В квартире все было прибрано, словно хозяева только недавно отлучились.
Вдруг над головой звонко начали бить часы. Широков поднял голову и прислушался. Часы шли, заведенные еще рукой хозяина, который брел где-то теперь по дороге. Этим часам отозвались другие в соседних комнатах. Перезвон пошел по всем комнатам, и опять сумеречная гулкая тишина спустилась в дом.
В кабинете, где вдоль стены стояли шкафы с книгами, на стене висела большая карта, около которой Широков задержался. Булавками с красными и зелеными стеклянными головками на ней было отмечено движение западного и восточного фронтов. Видно, немало тяжелых минут, бледнея от страха, провел у этой карты хозяин квартиры, отмечая, как сближаются вокруг Германии франты.
Зашли в другой дом, и там стояла кладбищенская тишина. Так же все было прибрано, и так же во всех комнатах часы отсчитывали время, еще были теплы кафельные печи.
Они выходили из третьего или четвертого дома, когда Широков обернулся к Назарову и сказал:
— Вот мы и в Германии. А?
Назарову почудилось в тоне командующего легкое разочарование.
Решено было, что надо где-то поужинать. Направились к большому жилому дому. Уже темнело. Они вошли в темную квартиру. На кухне в плите горел огонь, пахло жареным мясом. За столом сидели какие-то люди. Назаров включил большой фонарь, осветивший стол и сидящих за ним трех русских бородачей. Они испуганно поднялись при виде военного начальства.
— Ну, давайте отсюда, в другой дом, отцы, — благодушно начал было Назаров.
И старики покорно двинулись к двери, когда Широков спросил их:
— Вы кто такие?
— Из германской неволи идем, — сказал один из них, гулко прокашливаясь, выдвигаясь вперед, видимо, старший среди них.
«Неволя» — это слово чаще других слышал сегодня Широков.
— Где же невольничали?
— У Одера, на кирпичном заводе… — ответил все тот же.
— Сами откуда?
— Из-под Карачева. Город около Орла.
— Знаю этот город…
Широков все всматривался в крупные, запавшие от голода серые лица. Они стояли, все так же согнувшись, тяжело висели большие руки тружеников. Каждый из них мог быть ему отцом. Какой-то комок гнева и боли перехлестнул Широкову дыхание при виде этих старых согнутых людей.
— Как жилось? — с трудом произнес он.
— Какая жизнь… Вот… уцелели… а как и сами не знаем. — Он вдруг сделал шаг к Широкову и, прижав руками драную шапку к груди, сказал, повышая голос: — Спасибо, что пришли. Всего натерпелись. А сколько тут наших костей по Одеру позарыто… русской косточки…
Широкову показалось, что слезы блеснули на глазах старика.
— Садитесь, отцы, — сказал он, и сам первый присел к столу.
У плиты уже возился повар, настороженно посматривая в сторону командующего и стараясь не греметь посудой.
— А вот считай… Как немец пришел в Орел, так месяца через четыре нас и забрали. А как там на нашей Орловщине?
— Попалил там все фашист, все деревни начисто сжег, а Карачев взорвал. В землянках народ живет.
Старики сокрушенно повели головами.
На улице послышался шум подъехавших машин, зазвучали громкие голоса.
В кухню торопливо вошел Колегаев и остановился у порога, вглядываясь близоруко прищуренными глазами.
— Разрешите доложить? — спросил он Широкова.
— Хорошее?
— Очень хорошее! — с гордостью сказал начальник штаба, вытаскивая из полевой сумки карту.
— Ну-ну, — нетерпеливо сказал Широков, вставая.
Старики уже ушли из кухни, когда Колегаев доложил:
— Первое — плацдармы на Одере закреплены прочно. Переправили всю артиллерию. Наведены надежные переправы. Имею сведения, что сегодня наши части расширили плацдармы по фронту и в глубину. Немцы в своих сводках сообщили, что русские за Одером. Второе — доносят, что сейчас развернулись бои по уничтожению окруженной группировки. Успех у Жабко полный.
— Это победа! — громко сказал Широков. — Шифровка в Ставку готова?
— Пожалуйста, — протянул донесение Колегаев.
— Да, да, это победа, — говорил Широков, поправляя в донесении отдельные фразы. — Передайте Жабко, как только танки начнут освобождаться, пусть шлет их сюда. Но ничего у него не требуйте, не торопите его. Надо теперь сюда все войска стягивать.
Он поднял голову от бумаги.
— Что же, Василий Васильевич, я думал здесь поужинать. А теперь вижу — надо за Одер ехать. Через два часа там будем. А завтра — к Жабко. Это пусть сейчас же передадут, — сказал он, возвращая донесение. — А сами поехали…
Они вышли на улицу. Здание универсального магазина все еще горело, и отсвет пламени бродил по площади.
Регулировщица, освещенная пламенем пожара, флажком указывала путь машинам артиллерийской части. С машин ей что-то весело кричали солдаты, и она приветливо махала им рукой. Из черноты все выныривали машины, тащившие на прицепе орудия, и, огибая площадь, чуть задерживались возле регулировщицы и опять исчезали в темном провале улицы.
Три старика стояли плечом к плечу на краю площади и молча смотрели на это ночное движение русских войск.
— Вот и Германия! — громко сказал Широков. — Вот как обернулась для тебя минута, когда подняла ты руку на советский народ. Запомни это!
Н. Куштум
СОЛДАТСКАЯ ЧЕСТЬ
Стихи
Когда нам радио Кремля
Сказало в трудный час:
— Друзья! Советская земля
Зовет на подвиг вас! —
Покинул я родной Урал,
Пошел с ружьем туда,
Где горизонт в огне пылал,
Горели города.
Там враг прошел.
Он гибель нес,
Топтал мои поля,
И вся, любимая до слез,
Обуглилась земля.
Я под Москвой морозной дрог,
Я шел под свист огня,
На Волге подлый враг не смог
Заставить лечь меня.
И вот могучее «Ура!»
Гремело, как прибой,
Когда от Волги до Днестра
Я шел из боя в бой.
Ступив на край земли родной,
Где столб чугунный врыт,
Отчизна, верный воин твой
Расплакался навзрыд.
Когда повержен был Берлин,
Последний бой кипел,
Отчизна милая, твой сын
От радости запел.
И вот дорогою прямой,
Путем больших побед
Я еду на Урал, домой,
За все держать ответ.
И где бы поезд ни стоял,
Скажу в любых местах,
Что я отчизну отстоял,
И честь моя чиста.
По звездам, что горят в Кремле,
Сверял я жизнь мою.
Да будет вечен на земле
Мир, добытый в бою!
Яков Резник
ГАЛОЧКА
Очерк
Разыскивая в 1947 году в берлинских архивах необходимые мне для работы над романом «Рассвет над Влтавой» материалы о последних днях Юлиуса Фучика, я одновременно пытался найти документы об осужденных гитлеровцами советских патриотах, попавших в рабство в Германию. Много пожелтевших от времени, а иногда и полусгоревших дел пришлось увидеть и прочесть. Среди них я нашел папки с материалами о подпольной деятельности, о суде и казни члена подпольного Центрального Комитета Чехословацкой компартии Юлиуса Фучика, судебные дела немецких подпольщиков — коммунистов из организации «Красная капелла», документы о польских, французских патриотах, смело боровшихся против гитлеровцев. Однако долгое время не удавалось найти ни одного судебного дела советских людей. Я уже склонен был разделить мнение товарищей, считавших невозможным найти такие материалы, так как подобных судебных разбирательств, по их заключению, не могло быть. И вдруг я обнаружил сперва запись о пребывании советской девушки в берлинской тюрьме Плёцензее, а затем то, что было поистине неожиданной находкой, — обвинительное заключение по делу молодежной подпольной антифашистской организации, возглавляемой Галиной Романовой.