Юренас взмахом руки остановил Григаса.
— Навикасу поручено разобраться. Но и без расследования ясно, что стычка во дворе Лапинаса вызвала такой политический резонанс, который легко не загладить. Я не говорю уже о бандитском поведении с Римшами. За кого ты их принял? За кулаков? За прихвостней капиталистов? За врагов народа? Непростительная политическая близорукость! Так мог поступить только помещик со своими батраками, а не коммунист с многодетной семьей колхозника. «…Ни слова правды…» А это что, если не правда, Антанас Григас? Разве вы не отобрали у Римши вторую корову, не приравняли их к такому Лапинасу, хоть одна — мать-героиня, а другой… сам черт не разберет, кто другой…
— Мы боялись, чтобы исключение не разозлило людей, — оправдывался Арвидас, в душе признавая правоту Юренаса.
— Не задев за деревья, по лесу не проедешь, — добавил Григас.
— А далеко ли вы уехали, уважаемые? — Юренас взял со стола двумя пальцами, будто червяка, жалобу, бросил ее в папку и вдруг, словно из отвращения или от испуга, резким движением оттолкнулся со всем стулом от стола. — Никуда вы не уедете. Не туда вы повернули. Заблудились! Надо было сперва растолковать народу смысл решений правления, дать время на то, чтобы народ свыкнулся, потом разобраться в настроениях, а вы долбанули сразу, будто обухом по голове.
— Мы говорили со всеми, объясняли. Правда, может, чуть поспешили, но кто хотел понять, тому времени хватило, а для кого колхозные дела чужие, того и за целый год не просветишь, — заметил Арвидас.
— Не мы спешили, товарищ секретарь, — весна поторапливала, чтоб ее туда! Землица наша. Кушать просила — навозу…
— О навозе еще будет разговор. Без обиняков скажу: твоя затея, Толейкис, чтоб поднять колхоз частнособственническими методами, более чем сомнительна. Мы понимаем значение естественных удобрений в сельском хозяйстве, но это еще не значит, что во имя экономической эффективности мы должны поступаться идейными принципами. Что это за сделка между колхозом, общественной организацией, и отдельными лицами, уважаемый? Вы нам навоз, мы вам осенью — солому… Как назвать такой бизнес, уважаемые? Что это — возвращение на тридцать пять лет назад, к нэпу, или политическая незрелость? Еще немного, и вы скатитесь до того хитрого председателя, который, придя руководить колхозом, половину коров из общественного стада роздал доить колхозникам до появления новой травы.
— А что ему надо было делать, секретарь, если прежний председатель не позаботился о кормах? — откликнулся Григас.
— Ему надо было поступить так, как другой хитрый председатель: ждать, пока скотина не сдохнет с голоду, — колко заметил Арвидас.
Глаза у Юренаса потемнели. Он откинулся, вытянул ноги и несколько мгновений разглядывал носки своих ботинок.
— Остроумно, Арвидас Толейкис, весьма остроумно, — сказал он тусклым голосом. — Сейчас модно стало скалить зубы на вышестоящих лиц. Кое-кто это понимает как критику снизу, а я полагаю, что это самая обыкновенная анархия, характерная для людей с раздутым самомнением.
— Наши взгляды никогда не совпадали, товарищ Юренас. Жизнь покажет, кто из нас прав, — оставим это решать ей, вместо того чтоб заниматься демагогией, — спокойно ответил Арвидас.
Юренас опустил голову и вместе со стулом придвинулся к столу. Уши из красных стали лиловыми, губы побледнели — он был раздосадован до крайности. Его железные нервы могли выдержать любую психическую атаку, но пасовали перед такими словами, как «бюрократизм» и «демагогия».
— Уважаемый! — Юренас ударил кулаком по столу, даже чернильница подпрыгнула, а ручка скатилась на пол, под ноги Арвидасу. — Я вызвал вас не для того, чтоб выслушивать оскорбления, а для серьезного разговора, как руководитель партийной организации, с коммунистами, поведение которых вызывает серьезное беспокойство. Вы, кажется, забыли, что члены партии обязаны беспрекословно подчиняться партийной дисциплине и выполнять указания вышестоящих органов. Вы не уважаете людей, которых сами выдвинули в руководство, наносите урон авторитету райкома, возбуждаете анархистские настроения в крестьянских массах.
Арвидас с Григасом, ошеломленные таким обвинением, разинув рот, уставились друг на друга.
— Этого в жалобе нет, — продолжал Юренас, чуть успокоившись. — Но не пробуйте отвертеться — мне все известно. Антанас Григас, секретарь колхозной парторганизации! За Толейкиса головой ручаешься, а скажи, ты знаешь, что он наговорил крестьянам во дворе Лапинаса? Молчишь? Вот видишь… А на выводы скорехонек. Толейкис пытался внушить крестьянам подрывные идеи. Мол, надо было самим справиться с Барюнасом, а не ждать, пока райком сделает выводы. Вы понимаете, куда ведет такая философия?
— Не знаю… — промямлил Григас. Буйные пшеничные брови подрагивали от волнения. — Мало я начитан и вообще… Но по-житейски если посмотреть, что людям делать-то, коли плохой председатель, а райком его не меняет?.. Ведь пчела и та свой дом защищает, чтоб ее туда…
— Пчела! Только и знаешь, что прибаутками сыпать, а об марксизме-ленинизме ни малейшего понятия не имеешь. Ленина забыл? А может, не читал?
Григас виновато молчал.
— Ничего себе секретарь парторганизации!.. Так вот что, когда прочитаешь, а я тебя обязываю прочитать — тогда поймешь, что подрывные речи Толейкиса надо расценивать как попытку поставить инициативу масс над партийным руководством. Теперь признаете, какую грубую политическую ошибку вы сделали, товарищ Толейкис?
— Нет, не признаю. — Арвидас с нескрываемой враждебностью взглянул на Юренаса. — Я ошибаюсь, как каждый человек, какой бы пост он ни занимал, но в данном случае правда на моей стороне. Вы хотите, чтоб все, вместо того чтобы мыслить, слепо подчинялись директивам сверху, а я думаю — каждый имеет право их обсудить, подумать, как лучше их приспособить к данным условиям, а при необходимости, может, и отвергнуть. Ведь вышестоящие тоже люди, а не боги, и они могут ошибиться…
— Жизнь меняет труд, уважаемый Арвидас, а не пустая болтовня. Работайте! Добросовестно, преданно, как честный коммунист, и не суйтесь туда, куда вам не положено. — Юренас нервным движением рванул ящик стола и вытащил пачку папирос. Курильщик он был никудышный, дымил только после рюмки (а это случалось не чаще, чем раз в несколько месяцев) или разнервничавшись. — Вы — председатель колхоза и в первую голову заботьтесь о своей Лепгиряй, а не болейте чужими болезнями. Будут еще вопросы? Но только деловые…
— Будут. Есть не вопрос, а замечание. Не знаю только, покажется ли оно вам деловым… — Арвидас скупо, но не скрывая своего возмущения, рассказал о встрече с Барюнасом и Быстроходовым у пивовара.
Юренас долго молчал. Потом, швырнув недокуренную папиросу в пепельницу, взял со стола блокнот и, уже стоя, что-то черкнул.
— Завтра же вызову Быстроходова. Видно, ему одного выговора мало…
— Быстроходова надо исключить из партии, — жестко заметил Арвидас.
Юренас забрал из пепельницы папиросу, затянулся и подавился дымом.
— Исключить! А доказательства где? — закричал он, вытирая ладонью проступившие слезы. — Пока прокуратура не сцапала — у нас нет к этому оснований. Самое большое, что мы можем, — закатить выговор за пьянство в подпольных притонах. — Юренас резко повернулся к Арвидасу, потом к Григасу. В глазах загорелись злорадные огоньки. — Но и вы, оказывается, любители подобных местечек… Ах да — искали Шилейку… Почему не в ресторане, не в закусочной, а в какой-то дыре? Позорный факт — коммунисты у частного кабатчика! Вместо того чтобы помогать органам в выявлении преступников, сидят с ними за одним столом, пьют из одного стакана… Преступное равнодушие!
— Мы зашли случайно, увидев грузовик своего колхоза, секретарь, — оправдывался Григас. — Знал бы, где упасть, соломки подостлал.
— На эту тему мы еще потолкуем, уважаемые. — Юренас снова пометил что-то в блокноте. — Будут еще вопросы?
— Для Лепгиряй надо дополнительно выделить стройматериалы, — сказал Арвидас. — Строим коровник, в середине лета начнем возводить свинарник. Кое-кто из колхозников собирается перебраться в новый поселок. Кроме того, нужен материал на ремонт изб. Мы должны помочь людям, если не хотим, чтобы случилось, как с Шилейкой.
