А через два часа на электронной почте я нашла подборку лучших фотографий. Выбрав нужную, направилась к фотохудожнику, который этот снимок и обработал качественно, и на холст переместил. Спустя два дня после затаённой обиды, я ждала Дементьева, не справляясь с рвущейся наружу эйфорией. Даже предположить не могла реакцию и оттого сжималась в предвкушении. Почему-то казалось, что доволен он вряд ли будет, а, значит, я получу! Радует в этом лишь то, что эмоции его… Истинные, живые эмоции, в этот раз сдержать не получится. А мне это важно…

Только всё пошло не по плану: вечером Дементьев пришёл не один. Они направлялись в кабинет за какими-то бумагами и в гостиную заглянули только для того, чтобы меня поприветствовать. Муж Лины застыл перед холстом с едва сдерживаемой улыбкой. Реакция была вполне объяснима: я так поняла, в доме у Дементьева он бывал и не раз, а, значит, и предыдущий холст видел, и сравнить было с чем. Да и сам Дементьев не поскупился: застыл перед огромной настенной фотографией с каменным… именно с каменным выражением лица, со стеклянным взглядом, с побелевшими губами. Левая ладонь скользнула в карман брюк. Казалось, он успел забыть, для чего зашёл. И о стоящем за спиной друге тоже забыл. Обо мне только помнил. Одна ладонь медленно поднялась и с давлением, с напряжением, обтёрла лицо. Будто маску стянула с этим движением.

Дементьев подошёл ближе, презрительно скривил губы, перевёл на меня рассеянный взгляд.

— Это что? — он кивнул головой в сторону настенного холста.

Меня этот жест почему-то задел, потому вместо ответа я выпятила вперёд грудь и руки под ней скрестила. Не забыла приподнять бровь и вздёрнуть подбородок.

— Данил, Данил, да брось… позабавилась твоя девушка… Что с того? — Вклинился Захаров, как человек, знающий Дементьева на порядок лучше меня. — Нина пошутила. — Примирительно выставил тот ладони вперёд, но я с досады топнула каблуком.

— Вот ещё! Просто мне надоело смотреть на этот пресный интерьер. Ты и сам скоро покроешься плесенью, Дементьев! Спасибо скажи, что разбавила эту серость. — Выступила я вперёд и на всякий случай обернулась на холст, заряжаясь энергетикой, исходящей от него.

Я помнила тот день как сейчас. Сашка нанял тренера для того, чтобы обучить меня теннису, но всё пошло не так, как было задумано. Чего только стоила моя оранжевая юбка, едва прикрывающая ягодицы. Испанец с непроницаемым лицом пытался внушить мне азы игры, Сашка старался это дело запечатлеть. А все присутствующие просто наслаждались процессом. К слову, это был первый и последний раз, когда я играла в теннис. И сейчас на изображении была видна как раз та самая юбка, те самые, загоревшие под палящим испанским солнцем, ягодицы, спина, обтянутая тонкой белоснежной майкой и мой прыжок. Финишный. Благо, фотография передать этого не могла, и получилось впечатляюще.

Через какое-то время удалось осознать, что от мира и пути к спасению меня отделяют широкие плечи Дементьева. Невдалеке справа кривлялся Захаров, пытаясь что-то мне этими кривляньями внушить, видимо, призывает к мирному урегулированию. Дементьев видеть этого не мог, и был неуправляем, я же, просто упёртая, как баран, потому и не думала откликнуться на призыв.

— Что ты всё лезешь?! — Прорычал Дементьев, делая больно одной своей неописуемо острой интонацией. — Что ты всё роешь, чего добиваешься?.. — Угрожающе прошептал он, нараспев растягивая гласные, и уничтожил два разделяющих нас шага. Он протянул руку к моему лицу, и я её тут же оттолкнула.

— Только попробуй! — предупредила.

— Попробуй что? — Недобро усмехнулся Дементьев и всё же уцепился, сжимая пальцами одной руки мои щёки. — Ударить? — Вроде и хохотнул он, но неприятный холодок, бегущий по спине, нашептал о каком-то нездоровом, бешеном взгляде, который я сразу распознать не смогла. — Если захочу, по стене размажу, Нина. — Впился он взглядом, пальцами, въелся угрожающим тоном. — И никто, — прошептал, склонившись, — никто тебе в тот момент не поможет. Уничтожу. — Процедил по слогам, и я ему поверила. Где-то глубоко внутри поверила, но не смогла отреагировать должным образом и продолжала храбриться, отмахиваясь от нежеланного прикосновения, от его давления, от присутствия. — Тебе так интересно, да? Неймётся тебе… — Прижался он вплотную, ограждая от реальности.

Дементьев не замечал либо не хотел замечать моего уже созревшего страха. Вдавил в стену своим телом тихо… так тихо, что даже рядом стоящий уже не услышит, начал говорить:

— Я хотел её убить. Медленно, день за днём убивал в ней личность, женщину, человека. Я избивал её вот этими руками. — К моему лицу прижался внушительных размеров, дрожащий от напряжения кулак. — И она забыла, что значит, быть человеком. Она превратилась в жертву. Она была согласна умереть, если я так решу. Впитывала мою ненависть, переполнялась ею. У неё не было лица, не было мечты, надежды. Жила только моим присутствием. Она сходила с ума… — Голос Дементьева дрогнул, и я дёрнулась, но вместо того, чтобы отпустить, он навалился сильнее, этим давлением перекрывая кислород. — Много лет… много лет я просыпаюсь от одного и того же кошмара, в котором вижу, что её больше нет. Её. Больше. Нет. Серое небо, грязная дорога и она. Уже посиневшая от холода. Не дышит… — Он посмотрел в мои глаза и дышать было не нужно. Даже сердце замедлило ход, поддаваясь этому взгляд, точно гипнозу. — Это не фотография на стене висела. Это олицетворение жизни. Это ежедневное подтверждение того, что моя девочка выбралась, понимаешь? Я просыпаюсь для того, чтобы знать это. Чтобы это видеть. Потому что сдохнуть готов от одной только мысли, что мог тогда не вернуться, что мог оставить там одну.

— Отпусти её. Ты не имеешь права держать. — Прошептала я из последних сил и едва не рухнула, когда Дементьев отступился.

— Не твоё дело! — Выдохнул он, не сдерживая порыв.

— Данила, отпусти её. — Послышалось из-за спины, но Дементьев не повернулся. Бросил на меня оценивающий взгляд, при этом ясно давая понять, что оценка невысока.

— Да кто её держит? — С наигранной весёлостью отступился он. — Пусть катится! — Рукой указал направление.

Я сделала один шаг назад, а Дементьев со звериной ловкостью, с нечеловеческой силой метнулся к стене и сорвал холст, отшвыривая на пол, к проходу. Захаров поджал губы, а я как-то легкомысленно улыбнулась. Чувствовала это, но изменить не могла. Приняла его вызывающий взгляд и достойно на него ответила, отталкивая бьющий через край негатив. Именно в этот момент стало неловко за то, что присутствует зритель. Это разрушает нас изнутри. И меня, и Дементьева. Он даже скривился, считывая эти мысли с моего лица. Но не остановил, когда развернулась и вышла из комнаты. Не остановил, когда ступала по холсту, когда тонкой шпилькой намеренно разодрала его по самому центру, зацепившись. Я медленно переваривала всё, что он сказал, и ничего не понимала. Его слова были важны, но почему-то всё время отходили на второй план, уступая место свежей обиде.

— Я не знаю, что тут у вас происходит, но точно скажу одно: ты неправ. — Услышала, сидя на кухне, слова Захарова.

Оглушающая тишина заставила меня криво улыбнуться: у Дементьева на всё было своё мнение.

— А даже если и прав… Есть ли в этом смысл, когда она сейчас там… одна… а ты здесь? Какой смысл в этой правоте, если ты её обидел?

— А это не твои слова. — Послышался глухой отстранённый голос Дементьева и какие-то тихие ругательства, доставшиеся ему в ответ.

— В общем, я завтра заеду. Или позвоню. — Прозвучало за минуту до того, как входная дверь прикрылась с обратной стороны.

Так мы остались наедине. Только вот очередной раз делать первый шаг мне не хотелось, а Дементьев, так и вовсе не собирался. Пришлось взвалить на себя эту нелёгкую ношу, правда, подвиг мой оценен по достоинству не был. Видимо, времени для того, чтобы остыть, Дементьеву я дала недостаточно. Он так и стоял, хмуро поглядывая на располосованный моим каблуком холст.

— Твой друг уже ушёл? — Прошмыгнула я мимо и, будто ничего не произошло, уселась на диван.