Я говорю:
— Зачем бегаешь сломя голову? Видишь, как задохлась.
Она слова сказать не может. Думаю: «Что-то неладно… не обидел ли ее кто?
— Кто тебя?
— Радио войну объявило… Гитлер напал.
Меня как по голове ударило.
Мне давно этот Гитлер, как бельмо в глазу. Ходит, как щука, заглатывает мелкие-то царства.
Но щука, она не наскочит на большую рыбу, — знает, которая пройдет в глотку и которая застрянет. А Гитлера, видно, бог пограбил умом-то. «Дай, — думает, — проглочу Советскую страну!» Ну, так что же, попробуй, щука, проглоти осетра! Попробуй!
Что земля наша в трудных боях отвоевана и кровью полита, — мы помним и дети наши не забудут. Никому мы ее не отдадим. Никакой силе не согнуть нас. Нет такой силы на свете!
Все во мне заволновалось. Не помню, как и кончила работу. Сколько раз начну что-нибудь делать и забудусь, ровно засну, и руки опущу, стою, все меня скребет чего-то, куда-то тянет меня.
В деревне только и разговоров о войне. Кто добровольцем собирается, кто обязательства берет… Пошли мы, лошадок посмотрели. Я ведь вот про конеферму-то ничего не сказала. А наша конеферма у всех на виду. Растит коней для Красной Армии. Сядь на такого коня — он так и запляшет, заиграет под тобой… Красота!
В тот день зятю повестку принесли. Маруся, вижу, затуманилась, но держится твердо.
Промаялась я до вечера. Ровно бы скребет меня по сердцу, не дает покоя, не знаю, что мне надо.
А день долгий, конца ему нету. Вся измаялась.
Вечером семья моя рано легла спать: завтра ведь отправлять зятя, надо с солнышком вставать. Затихли все.
А я вышла на крылечко, села на ступеньку, подгорюнилась. Навалилась на меня тоска, — что хочешь делай.
Новый наш дом на веселом месте стоит, на крутояре. И туда видать далеко и сюда…
Гляжу на село. Не узнать, какое было.
Только река осталась прежней.
Гляжу на нее. Отсвечивает она, катится тихо, как во сне. На заре вода спит, а рыба играет: нет-нет, всплеснет. Катится речка и что дальше, то у́же кажется. Изгибается и пропадает в кустах… В тех кустах, в тех сограх мы с Проней хмелевали, в те согры с тятей по воскресеньям по черемуху ходили.
Раздумалась, тятю вспомнила, Проню, бабушку Минодору, Андрюшу с Катей… И вижу и не вижу нашу Слободу.
Ровно все стоит, как стоит… а через это проступает прежнее наше селение. Там вон — стрельчатая церковь, бобошинский дом в малиновой краске с белыми наличниками, а на отставе наша старая косая избушка с палисадничком да черемухой.
Вот сужу, перебираю свою жизнь, а тоска растет и растет. И не сидится мне, и ничто мне не мило, и руки дела просят, душа рвется. «Будь я сейчас молодая, — наделала бы делов. Уж я нашла бы себе место! Оставила бы по себе памятку».
И вдруг пришло мне в голову…
Чего же я, нескладная, горюю? Чего плачусь на свою старость?
Верно, немолодая я. Да силы-то ведь во мне не убыло! Кто меня обраковал? Кто похаял? Кто меня приневолит дома сидеть? Замену я себе на ферме вырастила. Дома и без меня управятся…
Лети, куда хочешь, Павла Андреевна… Лети! Вольная ты птица. И все пути перед тобой лежат.
И пошла я в лазарет!
Е. Фейерабенд
КАК В СЕЛЕ ХЛЕБ ПЕКЛИ
Стихи
Храп коней, надсадный скрип, колес —
К белым притащился их обоз,
Видно, дождались они муки:
На телегах — грудами мешки.
И хозяйке каждой в тот же час
Белой властью строгий дан приказ.
Саблями грозились беляки:
— Хлеба до утра нам напеки!
А к утру в селе — в разгаре бой.
Оглушило все вокруг пальбой,
И от тяжких взрывов за гумном
Небо опоясалось огнем.
А когда затеплился рассвет —
Красные в селе, а белых нет:
Бросив все, оставили село,
След мучною пылью замело.
И входили в избы на постой
Наши — в шлемах с красною звездой.
Тот курил, другой ласкал детей,
Третий рану бинтовал плотней,
Стиснув зубы, заглушая боль…
Вдруг хозяйка вносит хлеб да соль.
Говорят красноармейцы ей:
— Что с тобой, хозяйка? Не красней!
От души тебя благодарим!
А хозяйка отвечает им:
— Если б я, родные, вас ждала,
Разве так бы стряпала, пекла?
Исполняла я чужой приказ —
Больно хлеб не пышен этот раз!
А бойцы смеются — любо им:
— Мы тебя, хозяйка, извиним!
Это мы шутя переживем,
Подгорелый хлеб пережуем.
Мы не баре, мы крепки нутром.
Все мы переборем, перетрем,
Перемелем всякую муку,
А хребет сломаем беляку!
Д. Алексеев
ДОРОГОЙ ЛЕГЕНДАРНОГО РЕЙДА
Очерк
«Смерть витала над вами, и ожесточенный враг готовился поглотить одинокую горстку храбрецов, но ваша стойкость и храбрость сохранили вас для новых побед над врагом.
…Ваши героические подвиги не будут забыты социалистической Советской Республикой».
(Из приветствия Реввоенсовета Республики партизанам Южно-Уральского отряда В. К. Блюхера. Сентябрь, 1918 год.)
…В тот август на Урале было на редкость сухо, солнечно и тепло. Но не радовало это воинов, тех, кто остался в глубоком вражеском тылу, кто не пожелал перед лицом смертельной опасности сложить оружие, предать своих братьев по классу.
Однако растерянности не было. В рядах бойцов находился испытанный и закаленный в борьбе большевик — Василий Константинович Блюхер. Ему, бывшему рабочему, бывшему солдату, доверили партизаны быть своим командующим. И молодой пролетарский полководец сумел сплотить их разрозненные отряды в организованную и могучую боевую силу и повести к победе.
Это было 5 августа 1918 года, в день, когда сводный Южно-Уральский отряд партизанской армии покинул старинный Белорецкий завод и пошел по горным дорогам, по области, охваченной восстанием казачества и белогвардейцев, на север, на соединение с регулярными частями Красной Армии.
Так возник уральский железный поток, так начался беспримерный в истории партизанский рейд. В течение полутора месяцев, претерпевая лишения и голод, формируясь и разбивая многочисленного и отлично вооруженного противника, армия Блюхера, проделав полуторатысячеверстный переход, добилась своей цели, с победой вышла из окружения. Конец знаменитого похода уральских партизан — это начало боевой славы легендарной 30-й стрелковой имени ВЦИК дивизии. Это о ней и поныне поют в строю советские воины:
От голубых уральских вод
К боям Чонгарской переправы
Пришла 30-я вперед
В пламени и славе!
