; сохлые белесые колеи заскорузли на улице, березовые саженые тычки еле живы, панель в одну доску... Виднеются пни, омертвевшие кругляки — все, что осталось от бывшего леса. Ползут машины с прицепами, тянут кедровые хлысты. Грязноперые курицы порскают из-под колес.

Ленька идет по улице леспромхозовского поселка, ему виден дальний лес и дальнее озеро. Но он словно не видит их, не хочет видеть. Он дышит горячим бензинным духом, он читает слова на вылинявших вывесках: «Чайная», «Сельмаг», «Пиво-воды».

Он покупает в сельмаге рубаху в клетку, с коротенькими рукавчиками, уходит проулком в неторное место, там скидывает свою робу, пихает ее в заплечный самодельный узелок, а сам является на главной улице в новой одежде.

Два парня, одни в комбинезоне, другой в гимнастерке, пользуются коротенькой тенью единственной сосенки, сидят на присыпанной хвоинами земле, меж ними поставлена бутылка портвейна, но она почти пустая.

— Але, керя! — окликают Леньку подогретые с утра портвейном парни, — рубашку надо обмыть. У нас в леспромхозе это закон: шмутку купил — давай, на всех выставляй, все обмываем…

На берегу далеко слышной речки, катящей прямо, ходко, как поезд, на осушенных сплавных бревнах расположились втроем Ленька и двое парней. Они имеют теперь непочатые бутылки и разную закусь: бычки в томате, банку болгарских фруктов айвы и пряники. Стакан у них один на троих. Ленька выпивает свой первый стакан, страдает и кашляет. Дружки его справляются с водкой легко, все занюхивают, заедают, выдыхают мерзостный водочный вкус — блаженствуют.

Парень в комбинезоне широко и округло загребает руками, когда говорит:

— Я на трелевочном тракторе еду по тайге, понял, я вот такую листвягу запросто положу, мне ни дороги, ни чо не надо.

— А на тракториста у вас долго учатся? — спрашивает Ленька.

— Ты иди сучки рубать, — говорит парень в гимнастерке. — Гляди, у него во какая морда, а у меня во! Я на чистом воздухе вкалываю, для здоровья полезно. Лесинке ручки-ножки пообрубаю и получу не меньше, чем он на трелевке.

Ленька глядит на парней восторженно, но еще робеет, по-зверушечьи зыркает глазами. Ему открывается новая жизнь. Она кажется Леньке прекрасной — после отцовской заимки. Он хмелеет.

— А у вас в леспромхозе кино показывают?

— Сколько хочешь гляди. Навалом, — говорит парень в гимнастерке.

— Прошлый раз привозили, «Девять дней одного года» называется, понял, — подхватывает комбинезон. — Там один чудак на бабе женился, он не хотел, да? А она к нему подженилась, а потом пожалела. Он оказался больной.

— Он сам, для науки, себя лучевой болезнью заразил, — объясняет парень в гимнастерке.

Ленька слушает непонятные ему речи.

— А вертолет у вас в леспромхозе есть? — спрашивает Ленька, волнуясь.

— Навалом, — говорит парень в гимнастерке. — Прошлый год директор послал вертолет, чтобы он всю шишку с кедров посшибал. Вот он, значит, давай шуровать, у него от винта ветер идет, и шишки сыплются...

— А я на тракторе еду, да?.. Мне что пихта, что листвяшка — всех сомну. — Комбинезон застрял на своем главном пункте.

— А на летчика, чтобы на вертолете летать, у вас можно выучиться?

— У нас в леспромхозе — все! — обещает гимнастерка.

— Давай к нам, понял! — вскрикивает комбинезон. — У нас вся и жизнь в леспромхозе. К нам докторша приехала, Нина Аркадьевна, понял. На танцы не ходит. С высшим образованием.

— А меня к вам примут, у меня одна восьмилетка закончена?

— Считай, что уже приняли. Вот погуляем тут, погудим — и все.

— Мне премию за волков дали, я логово в харизевом ручье разорил. — Ленька хвастает. Он выгребает из мешка премию. — Вот...

Парни глядят на Ленькины деньги.

— Этого у нас у самих навалом, — говорит сучкоруб.

— У нас это закон, понял, кто гроши имеет, значит, ставит на всех. Теперь ты к нам поступил — и все. Значит — закон.

— Если чего надо взять, нате, берите. Я не знаю... Вот. Я премию получил. Волчица ушла. Я ее подранил, ночью стрелил. А волчат всех придушил. Галентэй только три шкурки принял, а они все с одного логова.

— Чего не принял? Пойдем, мы ему права докажем. Ну? — Парень в гимнастерке становился грозен.

— Я его на детали разберу... без ключа и отвертки. Я его на металлолом переделаю, понял. — Тракторист подымается с приготовленными кулаками.

Милиционер ведет по улице Нарогача шестерых, отбывающих сроки, — кто пятеро суток, а кто все пятнадцать. Среди них Ленька, его знакомцы: гимнастерка, комбинезон, еще помятые мужички. Который несет на плече лопату, а кто волочит инструмент за собой.

Милиционер молодой, да строгий.

— Кувет будете рыть, — говорит он. — Вот от мостка до тех бревен. Чтобы ровно по профилю, и отвал под углом.

Взялись за лопаты.

Ленька ковырнул землю, остановился, глядит по сторонам, задумчиво, грустно, медленно полез было из кювета.

— Назад! — осаживает его милиционер.

— Ты себе сколько суток схлопотал? — спрашивает Леньку мужчина в засмоленном пиджачке.

— Пять.

— Всего-то пять, вот, ага, а мне пятнадцать, тебе пятидневку, и то не хочешь, не нравится, как смотаться, соображаешь, а я многосемейный, а? Что? Листвяшку свалил, смолье топили на серу. А их сколь валят, путем все и не оберут леспромхозские работяги. А тут за одну лесинку пятнадцать суток... Ай-я-яй!

— Леспромхоз для народного хозяйства лес поставляет, ты для своей куркульской жилы переводишь добро, — это встрял в разговор парень в гимнастерке, сучкоруб.

— Ага, ну ладно, это конечно, а ты мне, паря, скажи, почему гусей теперь нет? Их, знаешь, бывало, как набьется в озере, ни людей не боятся, ни чо... Вот скажи, гуси куда подались? А? Ни мяса, ни пуху.

— А ну, кончай молотить языками, — наставляет милиционер, — не для того лопаты выданы.

Леньке скучно, скучно в кювете. Он оглядывает небо, налинованный прямо на озерной воде горизонт.

— А нельзя, чтобы мы вырыли эту пою канаву за один день и чтобы нас отпустили? — Ленька задает милиционеру этот глупый вопрос.

И правда, все землекопы смеются, а Ленька серьезно спросил. Леньке не понять своего положения, как с ним случилось, ведь вот рядом озеро, и шкуры были добыты, и премия, а теперь нет ничего, только лопаты да глина.

Милиционеру тоже смешно на солнцепеке. Хочется пошутить.

— Тебе там в кувете — что? Знай ройся. Курить вам не запрещено. А мне вас охранять без перекуру приходится. Работа серьезная.

Роют, сыплют, прихлопывают лопатами отвал.

Идет по улице Галентэй. Остановился рядом с милиционером, собрал брови на переносье:

— Пущай глубже, глубже берут, в полный профиль, чтобы как свалится который из них, пропойца, так и не вылез бы начисто.

— Здоровенько, шкуродер! — беззаботно приветствует Галентэя парень в гимнастерке.

— Волкодав! Чо хромаешь? Медведь на ногу наступил? — комбинезон вторит дружку.

Галентэй приближается к кювету, но в то же время к милиционеру жмется. Он не замечает тракториста и сучкоруба и обращается к Леньке:

— Давай, проходи науку, это тебе не у отца на заимке шишки щелкать. Эх ты, бурундучий сын, кулаками вздумал размахивать, все вы Костромины сроду и есть зимогоры.