— Ты видел его силу? — уточнил Линнервальд. — Ну и чего ты тогда упёрся, мальчишка? Решил, что бессмертный?

— Я не хочу лезть в политику, — повторил Дерен.

— А как ты тогда собираешь защищаться? — нахмурился Линнервальд. — «Пресс» ты держишь хорошо, но этого слишком мало. Никто не станет давить на тебя в открытую. Опытный истник работает незаметно. Десятки мелких событий будут нанизываться одно на другое, пока вокруг тебя не разрушится всё. Даже если сам ты сумеешь вывернуться, ты слишком рискуешь жизнями тех, кто рядом. Тем более, что твои друзья находятся в открытом космосе на условно подвижном объекте.

Линнервальд продолжал пристально смотреть Дерену в глаза, и уловил блеснувший там интерес.

— Сядь, — сказал он. — Давай поговорим как взрослые люди.

Дерену очень хотелось ответить: «Я же мальчишка, я не могу говорить с тобой как взрослый».

Но он сдержался. Шагнул на круглую платформу, висящую над залом для медитаций, и сел в кресло.

В самом деле: ну, что за глупость — мериться силой? И к тому же ему было действительно интересно про космос.

Суть мира в том, что он необыкновенно многогранен. И Дерену ещё никогда не приходилось рассматривать проблему вселенских мировых связей в таком ракурсе: земля и космос.

Он уже замечал, что какие-то приёмы и техники лучше даются ему на земле, а какие-то — в невесомости. А была ещё и «медитация изменённого пространства». Самая опасная из форм самонаблюдения.

Ведь медитация дает только иллюзию, что ты наблюдаешь мир. На самом деле ты наблюдаешь отражение мира в себе. И потому Дерен, прибыв в усадьбу леди Антарайн и присмотревшись к её порядкам, не испытывал к аристократии ничего, кроме умеренного отвращения.

Чтобы наблюдать в себе мир вселенских причин и связей — сначала надо было развить себя. Свою восприимчивость и глубину. Иначе что толку в зеркале, если оно мутное и бугристое.

Что могли увидеть в паутине связей такие как Дисталь, кроме собственной искажённой натуры?

Мир аристократов был кривым зеркалом и слишком много о себе мнил.

— А оружие врага ты, значит, не собираешься изучать? — спросил Линнервальд, внимательно наблюдавший за ним.

Дерен и сам умел читать мысли по теням эмоций на лице. Особенно если в это же время задавал правильные вопросы.

Он улыбнулся и закрыл глаза, не желая, чтобы к нему лезли в душу. Воспользовался правом слабого.

Линнервальд рассмеялся.

— Мальчик... Паутина — это не обязательно игра в политику, — пояснил он. — Это оперирование любыми предметами и субъектами на уровне причин их появления, взаимодействия, конструкции и деструкции. Сложное и ответственное. Система власти в Содружестве всего лишь такова, какую в данный момент времени могут принять его люди. Не те несколько десятков тысяч, кто способен идти по своим дорогам, а миллиарды самых простых и слабых. Мы бережём созданный нами образ реального и постепенно подтягиваем к нему людей.

— А зачем эти игры во власть, если человек не меняется и не становится лучше? — спросил Дерен, не открывая глаз. — Если в самих Домах нет стремлений к духовному преображению, если дети Аметиста, Оникса и других Великих Домов всё так же слабы — продают и предают друг друга — к чему все ваши попытки спасать людей? Кому вы такие нужны?

— Я понимаю твои слова, — голос Линнервальда гулом отозвался в ушах Дерена, показывая, что регент сдерживает недовольство, просаживая тяжестью общий «фон» в зале. — Но это — максимализм юных. Человек всё ещё в очень большой мере — простое животное. Он так устроен, что ему нужна власть. И обязательно нужен формальный лидер — глава этой власти, чей путь оплачен «голубой» аристократической кровью. Люди, может быть, и хотят, чтобы ими правили по-иному, но ещё не умеют это принять.

— Они должны изменяться, чтобы приняли, — не согласился Дерен. — Но вы не способствуете изменениям. Для этого надо было отбирать пусть не самых сильных, но лучших. Я понял твои объяснения на тему воспитания юных в здешних Домах. Ты считаешь, что они должны сами искать себя и учиться бороться с трудностями. Но не всякий силен сразу и телом, и душой, и духом. И легче всего пробивается самое низкое из трех. Сильного духом и слабого телом ребенка задавят ещё у кормушки. Ты знаешь историю Лессарда, наследника Дома Сапфира? Наши бойцы вытащили его из развалин, где он должен был погибнуть в силу своего малолетства и беззащитности. И это спасение было не гратой, и не судьбой, а своеволием нашего капитана, который, вопреки всем правилам оставил ни на что не годного щенка на боевой эмке. И щенок нечаянно уцелел в той мясорубке, что царила тогда на Аннхелле. И теперь Локьё носится с ним, как с дарёным сапфиром. Дух — не первое, что движет нами. Чтобы он развился, надо хотя бы выжить.

Линнервальд вдруг вздохнул. Тяжело, как очень уставший человек.

— Ты говоришь верно, мальчик. Но у меня просто нет стольких истников, чтобы возиться с детьми. А сами они — как зверята. Да, мы бросаем их в воду и ждём, кто выплывет. Ты прав: мы — идиоты. Но ты пойми, что война между Империей и Содружеством закончилась меньше года назад. И закончилась она только здесь, на Юге. А ведь есть ещё Север, и умы самых сильных из нас заняты сейчас другим. Ты не понимаешь, как это трудно, когда у тебя под рукой не крейсер, а десятки населённых планет. И сеть причин вспухает не разноцветными огнями новых идей и мыслей, а кровью. Пролитой кровью. Люди не должны убивать друг друга. Но они убивают... А тебе рвут сердце брошенные на произвол судьбы мальчишки.

Он замолчал.

Дерен чуть приоткрыл глаза и смотрел, как по стенам комнаты, реагируя на эмоции регента, побежали багровые сполохи.

Он знал, что такое смерть. Очень хорошо. Так хорошо, как не пожелал бы никому.

— Но почему тогда эрцог Симелин тратит своё драгоценное время на такую пешку, как я? — спросил он.

— Да если бы я мог знать... — отозвался Линнервальд. — Со мной он говорить не станет. Я попробую встретиться с Локьё, он один имеет хоть какое-то влияние на Симелина, но это будет небыстро. Мне нужен повод.

Дерен кивнул и распахнул глаза, сбрасывая в один короткий выдох тяжёлый кокон ментальной защиты.

Так можно было бы бросить на пол оружие.

— А почему риск для владеющего техникой «хождения по паутине» возрастает в открытом космосе? — спросил он уже совсем другим тоном.

Дерен вот так же успокаивал капитана, переключая его на простые и понятные вопросы с тех, на которые нет ответа.

— Ты заметил, что «Патти» охраняется лучше наземных резиденций? — удивился регент. — Мы стараемся не демонстрировать этого внешне.

Он моргнул, переключаясь, и заставил себя улыбнуться.

Веселья вопрос ему не добавил, но регент понял, что собеседник предложил снизить накал встречи, и выразил согласие.

— Да, — кивнул Дерен. — Для военного пилота там было достаточно «меток». На «Патти» стоят не только щиты, но и турели, возможно даже автономные. Это серьёзно.

Линнервальд встал, прошёлся по круглому пятачку площадки, раздумывая.

Ответив на вопрос младшего, не относящийся к заявленной теме беседы, он подчеркнул бы, что проиграл... Но ведь это был первый момент доверительного общения, который возник между ним и Дереном.

— В космосе мир человека подвижен не только на уровне причин, но и в самой текущей реальности, — начал он осторожно. — Ведь зыбкость причинной сети — сродни полёту. Ты ощутишь это, когда...

— Нет, — напомнил Дерен. — Я не давал согласия.

— Но почему? — Линнервальд вздохнул устало и как-то очень по-человечески. — Я же вижу: ты мне лжёшь про политику. Причина в чём-то ином. В чём?

Ментальная тяжесть начала нарастать вдруг по-настоящему. Регент больше не пытался контролировать вспышки эмоций.

Он словно бы говорил: я действительно устал от тебя и от этого разговора. Доколе?

Дерен знал, как давит на реальность раздражённый истник. Командующий объединённым Югом лендсгенерал Колин Макловски часто бывал на «Персефоне». Пилоты любили спорить, сколько g выдаёт раздражённый командующий.