— Полежи еще, — прошептал Арвидас.

Она поняла, что он хочет этим сказать.

— А откуда ты знаешь, что мне хочется полежать?

— И правда, я об этом не подумал, — со смехом ответил он. Он снова попытался обнять Еву, но она выскочила из постели и понеслась одеваться на кухню, оставив Арвидаса скорее удивленным, чем оскорбленным.

Целый день Еву не покидало странное настроение. Впервые она поступила так, как велели ее чувства, а не как он хотел. Вечером она долго сидела за книгой, отложив в сторону все дела. Ею овладело новое, не изведанное доселе чувство, которое она сама не могла понять.

Когда пришел Арвидас, она еще не начинала готовить ужин. В другой день это бы его удивило, а может, даже раздосадовало, но сегодня он был слишком озабочен, чтобы обращать внимание на мелочи. Черт подери! Ну и влип он с Гедрутой! Да, хороший урок. Никогда не надо швыряться обещаниями, предварительно не проверив, можно ли их выполнить. Но кто мог знать, что во всем колхозе не найдется ни единой женщины, которая бы согласилась заменить Гедруту? Да, люди есть, а человека нет. У Римши полная изба девок. Могли бы пустить Лелию. Куда уж там! Римшене и подступиться не дала. Магде Раудоникене встала на дыбы, показала на дверь, зашипела как змея: «Корову отнял, а хочешь, чтоб я твоих телят поила. Не дождешься!» Ходил к другим, все в этом роде. Правда, ругать больше нигде не ругали, зато ясно дали понять, что обида не забыта и что все очень рады возможности отплатить — око за око, зуб за зуб. Потеряв последнюю надежду, зашел в читальню и встретил Году. Та вежливо выслушала, рассмеялась и ушла.

Арвидас скрипнул зубами.

— Что случилось? — спросила Ева, беспокойно глядя на мужа. — Заболел?

Он провел ладонью по посеревшему лицу, словно стараясь смахнуть пыль тяжелого похода. На лбу проступила испарина.

— Да ты ведь и впрямь болен. Расстегнись, измерим температуру.

— Успокойся, никакой температуры нет. Устал я сильно, вот и все. — Он неловко улыбнулся и, видя, что она не верит, мрачно добавил: — Угодил в дурацкое положение. Если ничего не придумаю, а кажется, так оно и будет, обману человека, а доверие его для меня очень важно. Грустно и смешно. Посылают тебя поставить на ноги колхоз, думаешь горы своротить, а когда надо, не можешь найти обыкновенную бабу к телятам. Носился До полуночи, вывесив язык как гончая, сердился, по-доброму просил, унижался, чуть рук не целовал, а получил кукиш. — Арвидас вскочил и, как всегда в сильном раздражении, заходил по комнате.

— Что же теперь будет? — весело спросила Ева.

— Ничего. Гедрута останется без декретного, а я — пустым болтуном.

— Гедрута? Это та, которая в Лепгиряй телятницей?

Арвидас остановился и с подозрением взглянул на жену. Этого еще не хватало, чтоб и она издевалась!

— Да. Ну и что? Гедрута честная девушка, хоть и не соблюдает принятые в обществе нормы морали. Я задумал было большое дело, хотел с нее начать, но, видно, еще рано.

Ева рассмеялась.

— Тебе весело. Конечно! Моя неудача, возможно, тебя и веселит, но поверь, мне от этого не легче. — Он зло пнул подвернувшийся под ноги игрушечный грузовик и повернул к двери своей комнаты.

— Подожди, — позвала Ева тем же веселым голосом, в котором звенела новая, не слышанная до сих пор нотка. — Я не хотела тебя обидеть. Но подумала, что другим женщинам руки целовал, забыв про свою, и смех разобрал. Арвидас, почему ты про меня не подумал? Неужто я не гожусь даже на то, чтоб кормить колхозных телят?

Арвидас резко обернулся.

— Что ты сказала?

— Я могу занять место Гедруты.

Арвидас ошалело смотрел на жену.

Она стояла в дверях кухни, скрестив на груди руки, и как-то странно улыбалась.

— На ферме пятьдесят восемь телят, — сказал он приглушенно, скрывая радость. — За таким стадом, хоть там и молодняк, не шутка усмотреть. В семь утра придется быть в телятнике. Куда денешь ребенка?

— Арвидукас любит по утрам дольше поспать, да и не такой уж он маленький, посидит до завтрака дома один. Управлюсь, не бойся. Вот с завтраком для тебя хуже — не успею приготовить.

— Ева! Неужели ты серьезно?

— Да, Арвидас. Я хочу поработать в колхозе. Может, потом и пожалею, но теперь, если ты ничего против…

— Я — против? Ты же меня спасла, родная, — Арвидас взволнованно глядел на жену, стоящую в дверях кухни, и не мог унять дрожание губ, которые расплылись в радостной, но льстивой и потому неприятной для него самого улыбке. Но он был бессилен перед поднявшимися чувствами. Подскочил к Еве, схватил ее в охапку и понес по комнате с криком: — Завтрак! Нашла чем напугать! А я вот рассержусь и сам себе сделаю завтрак. Думаешь, плиту растопить не сумею? Ах ты, колхозная телятница! Арвис, сыночек! Набери воды. Будем крестить новый кадр фермы крупного рогатого скота.

Ева что-то лопотала, махала ногами; его губы лезли к ее губам, щекотали глаза, щеки, грудь, колени. Она несильно отталкивала от себя лохматую голову, тая от нахлынувших чувств, и ей казалось, что все это во сне. Ох, как давно не было ничего похожего…

— Ах, боже мой… — застонала она и заплакала.

Арвидас опустил ее на пол и смущенно погладил по голове. Тогда она заплакала еще сильнее.

— Евуте, девочка… По правде, я уже не знаю… не могу понять… К чему эти слезы?

— Я думала, ты уже… а ты еще меня любишь… — прошептала Ева.

— Успокойся. Не надо чего-то выдумывать. — Арвидас взял ее за плечи и мягко повернул лицом к зеркалу в створке шкафа. — Погляди-ка. Неужто молодые не стоят друг друга?

Она улыбнулась сквозь слезы и приникла к груди Арвидаса, дрожа, словно промокший котенок.

…Рано утром, когда она встала, чтобы отправиться в телятник, Арвидас сказал:

— Не помню, говорил ли я вчера: Римшина Бируте ушла из дому.

— Нет, — ответила она.

Арвидас коротко пересказал вчерашнее происшествие во дворе Лапинаса.

— У родителей ей больше делать нечего, — добавил он. — На время ее приютила Страздене. Но я не хочу, чтоб она жила у этой бабенки. Нет ли у тебя лишней кровати, девочка?

— Что ты придумал? — забеспокоилась она.

— Мы уступим Бируте одну комнату. Которая пустует. Хорошо бы, чтоб ты до вечера все оттуда убрала.

— Но куда? Муку, мясо? — приуныла Еда. — Придется тащить на чердак. В этой комнате было так удобно…

— Сегодня я вернусь пораньше. Помогу все перетаскать на чердак, — сказал Арвидас голосом, не допускающим возражений.

— Хорошо, — оскорбленно сказала Ева. — Я не знаю этой девчонки, но раз ты хочешь поселить ее в своем доме, то и делай, как тебе угодно. Я дам ей диван, и белье, может, и еду, если тебе заблагорассудится. Что ж, прошу — жду дальнейших указаний.

И ушла кормить телят, будто на каторгу.

Первая забежала Страздене. Вслед за ней притащился Шилейка — пришел-де гнать на навоз, а в сумерках явился Вингела с квитанцией за Пеструху. Каждый нашел причину, хоть это было и лишнее, потому что мельник охотно потчевал любого, кто помогал оплакать общее горе. Он даже Римш позвал и дурака Прунце посадил в красный угол, как самого уважаемого гостя.

Когда появился Мартинас, они с божьей помощью опорожнили четвертую бутылку, и радушный хозяин притащил новую. Страздене, взобравшись на стул, выставила в окно задницу и покрикивала пьяным голосом:

— На, Толейкис, на! Поцелуй меня в пух, дорогуша.

Все хохотали до колик, подбивали Миле повыше задрать юбку, один Лукас сидел мрачный.

— Вот баба, вот дьявол! — ржал Шилейка, клацая лошадиными челюстями. — Вот шальная! Ну прямо в канцелярию целится.

— Миле, вертани свою пушку сюда!

— Что ты, ягодка сладкая! Жить надоело…

Мартинас пробежал взглядом по очумелым лицам. Нет, Годы нет среди этих скотов. Он выдумал предлог, почему зашел, хотел объяснить, но Лапинас, увидев нежданного гостя, подскочил к нему, обхватил за талию, и Мартинас в тот же миг очутился за столом.