— В самом деле? — нерешительно сказал Арвидас. — Не сердись. Я очень за тебя рад, Винце. Но дополнительно трудодней за ремонт упряжи выписывать не будем. Обил ты просто здорово, кольца для вожжей ладные, хороши и прочие мелочи, на которые ты не пожалел времени, но колхоз не оплатит издержек. Мне жалко твоих трехсот граммов, Винце.

Скорняк почесал в макушке.

— Гм… Я-то про это и не подумал. Мне нравится такая работа, председатель, а трудодень… — Винце великодушно улыбнулся. — Граммы, копейки… Многим ли разживешься на такой мелочи? Спасибо вот вам, огород получил, корову, еще кое-что в узелке с лагеря припрятано. Не пропаду.

Арвидас вспомнил разговор двух крестьян на Каменных Воротах.

— Нет! — раздраженно прервал он. — Погибнешь. И не ты один. Все погибнем, если так будем думать. Наше спасение не в огороде, не в корове и вообще не в личном хозяйстве, а в трудодне. Надо верить в трудодень, братец, а не надсмехаться над ним.

— Я говорю, как есть… — пробормотал Винце.

— А я говорю, как будет! — вспылив, отрезал Арвидас. — С апреля мы начнем выдавать аванс — каждый месяц. Не меньше, чем по пяти рублей и по килограмму зерна на трудодень. Что ты на это скажешь?

Винце промычал что-то невнятное и взялся за молоток.

— Не веришь? Ну и шут с тобой! Конечно, я не обещаю в этом году покрыть все трудодни. Не меньше половины останется без оплаты до будущего года. Но колхоз вернет долг, все трудодни оплатим. Хватит издеваться над человеческим трудом копейками и граммами!

Винце одобрительно кивнул, хотя выражение его лица говорило совершенно другое.

Арвидас раздосадованно махнул рукой и вышел из конюшни.

— Проклятое неверие! — процедил он сквозь зубы.

— Как аукнется, так и откликнется, — сказал Григас.

Оба сели в сани.

— Послушай, Антанас, завернем еще к тебе. Знаешь, я хочу взять этот коврик работы Римшене. Довольно удачный. Дашь?

— Бери. — Григас ласково взглянул на Арвидаса. — Тебя не раскусишь. В колхозе дел, как ворон на пахоте, а ты силки на воробьев ставишь. Что общего у Мортиных тряпок с нашими производственными планами, чтоб их туда?

— С планами — ничего, а с судьбой человека — очень даже много, милый ты мой ворчун.

Григас молча наклонился над Арвидасом и подбил ему под колени край пледа, чтобы не задувало ветром.

В приемной дожидалось несколько человек. Сидели чинно, разговаривали вполголоса или шепотом. Средних лет секретарша с мужским аскетическим лицом, навалившись на стол, читала газету. Каждый раз, когда кто-нибудь выходил из кабинета Юренаса, она с достоинством оглядывала посетителей и сообщала, чья очередь. Ее холодная официальность еще больше портила и так невеселое настроение.

Арвидас спросил, когда их сможет принять секретарь райкома. Женщина, бросив взгляд на список, ледяным тоном объяснила, что сегодня ничего не выйдет: они опоздали. Секретарь обедает ровно в час, а до этого времени он их принять не успеет.

— Вы должны были явиться к одиннадцати тридцати, а сейчас уже половина первого, — холодно добавила она и уткнулась в газету.

— Наверное, была причина, раз мы опоздали. Будьте любезны, сообщите секретарю, а он уж будет решать, что с нами делать.

Казалось, секретарша не расслышала, но несколько минут спустя она все-таки зашла к Юренасу.

— Секретарь сможет вас принять лишь после обеда. Между тремя и четырьмя, — сказала она, не удостоив Арвидаса взглядом.

— Надо было сразу идти в райком, а не цацкаться с этими Мортиными холстами, чтоб их туда.

Арвидас раздраженно промолчал.

— Юренас точен как часы, — сказал он, когда они вышли во двор. — Это похвально. Но для общего дела было бы полезней, если бы его секретарша, вместо того чтобы считать ворон, где их нет, занялась бы полезным делом. Подходящий кадр для прополки сахарной свеклы…

— Что будем делать два с половиной часа? — мрачно спросил Григас.

— Надо Шилейку найти. Может, человек при смерти… Но давай еще заглянем на рынок, а потом поищем хорошее место, чтоб пообедать. В Вешвиле есть две закусочные и с дюжину подпольных кабаков, где можно получить домашнее пиво, заправленное дустом, — шутливо ответил Арвидас, желая рассеять неприятное впечатление, вынесенное из приемной Юренаса.

Базар был на исходе. Под опустевшими навесами, за прилавками, в надежде на запоздалых покупателей переминалось несколько бабенок. Посреди площади стояла запряженная в сани лошадь. Небритый крестьянин в тулупе вытаскивал из клетки поросенка. Пронзительный визг разносился по всему местечку. Высокая костлявая женщина подпирала дощатый забор рынка. Хищные глаза ее бегали по сторонам, выискивая жертву и изучая возможные опасности, а руки в перчатках машинально ощупывали талию — наверное, проверяли, на месте ли рискованный товар. Увидев Григаса с Арвидасом, она притворилась, что что-то ищет, и ушла вдоль забора, уставившись взглядом в землю.

— Видел рыльце этой бабы? — спросил Арвидас — Ни единой человеческой черты. Одна начинка из душистого перца и лаврового листа. А погляди на эту старуху, которая поставила перед собой литр сметаны. Сметана, бьюсь об заклад, замешана на взбитой простокваше с мукой, а старая мошенница будет считать, что совершила подвиг, если ей удастся обмануть неопытную хозяйку.

— Ничего не поделаешь, — сказал Григас. — Пока не будет обилия в магазине, будут и бабенки с фальшивой сметаной и ведьмы, начиненные душистым перцем.

— Успокоительные мысли. Так считает и моя жена.

Мимо мясокомбината они вышли на центральную улицу, где находились обе закусочные. Одна, подороже, названная именем героя древней легенды Каститиса, была оборудована в новом трехэтажном здании под гостиницей. По вечерам для командировочных и избранной публики районного центра здесь играл оркестр; в базарные дни музыкальная программа начиналась раньше, и тогда среди тщательно вычищенных туфель горожан виднелась не одна пара грязных крестьянских башмаков.

Музыки еще не было. Григас пошел к буфету за сигаретами, а Арвидас, приоткрыв дверь в зал, внимательно осмотрел столики. В полупустом помещении сидели полтора десятка человек. За одним из столиков пьяный крестьянин требовал книгу жалоб. Но вместо книги явился милиционер и вывел его из зала.

Вторая закусочная была битком набита колхозниками. Тесный грязный зал шумел на разные голоса. Звякала посуда, раздавался смех, весело булькали открываемые бутылки с водкой. В облаках дыма нельзя было разглядеть человека.

Арвидас потолкался меж столиков и, обменявшись несколькими словами со знакомыми, вышел на улицу. От водочки и табачного смрада кружилась голова.

— Хорошо бы пообедать и выпить грамм сто, — вздохнул Григас: предстоящий разговор с Юренасом не на шутку волновал его.

— В этом хлеву? Нет уж, пойдем в «Каститис». — Арвидас посмотрел на часы. — Для обеда еще рано. Давай сходим прогуляемся по Задней улице, может, увидим что-нибудь занимательное…

Длинная, извилистая Задняя улица шла по самому краю Вешвиле. В первые послевоенные годы здесь было царство воров, шлюх, бездельников и пивоваров, которое приличный человек обходил за три версты. За двенадцать лет многое изменилось. Когда-то узкую убогую улочку выпрямили, расширили, вымостили щебнем; на месте снесенных лачуг стояли каменные дома с широкими окнами, верандами, иные с балконами, мансардами; строились новые. Но между новорожденными пятидесятых годов виднелись и старые развалюхи эпохи помойки, окончательно осевшие под тяжестью лет; однако, несмотря на неизбежную кончину, они хранили в своих прогнивших стенах традиции Задней улицы. Владельцы лачуг зарабатывали хлеб чем угодно, только не честным трудом. Они спекулировали, продавали самогон и домашнее пиво; их дочери по воскресеньям и в базарные дни шлялись по местечку, шепотом рекламируя колхозникам «дешевый обед с ковшом пива», а когда те напивались, чистили им карманы и, выведя со своей улицы, оставляли на милость провидения и милиции. (Кстати, основные клиенты и без рекламы знали дорогу к пивоварам и спекулянтам Задней.) Если эти паразиты общества и опасались чего-либо, то только войны, потому что, веря во все слухи мира, они верили и в разрушительную силу атомной бомбы. Правда, они еще избегали незнакомых клиентов, милиции, соседских языков — одним словом, всего, что могло довести до тюрьмы. А попадать туда они не хотели. Но и не боялись. На тюрьму они смотрели как на неизбежное зло, с которым раньше или позже придется столкнуться. Каждый из них справлялся в юридической консультации, знал свою уголовную статью, размер наказания и свыкся с мыслью, что ему суждено столько и столько-то лет прожить на казенных харчах. Они примирились со своей судьбой, как новобранцы, ждущие повестки, хоть у тех положение было хуже, поскольку они не знали, к какому роду войск их причислят и сколько лет придется служить. В последнее время прошел слух, что правительство-де примет принудительные меры против тунеядцев; никто не имел малейшего понятия, что это будут за меры, но перспектива обязательного труда всех смертельно напугала. Труда, честного, полезного обществу труда — вот чего они боялись не меньше атомной бомбы! Работать! Но кем? Где? На мясокомбинате? На мельнице? На молочном заводе? На стройках? Не-ет! Идти в деревню? Там каждый живой человек на вес золота. Там они могли получить крышу, огород, корову и пастбище. Только работай. Работай — да-а… А сколько ты получишь за эту работу? Копейки. Нет, еще не родился дурак, который, имея возможность чистыми руками листать сотенные, пойдет копаться в грязи копейки ради.