Он отошел от окна и посмотрел на сундуки. "Итак, приступим", весело сказал он себе.

Перво-наперво он отсчитал деньги для верного Галкута. В начале судья намеревался вознаградить своего слугу тремястами тонами, но неожиданно, будучи в приподнятом настроении, великодушно решил, что преданный Галкут достоин большего и скидал в большой кожаный кошель не 15, а 20 "столбиков" монет. Затянув завязки, он подбросил увесистый мешочек на ладони. "Ну вот и всё", с легкой грустью подумал он. Четыреста тон это очень большие деньги, теперь Галкут сможет уехать в любой уголок Шатгаллы, купить себе симпатичный домик и спокойно и уединенно жить там, занимаясь исключительно тем что ему нравится. А что ему нравится? Сидеть с удочкой на берегу реки? Судья даже на какое-то мгновение ощутил зависть к своему слуге. Галкуту по большому счету никогда не были нужны деньги, он искал хоть какого-то смысла для остатка своей пустой и, как он считал, навсегда загубленной жизни и пока он служил судье, сама эта служба в какой-то мере заменяла ему этот смысл. И всё же он отчасти тяготился своей работой, ибо его тянуло к покою и уединению. И в тоже время он страшился этого, ибо оставаясь наедине с собой, снова погружался в пучины пережитой им трагедии. Впрочем так было раньше, теперь он казался более спокойным, время сглаживало острые терзающие лезвия прошлого и Галкут снова хотел поселиться в одиночестве у берега озера или реки и тихо и незаметно доживать свой век. Однако судья не соглашался отпускать его, во-первых неприхотливый и преданный Галкут был ему весьма удобен и полезен, во-вторых он резонно опасался, что Галкут опять превратится в нищего уставшего бродягу, если терзания совести снова затуманят его разум. Но теперь пришло время расстаться и теперь он может достойно вознаградить своего слугу. И всё же он честно признавался себе, что ему жаль что Галкута больше не будет при нём.

Мастон Лург стряхнул грустные раздумья, отложил кошель слуги в сторону и отсчитал еще две тысячи золотых. Принес заранее приготовленные две плоские широкие кожаные сумки и уложил в каждую по тысяче монет. Эти деньги он намеревался отнести в свою судебную карету и на время оставить их там. Ему не хотелось всё отдавать в банки и носить в кармане чековую книжку. Последняя имела смысл только для крупных сумм и для людей более-менее финансово образованных, а золото есть золото, оно, как известно, "говорит само за себя", полезно и приятно иметь при себе звонкую монету. Еще он прицепил на пояс два увесистых кошелька с серебром, так сказать, на карманные расходы. Остальные монеты он сложил в сундуки и запер их на ключ.

Вчера, ещё до встречи с герцогом, судья попросил случайного, прилично одетого прохожего заселиться в гостиницу "Этоли Ривс" под именем Громми Хага, графа Туилского и принести ему ключ. В "Этоли Ривс", чьи добротные, аккуратные, богатые, а в некоторых комнатах и даже роскошные интерьеры предназначались естественно для людей весьма обеспеченных, к постояльцам относились со всевозможным вниманием и предупредительностью, при этом прилагая все возможные усилия чтобы не досаждать, не мешать и никак не беспокоить дорогих клиентов. Уборку номера могли по желанию постояльца производить хоть по три раза на дню или, напротив, в комнаты вообще никто не заходил, если так хотелось жильцу. Граф Туилский, снявший один из "серебряных" номеров, этого и потребовал. Он выбрал номер 28, именно в нем когда-то проживал молодой Мастон Лург с некой очаровательной особой. И хотя "серебряные номера" достаточно ощутимо били по карману недавнего выпускника Судебной академии, Мастон очень хотел произвести впечатление на свою спутницу. Это были счастливые времена.

Судья повесил на себя сумки с монетами, слегка крякнув при этом, ибо каждая весила пять с лишним килограмм, взял футляр с бриллиантами и ключ от номера 28. Открыв дверь, он долго стоял в проеме, осматривая коридор и прислушиваясь к отдаленным звукам. Мастон понимал, что люди герцога где-то поблизости, но очень сомневался что они проникли в гостиницу, подменили собой помощников управляющего, горничных, носильщиков, официантов и следят за каждым шагом своего "подопечного". По мнению судьи это было бы как-то слишком мелодраматично, сложно и по большому счету никому не нужно. Скорей всего соглядатаи расположились либо в фойе гостиницы, либо где-то снаружи. Но всё же, собираясь переместиться к номеру 28, Мастон тщательно убедился что вокруг никого нет.

Ему казалось что он придумал гениальный ход, сняв через подставное лицо второй номер. Он мог спрятать в нём всё что угодно и шпики герцога никогда этого не найдут. Он вполне допускал что его первый номер могут обыскать, хотя конечно это маловероятно. Зачем? Чтобы убедиться что он увез в банк все свои ценности? Но вряд ли герцога теперь интересуют деньги, которые он отдал за девочку, они для него потеряны это ясно. И к тому же вполне очевидно, что Лург все их отвезет в банк, это самое надежное и разумное. Скорей герцог волнуется насчет того не является ли всё это грандиозной аферой и не сбежит ли судья в неизвестном направлении. И Мастон не сомневался, что именно с этой целью, не дать ему исчезнуть, за ним и будут приглядывать. Хотя с другой стороны, убедиться что он увез в банк все свои деньги, это тоже разумно, решил судья. Тогда герцогу и особенно переживать не нужно что его подчиненный не предъявит никакой девочки и сбежит. Счета судьи просто заблокируют и он не сможет получить с них ни одной монеты. И все останутся при своих. Хотя, конечно, нет. Мастон прекрасно понимал, что в этом случае прежнему статус-кво не бывать, ему пришлось бы всю оставшуюся жизнь провести в бегах, каждый день ожидая подосланного убийцу. Даже если бы он не получил ни единой монеты из денег герцога, последний всё равно никогда бы не простил его за обман. И зачем спрашивается нужна такая жизнь. Герцог конечно тоже это понимает и именно поэтому уверен в честности Лурга и так легко расстался с деньгами. Но всё же надо стараться предусмотреть всё. И поэтому люди герцога будут следить за судьей, а сам судья будет хитрить и прятать свои сокровища. Просто так, на всякий случай.

В двухкомнатном номере 28 было тихо, прохладно и сумрачно. Его окна выходили в роскошный внутренний сад гостиницы и в комнатах всегда царил покой, умиротворение и витали легкие благоуханные ароматы. Стены номера покрывал чудесный аксамит, мерцающий серебристыми искрами, а в гостиной над камином всё так же висело большое героическое полотно, изображающее прославленного Эрла Янга на коне в пылу горячей битвы. Мастон улыбнулся, всё было точно также как почти 20 лет назад. Только сейчас рядом с ним нет любимой женщины, но это ничего, это уже не важно, в конце концов в его руках теперь целый мир. Он засунул сумки с золотом под широкую кровать с балдахином, а большую часть алмазов, те что "не менее 12 карат", ссыпал в маленький мешочек, стянул завязки и, не мудрствуя лукаво, встал на стул и запрятал в атласных складках на карнизе балдахина.

Вернувшись в свой первый номер, он, энергичным дерганьем шнура, вызвал консьержа и распорядился приготовить для себя экипаж, спустить вниз сундуки, а также отправить посыльного с письмом в Восьмой свод, Килбернское отделение Судебной Палаты. В письме дежурному по отделению Мастон Лург приказывал запрячь его карету и пригнать её к гостинице "Этоли Ривс". Невысокий сухонький консьерж лет 60 от роду, с остатками тщательно прилизанных седых волос и в идеально отутюженном, чистом, темно-синем камзоле почтительно, чуть изогнувшись в крестце выслушал постояльца, сделал пару уточнений по требуемому экипажу и, заверив что всё будет немедленно исполнено, взял письмо в свод и исчез. Судья одобрительно покачал головой, ему импонировала вышколенность персонала "Этоли ривс". "Да и вообще нужно привыкать к этому", сказал он себе, с усмешкой подумав, что скоро многие вокруг него будут вот так вот почтительно изогнувшись, замирать, изо всех сил изображая внимание и усердие.