Как только секретарша доложила обо мне, Иркин Киргизбаевич вышел в приемную, сердечно со мной поздоровался и пригласил в кабинет. Он улыбался широко, радостно. И это странно не вязалось с тем, что говорил о нем Дима. Правда, с некоторых пор Дима перестал отзываться о Киргизбаеве пренебрежительно и нелестно, даже обмолвился как-то, что был не прав, твердолобо сторонясь и остерегаясь своего начальника. Что есть сила массированного давления обстоятельств, которой покоряешься помимо своей воли. Но деталей он не сообщил, спешил или не счел нужным, а я так и не поняла, что это были за обстоятельства, которые вкупе с массированным давлением сверху оказывают столь сильное совращающее влияние на вполне сформировавшуюся личность.

Договариваясь о встрече, цели своего визита я не изложила, просто попросила принять меня, и Киргизбаев согласился сразу. Теперь он, наверное, спрашивал себя, с чем я пожаловала, с задачей или загадкой. Иркин Киргизбаевич заботливо усадил меня в покойное кресло, заботливо расспросил о здоровье, работе, быте, о самочувствии родителей. «Ему очень нужны нормальные отношения с Димой», — поняла я. Странное дело: чем любезнее он был, чем настойчивее выказывал свое расположение, тем труднее было мне начать излагать то, ради чего я пришла — просить о переводе Дмитрия Павловича в Ташкент. Я отдавала себе отчет, что эта затея почти безнадежна и шансов на успех ничтожно мало. С какой стати Иркину Киргизбаевичу лишаться человека, на которого он полагается и опирается? Прогноз был совершенно неутешительный. Но и отступать не имело смысла, не использовав всех средств, которые бы способствовали достижению цели.

Я задержала взгляд на схеме комплексного освоения Голодной и Джизакской степей. Она занимала полстены и, вероятно, была нанесена художником на хорошую топографическую основу. Многое уже было сделано, а остальные земли ждали своего часа, ждали воды, пахаря, сеятеля и жнеца. Эти целинные земли и были той плотной, вязкой средой, которая цепко держала моего мужа. Да, тут — точка приложения его сил, он выбрал ее сам, и она принесла ему человеческое уважение. И я чувствовала, что бессильна изменить что-либо. Наконец наступила минута, когда Иркин Киргизбаевич исчерпал традиционные вопросы о житье-бытье и задержал на мне свой вопрошающий взгляд. Его черные чуть-чуть выпуклые глаза светились интересом, добротой и благожелательностью.

— Итак, с чем же пожаловала к вам супруга Голубева? — сказала я. — Попытаюсь изложить кратко и внятно. Я не нашла здесь себе дела по сердцу и хочу вернуться в Ташкент. У меня узкая специализация — гидравлические исследования на моделях. На эту тему я защитила диссертацию и, наверное, еще бы продвинулись вперед, если бы не замужество и переезд в Чиройлиер. Здесь я пробовала себя на разных участках освоения целины, но нигде не получала удовлетворения. Я очень люблю модельные исследования. В них я, поверьте, кое на что способна. Ну, а добиваться большего — задача каждого честного человека. — Он улыбнулся, и я поняла, что изъясняюсь высокопарно, но перестроиться уже не могла. — На большее, как вы уже поняли, я способна только в своей лаборатории. У нас с Димой был уговор: отсюда в Ташкент мы уедем вместе по истечении двух лет. Давний уговор, заключенный еще до замужества. Он нарушил все сроки. Как мне кажется, не по своей воле. Помогите ему уехать со мной.

— Не по своей, говорите, воле? — переспросил Иркин Киргизбаевич. И улыбнулся, сомневаясь, сильно сомневаясь в верности сделанного мной вывода. — Да он зачахнет в вашем большом городе!

— Но против моего отъезда вы не возражаете?

— Возражаю. — Он сказал не то, что я ожидала услышать. — И вам, и ему станет хуже. Поэтому я хочу уяснить, насколько серьезно ваше намерение уехать, насколько оно обоснованно, насколько… выстрадано вами?

— Как только я ушла из лаборатории, моим самым сильным желанием стало вернуться к любимой работе. Я принуждала себя ждать, отодвигала и отодвигала окончательное решение. Но чего ждать, зачем ждать? У меня такое же право работать по призванию, как и у мужа.

— От каждого по способности, каждому по его труду, — воскликнул Иркин Киргизбаевич, погасил улыбку и посмотрел на меня внимательно и с некоторой досадой. Подумал, наверное, что придется разжевывать простые истины, но приведет ли это к взаимопониманию? — У нас нет гидравлической лаборатории, но есть хорошая лаборатория строительных материалов. Не то?

— Совсем не то, — сказала я.

— И вы готовы… жить на два дома? Приезжать часто он едва ли сможет. Да любите ли вы Диму? — вдруг спросил он.

— Люблю, — сказала я, уже предвидя, что он непременно задаст этот вопрос. — Иначе меня давно бы здесь не было. Прекрасно осведомлена, что он очень нужный здесь человек, но не очень заботливый муж. Я люблю его и такого. Но я не могу без любимого дела.

— Знаете, Ольга Тихоновна, в дружной семье один из супругов обычно уступает, соразмеряя свои интересы и стремления с интересами и стремлениями второго. Если каждый тянет только в свою сторону, ничего путного не бывает.

— Согласна с вами. И я не только соразмеряла свои интересы с Димиными, я подчиняла их его интересам. Но дольше так поступать не намерена. Сложность ситуации в том, что успех Димы на виду. Он управляющий, номенклатурный работник. Его авторитет и репутация высоки. А жена его что-то там поделывает, но может и ничего не делать, вести себе домашнее хозяйство, воспитывать детей. Создавать комфорт и уют. А я вам вот что доложу. Результаты, которые я получила на моделях Дангаринского туннеля и туннелей Нурекской ГЭС, принесли государству миллионы рублей экономии. Женщина, сидящая перед вами, сберегла двенадцать миллионов. Это, между прочим, полугодовая программа Диминого треста. Решения лежали не на поверхности, аналогов не было, такие объекты мы еще не исследовали. Это я вам говорю для иллюстрации моих доводов. То, что не дает мне покоя, не прихоть взбалмошной бабы.

— Понимаю, понимаю! Я и не предполагал, что ваши научные изыскания были столь успешны. Это несколько меняет дело.

— Вы исходите из того, что вклад Дмитрия Павловича неизмеримо больше моего, и сейчас так оно и есть. Но тогда, когда я вела свои исследования, мой вклад примерно равнялся вкладу Димы. Попробуйте исходить из этой посылки, и вы увидите, что, настаивая на своем, мороча вам голову, я не так уж не права.

— Вы более чем правы!! — воскликнул Иркин Киргизбаевич. — Вы патриотичны. Но…

— Нельзя ли без «но»? Я знаю, что даже при громадном желании помочь мне вам будет очень сложно сделать это. И привходящие обстоятельства есть, и нюансы, которые мешают вам действовать только из дружеских побуждений, возвысившись над интересами порученного вам дела. И тем не менее нельзя позволить, чтобы жертвы всегда приносила только одна сторона, то есть я. Если признать наши творческие потенциалы равными, а так оно и есть, ведь каждый ищет и находит себе ровню, то пришло время Диме в чем-то уступить мне, нуждам семьи.

— Почему вы не узбечка? — вдруг сказал Иркин Киргизбаевич. — У вас никогда не возникло бы тех вопросов, с которыми вы явились ко мне.

— Мой муж был бы всегда прав, вы это имеете в виду? — Я не приняла его ироничного тона. — На моем месте и женщина-узбечка решительно выступила бы в защиту своих прав. Но давайте исходить из конкретной ситуации. Я уеду сразу после нового года, это решено. За два месяца можно подыскать Диме в Ташкенте приличную работу.

— И оголить головную насосную? — Иркин Киргизбаевич схватился за голову. — Это все равно что самому выхватить из-под себя стул и с размаху плюхнуться на пол. Так, знаете, можно кое-что себе и отшибить. Нет, я категорически отказываюсь делать это!

— Местничество и ведомственный эгоизм, — заключила я. — Коммунисту надлежит быть выше этого. Ну, зачем вам постоянно критикующий вас подчиненный?

— Затем, что я через это ума-разума набираюсь. Знаете, как я вырос под прожектором Диминой критики! Верно, наши отношения долго не складывались — по моей вине. Теперь они становятся нормальными. О большем не мечтаю. Но вы правильно меня поняли: он — моя опора. Содействовать его увольнению не могу.