Подойдя к мужчинам, она официально сказала:
– Благодарю вас, господин Вэнрад, за возможность прокатиться на вашем прекрасном жеребце.
– Со всем моим удовольствием, – чуть поклонившись, с улыбкой ответил купец.
– Теперь же, с вашего позволения, я и Деревянное Лицо, продолжим нашу прогулку.
– Как вам будет угодно, госпожа, – в тон ей, но все еще улыбаясь, ответил торговец.
Элен и Галкут направились в сторону фургонов. У девочки был несколько озорной настрой и потому, отойдя подальше от лошадей и оставшегося с ними купца, она развернулась лицом к своему спутнику и многозначительно произнесла:
– К сожалению, я немного неосмотрительно, прямо у тебя на глазах, зачаровала свою одежду и ты наверно догадался кто я такая и зачем нужна судье. – Она вопросительно поглядела на мужчину.
– О чем это вы говорите, госпожа Элен? – Спокойно спросил Галкут.
– Ты что, не видел как изменился цвет моей куртки?
– Что значит изменился?
Элен уставилась на него. Слуга судьи отвечал уклончиво и она не могла понять хитрит он или говорит правду. У нее даже возникло подозрение, что он как-то догадался о её способности определять истину и теперь старается не отвечать однозначно. Элен это не понравилось, она намеревалась попугать его, а вместо этого складывалось ощущение, что это он потешается над ней.
– Ты видел как цвет моей куртки из синего превратился в тот, который сейчас, да или нет?
– Нет.
Элен почувствовала облегчение. Галкут ей лгал. Элен хотела уже сказать ему об этом, но передумала. Если делать это слишком часто, он и правда начнет догадываться, решила она.
– Ладно, – спокойно сказала она и отвернувшись, пошла дальше.
62.
Мастон Лург решил начать с Радвига. Судья вдруг понял что ему очень не хватает смышленого и расторопного Касаша, который понимал его буквально с одного взгляда. Он сделал два глотка теплой воды из не очень, как он с неудовольствием отметил, чистого стакана и огляделся по сторонам.
– Что-то не так, господин инрэ? – Громко спросил сидящий в первом ряду Эркхарт.
Судья посмотрел на него, с усмешкой подумав о том, что капитан просто глаз с него не спускает, пытаясь угадать каждое его желание. Ну еще бы, начальнику каравана не нужны проблемы с Палатой и он естественно не хочет чтобы у залетного королевского судьи возникла хоть какая-то неприязнь к его персоне.
– Если не трудно, капитан, попросите поставить в центре площадки стул и пригласите для дачи показаний господина Радвига.
Эркхарт повернулся куда-то себе за спину и сделал кому-то знак. Через минуту принесли стул, а вскоре из толпы вышел молодой человек со светлыми волосами и бледным лицом. Судья с интересом разглядывал главного подозреваемого. Сейчас он почти не сомневался что именно этого белобрысого недотепу он и отправит на виселицу. Он даже начал именовать его про себя не иначе как «висельник». На вид ему было лет 25. Высокий стройный с благообразным, почти миловидным лицом он производил приятное впечатление. Однако его образу явно не хватало патетичности и мужественности, в нем напрочь отсутствовала какая-либо брутальность. Узкие плечи, некоторая сутуловатость, длинные тонкие пальцы, абсолютно гладкая кожа щек и подбородка, на которой казалось еще ни разу не появлялось ни единой щетинки навевали мысли о некоторой инфантильности и хрупкости этой персоны. Кроме того он был весьма изысканно одет. Его дорогой, утонченный наряд никак не соответствовал скромному купеческому званию и выдавал явное намерение владельца казаться кем-то более важным и породистым, чем имело место быть в действительности. С точки зрения Лурга это выглядело почти по-детски. И уж совсем неуместным ему показались меч, длинный кинжал и изогнутый нож на широком кожаном ремне на талии молодого человека. Даже если предположить что он и правда обладал достаточным умением и решимостью чтобы всё это использовать, то всё равно эта излишне нарочитая вооруженность упрямо выглядела такой же детской попыткой казаться взрослей и весомей чем он есть. Радвиг, перебросив нижний конец своего длинного роскошного голубого плаща через правую руку, встал возле стула и стараясь держаться гордо и с достоинством, поглядел на судью. «Неврастеник», с неприязнью заключил про себя Мастон Лург.
Он снова ощутил приступ раздражения. Вынужден терять время из-за какого-то молодого дурачка, наверняка полного насколько нелепых настолько и убогих представлений о мире и о себе. Мастон давно заметил, что чем старше он становился, тем всё с большей антипатией относился к молодежи. И он считал что дело вовсе ни в какой-то зависти к молодости, у которой еще всё впереди, к возможностям и силе юных лет, а в том что с возрастом он всё отчетливее понимал насколько не умны, примитивно категоричны, неразумно прямолинейны, нелепо скоропалительны все помыслы и суждения молодых людей и сколь велика в них животная составляющая, насколько они еще зависимы от самых первобытных инстинктов и побуждений. И чем старше он становился, тем с всё с большим отвращением он взирал на это, словно на какой-то неприглядный физиологический процесс. Он говорил себе, что к этому следует относиться совершенно спокойно, ибо никто не рождается мудрецом и он тоже когда-то был глупым, наивным дурачком, мечтавшем о вечной любви и немеркнущей славе. Но это мало помогало.
Судья покосился на своего лысоватого дородного писаря, убеждаясь что тот наготове.
– Назовите ваше имя, возраст, имена родителей, род их занятий и место вашего рождения, – попросил он.
Молодой человек отвечал быстро, четко и с некоторой нарочитой холодностью, которой он видимо пытался подчеркнуть свое достоинство. Но Мастон Лург даже не глядел на него, внимательно следя за тем как пузатый Зузон, новоиспеченный судебный писарь, отчаянно скрипит пером.
– Соблаговолите говорить более размеренно, ваша речь фиксируется, – произнес судья, когда молодой человек, которому как выяснилось двадцать три года, замолчал. Радвиг сдержанно кивнул, показывая что он принял просьбу к сведению. Мастон Лург подумал, что этот купеческий сынок нравится ему всё меньше и меньше и, пожалуй, он с легким сердцем отправит его на виселицу.
– Какой веры вы придерживаетесь? – Спросил он. По большому счету это было неважно. Государственной религией королевства считалось христианство, но это никого ни к чему не обязывало, ибо светская власть была полностью отделена от духовной, и последняя ни имела никакого влияния на первую. Правда на официальных судебных заседаниях обычно присутствовал кто-то из высокорангового духовенства, призванный служить образцом и истинным мерилом морали и благочестия, но это скорей являлось поводом для двусмысленных намеков и анекдотов, (Лург с усмешкой припомнил фанатичного отца Буртуса), чем способствовало возвышению церкви. У священника в суде была сугубо совещательная роль, он мог высказывать замечания, мог советовать и что-то рекомендовать судье, но последний всегда был свободен в своем решении. Для государственных чиновников религия не играла практически никакой роли, не смотря на то что отцы церкви с завидным упорством пытались из года в год приобрести хоть какое-то влияние на короля, его семью, Кабинет Министров и Судебную палату. Но всё было тщетно. Ни венценосные особы, ни министры, ни судьи упрямо не обращали на священников никакого внимания. Такое отношение, конечно, отчасти передавалось и простым людям. К тому же, кроме христианства на территории страны присутствовало еще и с десяток других религий, которые так же по большому счету не имели для государства никакого значения. Религиозная терпимость на уровне исполнительной и судебной власти была практически абсолютной, а говоря проще, всем было наплевать в какого именно бога верил тот или иной субъект, пока он исправно платит налоги, не высказывается против существующего порядка и чествует монарха. Такая же терпимость была свойственна и большинству рядовых граждан королевства. По мнению Мастона Лурга истоки подобного отношения следовало искать в том, что людям постоянно приходилось иметь дело с абсолютно чуждыми для них и по физиологии и по психологии разумными существами. То есть с самого раннего детства люди привыкали к присутствию в своей жизни настолько значительного уровня "инаковости", что по сравнению с ним вера в другого бога или богиню казалась чем-то тривиальным и не заслуживающим внимания. Хотя, конечно, отдельные локальные конфликты на религиозной почве всё же случались. Бывало так что жители двух соседних города, исповедуя разные учения, могли искренне возненавидеть друг друга. И тогда в любых несчастиях одного города автоматически становились виноватыми "язычники и еретики" из соседнего. Однако, если распря приобретала черты настоящей войны и жители начинали не только плеваться друг в друга, но и пускать в ход ножи и дубинки, в города прибывали отряды "красноголовых". Судьи и гвардейцы обычно быстро приводили в чувство разгоряченных "воителей веры" и конфликт сходил на нет. Зачастую достаточно было заставить замолчать пару местных мессий, по одному с каждой стороны, пламенно призывавших братьев и сестер к вспарыванию животов и проламыванию черепов "язычников" из соседнего городка. Как только новоявленные мессии по непонятным причинам теряли дар речи, а то и просто исчезали в неизвестном направлении, люди успокаивались и теряли к конфликту интерес. Порой, конечно, всё оказывалось несколько сложнее, ибо если кровь успела пролиться, то она взывала к отмщению. Но Палата имела богатый опыт по установлению компромиссов в самых разнообразных конфликтах и в большинстве случаев добивалась желаемого.
