Аня открывает глаза, и её взгляд падает на меня, какое-то время мы молчим, смотря друг на друга, а я пытаюсь разглядеть хоть что-то в её взгляде.

— Привет. Как ты? — первым нарушаю молчание, ставшее для меня невыносимым. Я должен узнать, что Аня думает по поводу вчерашней ссоры, по поводу сегодняшнего происшествия, иначе сойду с ума от мыслей, что клубятся в моей голове.

— Нормально. Голова болит и рука тоже. Врач сказал, у меня сотрясение и вывих. Хорошо, что не правая рука, если бы я не смогла рисовать… — замолкает и отворачивается, смотря в окно.

Ставлю корзину ромашек на тумбу рядом с кроватью, пакет с вещами на пол и, осторожно присаживаясь на край кровати, накрываю здоровую ладонь Ани своей.

— Ань, прости меня, — она поворачивается и внимательно смотрит в глаза, а мне как будто кислород перекрыли. Никогда раньше ничего подобного не испытывал. И меня это немного пугает. — Прости за вчерашнее, за мои слова, за то что снова поддался своей чёртовой ревности! Я не знаю, что сказать, что сделать, чтобы ты простила меня.

Замолкаю, ожидая от Ани в ответ каких-то слов, но она молчит, также внимательно на меня смотрит, не желая облегчать мне задачу. Сам виноват.

— Я вёл себя как идиот. У меня тогда и мыслей никаких в голове не было, только ваши объятия с Киреевым. Я как вижу его рядом с тобой, начинаю творить какую-то дичь, — опускаю голову и свободной рукой провожу по волосам, собираясь с мыслями. — Не обещаю, что ревновать больше не буду, потому что это не так, но могу обещать держать себя в руках. После всего, что произошло, я многое понял… Ань, скажи хоть что-нибудь!

Поднимаю голову, смотрю на неё и вижу, как вниз, на подушку катится слеза, осторожно стираю её подушечкой большого пальца, и Аня прикрывает глаза. Сердце словно в тиски взяли и сжимают всё сильнее, сейчас она оттолкнет меня и всё. Что я буду делать без неё?

— Я очень испугалась сегодня. Ты не представляешь, насколько. Лежала тут и жалела, что мы не поговорили нормально, что зная о твоей реакции на Арса, просто выгнала, — открывает глаза и замолкает, а я не прерываю молчание, даю ей возможность высказаться. — Поначалу да, я не хотела тебя видеть. Ты сделал мне больно своими словами.

— Ань…

— Нет, пожалуйста, дай мне сказать, — перебивает, и я слушаю дальше, всё также держа её за руку. — Я представила аналогичную ситуацию наоборот — тебя и Вику. Да, скорее всего, я бы ушла, даже не дав тебе возможности что-то сказать. В этом наша с тобой проблема: мы не доверяем друг другу. А при таком раскладе ничем хорошим это не кончится.

— Ань, пожалуйста, не говори, что это всё! Я понимаю, что не имею права просить, что все свои шансы я исчерпал, но дай мне ещё один, — замолкаю, подношу её ладонь к губам и целую. — Пожалуйста, я ведь не смогу без тебя.

У Ани снова слёзы, только теперь они текут без остановки, образуя мокрое пятно на подушке. Наклоняюсь и собираю губами её слёзы. Мне сейчас паршиво, как никогда в жизни, видеть слёзы Ани всё равно, что ножом кромсать сердце.

— Не плачь, прошу. Я сделаю так, как ты захочешь. Прогонишь — я уйду, не захочешь меня видеть — перееду, переведусь в другой вуз, только не плачь, не рви мне сердце, Ань. Всё сделаю, я ведь люблю тебя.

— Какой же ты дурак, Соколовский, — смеётся сквозь слёзы, заставляя меня поднять взгляд. — Если бы я не хотела видеть тебя рядом, поверь, ты бы даже порог этой палаты не переступил, — сердце ухает вниз, и я как идиот улыбаюсь во все тридцать два. — Я тоже люблю тебя, Алекс, и никому не отдам. Только давай договоримся здесь и сейчас — прежде, чем делать выводы, разговаривать. И всегда говорить друг другу правду.

— Я согласен и принимаю твои условия.

Обхватываю её лицо ладонями и нежно целую, а самому хочется кричать — настолько я счастлив. Аня обхватывает мой затылок здоровой рукой, и я углубляю поцелуй, показывая, насколько рад тому, что между нами всё прояснилось. Но через пару минут отрываюсь от Ани, строго смотря ей в глаза говорю:

— Всё, хорошего понемногу, у тебя сотрясение, тебе противопоказаны волнения, — улыбаюсь и вижу ответную улыбку.

Мы ещё долго разговариваем: о Вике, о том, что произошло, о планах на будущее. Но теперь во мне нет страха, во мне только уверенность, что всё у нас теперь будет хорошо.

В одно мгновение царапнула мысль о споре, но я откажусь от него, и Аня никогда ничего не узнает. Не будет спора, не будет повода о нём говорить. И это не будет ложью, так как спор будет в прошлом.

Я навещал Аню каждый день, мы подолгу разговаривали или просто целовались, я приносил ей новости о том, что происходит в университете и дома. Привёз ей принадлежности для рисования, книги и планшет, чтобы было не так скучно. И мы созванивались по скайпу, были на связи круглыми сутками. И всё равно мне её не хватало. Я хотел видеть её двадцать четыре на семь, держать рядом и никуда не отпускать. Она стала моей зависимостью, тем, без чего я больше не представлял себя.

Мне казалось, что ничего уже не сможет нас разлучить. Что всё, что возникнет у нас на пути, мы теперь сможем решить. Вместе. Но я ошибался. Иногда жизнь ставит тебе подножку тогда, когда ты этого не ожидаешь. И падать оказывается нестерпимо больно.

Аня

Несколько недель спустя

С больницы меня выписали на десятый день, но дома я просидела ещё неделю. На счёт занятий я не переживала, всё равно собиралась уйти из университета. А вот на счёт Алекса — очень даже. Мне буквально приходилось выгонять его на занятия и тренировки, потому что Соколовский решил, что без него я ни с чем не справлюсь. И лишь когда я в шутку пригрозила бросить его, потому личное пространство никто не отменял, он, изменившись в лице, согласился.

Кто бы мог подумать, что надменный мажор Алекс Соколовский, который когда-то скинул меня в бассейн, окажется таким заботливым и нежным? Кажется, что все наши разногласия были в прошлой жизни, а теперь мы настроились на волну друг друга и наслаждаемся нашими отношениями.

Маме о том, что мы с Алексом вместе, рассказал дядя Илья. Не скажу, что она была в восторге. Каждый раз, видя наше общение, она поджимала губы с таким выражением лица, будто не одобряет всё это, хотя вслух никогда не говорила об этом.

Поделиться своими чувствами я могла только по телефону со своей подругой, мама не стремилась обсуждать со мной то, что касалось меня и Алекса, а я и не наставала. Лишь как-то она бросила фразу, что не потерпит ничего непристойного в этом доме, на что я залилась краской смущения, а Алекс лишь усмехнулся.

А однажды она пригласила на ужин Арсения, думаю, потому что по-прежнему считала его идеальной для меня парой. Я чувствовала себя ужасно неловко, весь вечер провела в напряжённом ожидании взрыва Алекса, но он вёл себя на удивление спокойно. Словно ужин в таком составе вполне обычное явление.

Лишь когда Арс обращался ко мне с вопросом или улыбался, я видела, как Алекс сжимает кулаки под столом. Но он держался, и мне это говорило о многом — что ради меня он готов меняться, готов держать свою ревность на коротком поводке.

Алекс возил меня на физиотерапию, следил, чтобы я выполняла лечебную гимнастику для восстановления сустава и вовремя пила нужные витамины. Мы гуляли, вместе ездили в университет, занимались своими курсовыми, я рисовала, а Алекс сидел рядом и залипал в какую-нибудь игрушку на телефоне, или же просто подолгу разговаривали, лёжа в объятиях друг друга. Расставались только на ночь или во время тренировок Алекса.

Сегодня после занятий, когда я рисовала в своей комнате, вошёл Алекс и, присев рядом, с серьёзным видом произнёс:

— Ань, надо поговорить, — смотрю на него во все глаза, и сердце ухает вниз. Ни один хороший разговор с таких слов не начинается.

— Хорошо, говори, — откладываю карандаш и кладу руки на колени, пытаясь унять откуда-то взявшуюся дрожь.

— Ты чего испугалась, — он берёт мои руки в свои, поглаживает подушечками больших пальцев, вызывая мурашки по всему телу. — Я хотел бы поговорить по поводу твоего поступления. Ты же уедешь, если поступишь…