Сарай разукрашен зелеными ветками. Двери вынуты, а косяки опутаны толстыми еловыми гирляндами. Воробьи летают под стрехой, дивясь невиданному зрелищу. Собаки слоняются вокруг, подбирая кости, которые беспрерывно летят под стол, поскольку никто здесь не стесняется. Кое-кто, думая, что его не оценили по достоинству, смутился было, почему его посадили не в избе, где сливки свадьбы, но недовольство это скоро исчезло. Ей-богу, чем тут хуже? Угощение такое же, хозяйки одинаково любезные; снуют будто пчелки туда и обратно, все новые блюда тащат, просят угощаться, а Робинзон ни на минуту не пренебрегает своими обязанностями: бутылка догоняет бутылку, кувшин — кувшин. И пиво-то свежее, да с пеной, да из лучшего бочонка.

В избе суматоха. Кто-то бренчит ножом о стакан. Слышны крики:

— Тише! Внимание! Председатель слова просит!

— Сват будет говорить!

Помаленьку шум стихает. Все уставились на угол, где молодые. Робинзон, вошедший с ведром свежего пива, застыл на пороге. В открытые окна слышно, как в сарае галдят развеселившиеся гости.

Арвидас встал за столом, держа поднятую рюмку. Щеки зарумянились, глаза блестят, во всем теле пьянящее тепло, но голова светлая, ясная.

— Молодожены! Тадас и Бируте! — Он повернулся к молодым, с уважением поклонился. — Дорогие гости! Свату пристало бы развеселить стол острым словцом, как принято у наших дедов, но я, к сожалению, лишен этого дара. Так что не прогневайтесь, если получится не совсем по обычаю. Молодые больше не придерживаются старых обычаев, а создают новые, свои, соответствующие духу нового времени. Вот Тадас и Бируте. Поклялись быть верными друг другу не перед выдуманным богом, а перед своей совестью. Их соединили не какие-то мистические заклинания ксендза, а твердое слово чести, которое они оба дали в своих сердцах. За ваше счастье, молодожены! За согласие в вашей жизни! За прочную коммунистическую семью! Будьте внимательными, чуткими друг к другу. Не унывайте, если горячего чувства, юношеской любви не хватит на всю жизнь. Любовь не вечна. Вечна только дружба. Храните ее как зеницу ока! — Последними словами Арвидас словно хотел убедить себя, придать себе духу. Перед глазами всплывает и снова исчезает образ Евы. — За благородную дружбу мужа и жены! За ваших будущих детей, Тадас и Бируте. Чтоб они были счастливее вас, как вы — счастливее своих родителей. Сегодня вы расписались под актом гражданского состояния. Вашим детям скорее всего вообще не будут нужны никакие подписи — хватит слова, данного без свидетелей. И кто знает, может, они свою свадьбу будут играть уже на другой планете? За жизнь, которая делает человека изо дня в день умнее, лучше, счастливее!

Все нестройно встают, чокаются. Кое-кто поспешил выпить, потому неловко озирается и, как будто ему и не налили, пригубляет пустую рюмку. Один Гайгалас, не стесняясь, наливает себе и Винце Страздасу, оба чокаются и выпивают, когда все уже сели. Винце чувствует, что его невероятно почтили, посадив в избе с молодыми, да еще Надю сбоку втиснули, знает, кому должен быть за это благодарен, и не спускает влюбленного взгляда с Арвидаса.

— Толейкис исчерпал все тосты, — говорит Вардянис, без стеснения обгрызая гусиное стегнышко. Его правый глаз нервно дергается; выпяченный подбородок измазан жиром, впалые щеки горят ярким румянцем.

— Когда Толейкис размахнется, то уж размахнется, — вставил Дауйотас. — Где твоя голова, Вардянис, такого человека отпустить? Он же скоро тебя самого за пояс заткнет!

— Меня? Бог в помощь, бог в помощь, — Вардянис снисходительно усмехается. — Хороший отец ребенка с шеи не спихивает. Пускай поездит, потешится…

— Не надейся слишком на себя, Вардянис, — отзывается Палюнас. — В районе три миллионера. Твои-то миллионы самые веские. А что будет через год-другой, это еще неизвестно. Лепгиряй как выскочит, как хватанет…

— Хватайте, хватайте. Не завидую. Каждому приятнее жить рядом с богатым, а не с нищим соседом.

— Пыжишься ты, Вардянис, как жаба перед дождем, — не утерпел Гайгалас не вставить красного словца. — Хорошо тебе хвастаться своими миллионами, когда колхоз с первого дня крепко на ноги стал, черт подери!

— А кто его поставил?

— Ну и кто? — Гайгалас чуть опешил. — Большого ума не надо, когда сразу всего полно, не разбазарено. Ты будь хитер тут, у нас, после того как всякие гадюки Тауткусы, Барюнасы похозяйничали…

— Тебя надо было председателем назначить, — обидевшись, обрывает его Мартинас.

— Тебя-то я не зацепил. А коли откликнулся, на — и ты в эту компанию годишься. Темя колоченое… — рубит сплеча Гайгалас, хоть и нарядился в лучший Мартинасов пиджак.

— Мартинасу трудно было что-то сделать, — торопливо вмешивается Арвидас, желая прервать спор. — А меня вы рано хвалите. Ничего такого я еще не сделал и не знаю, сделаю ли. Не так легко, как кажется со стороны. Вот сколько уже времени пытаюсь отвадить одного человека от ругательств, и то ничего не выходит. Что и говорить про дела поважнее?..

Изба дрожит от смеха. Гайгалас, опустив глаза, вертит пустую рюмку.

— Поможем, поможем, — покровительственно говорит Вардянис. — «Молодая гвардия» старых друзей не покинет. Дали вам элитные семена и еще дадим, если понадобится. Подсобим. Но и самим зевать нечего. Возможностей хоть отбавляй. Одни Каменные Ворота чего стоят! Я бы давно уже договорился с мелиораторами, осушил бы. Был бы торф и на подстилку, и для удобрения, да и кормокухни зимой им топить можно. Все халатность…

— Когда деньги есть, известное дело… — буркнул Мартинас.

Вардянис с этим не согласен. Он вспоминает первые годы существования колхоза. Концы с концами не сходились. Надо было строить общественные здания, силосные башни, оборудовать водопровод. А материалов — нет. Кое-что ни за какие деньги нельзя было достать. Вот хотя бы и этот водопровод. Сколько намучились, намерзлись, сколько неприятностей вытерпели, пока построили водокачку. По ночам, будто воры, ездили к железной дороге, разрезали на куски сошедшие с рельсов, разбомбленные цистерны, везли домой, там сваривали. Кто-то донес. Обвинили в расхищении государственного имущества. Могло все неладно кончиться, но райком заступился, удалось откупиться строгачом.

— Неприятно такие вещи вспоминать, — кисло улыбаясь, заканчивает Вардянис. — Хотел людям добра, а тебе шишку набили. Вредитель, несознательный элемент… Но когда ты знаешь, что твоя правда, никакие шишки не страшны. Мути воду сколько хочешь, правда, она как золото, все равно на дно сядет. За правду, молодые! Вам, надеюсь, не придется резать разбомбленные цистерны, но без шишек уж точно не обойдетесь, если будете думать, гореть, а не коптить небо. За успехи в учебе, будущий агроном! — Вардянис встает, поднимает рюмку и пьет, ни с кем не чокаясь. На узкой груди неприметного человечка пестреет ленточка высокого ордена.

— У Бируте шишка уже есть — мать набила, — крикнул кто-то с другого конца стола.

— Поздравляю, поздравляю…

Сидящие ближе к двери затягивают песню. Поначалу она звучит на одном конце стола, но постепенно вступают все новые и новые голоса; песня разбегается как огонь в лесу, перескакивает с человека на человека, со стола на стол — и вот уже вся изба гудит словно стоголосый орган: