Так уж повелось, что Цыбулько всегда доставались самые маленькие и скромные подарки. Он взял небольшой пакетик, повертел в руках и, глядя на обступивших его бойцов, рассмеялся:
— Це ж опять мени достались носовые платки с курительной бумагой.
Он присел на патронный ящик, развернул пакет и, улыбаясь, спрятал его под шинель.
— Я вам, хлопцы, не покажу свой подарунок, а то сглазите.
Бойцы были настойчивы, они все плотнее обступали Цыбулько и требовали:
— Нет, товарищ старшина, раз все показали, то и вы покажите.
Тогда Цыбулько встал с ящика и весело махнул рукой.
— Ну, чертяка з вами, покажу.
В пакетике, как и ожидал старшина, был шелковый кисет, носовые платки, шерстяные носки, папиросы и небольшой розовый конверт.
Цыбулько угостил товарищей папиросами и разорвал конверт.
Письмо было небольшое, написанное крупным детским почерком.
— Це ж якесь-то дитятко прислало мени подарунок, — с радостью сказал старшина: — Ну, слухайте, ще воно тут пишеть.
Бойцы сильнее задымили папиросами, и лица их стали серьезными.
«Дорогой боец, — не торопясь читал Цыбулько, — посылаю Вам небольшую посылочку и поздравляю Вас с Великим Октябрьским праздником и прошу Вас — отомстите за меня и за других девочек, у которых погибли мамы.
Теперь я осталась одна, папа мой с самого начала ушел на войну, и я не знаю, живой он или нет. А в прошлую осень к нам в деревню пришли фашисты. Они стали спрашивать всех, есть ли в деревне коммунисты? А потом кто-то сказал, что мой папа командир и коммунист. Фашисты очень били мою маму, потом били меня и спрашивали, где у нас золото. Но золота у нас не было. Офицер не поверил маме и еще сильнее стал бить ее и повесил на дереве и застрелил мою сестру Асю.
Я просидела три дня в сарае и убежала к тете. Потом вместе с ней через фронт пошла к нашим, но тетя попала на мину, а я осталась жива. Вот как мне тяжело было, дорогой боец. Сейчас я живу у Анастасии Ивановны Золотовой, она работает на трикотажной фабрике, и она мне как родная мама. Но скучно и тяжело мне без родных, и я часто плачу. Напишите мне, если у вас будет время.
Пока до свидания, остаюсь ваша незнакомая Маша Горбова».
Цыбулько читал все медленнее. Наконец, он вложил письмо в розовый конверт и тихим;, подавленным голосом сказал:
— Ось це подарунок! Дитятко ты мое ридное. — И все увидели, как по старым морщинистым щекам его скользнули слезы.
Бойцы молчали. Никто не мог говорить в эту минуту, никто не шевелился и даже не курил. На середину вышел лейтенант Горин, вынул из кармана пачку денег и протянул ее старшине:
— Здесь пятьсот рублей, возьми, пошлешь девочке.
Потом триста рублей протянул сержант Косов и сказал:
— Напиши ей, пусть пишет нам, мы ей помогать будем, не оставим.
А спустя еще немного Цыбулько сидел в блиндаже и считал деньги. Их несли из второй и третьей роты. К вечеру, когда у Цыбулько собралось три тысячи, а бойцы и командиры несли и несли ему деньги, он вспомнил, что делает нехорошо, не поставив об этом в известность командира батальона.
Через несколько минут он стоял в землянке капитана Горбова и докладывал:
— Так что, товарищ капитан, воны сами, як скаженны, несуть и несуть, даже не дали подумать за вас и согласовать це дило. Получается якось-то анархия, без согласования и разрешения командования.
— Ну, что ж, ничего плохого в этом нет, — ответил Горбов.
— Так и я ж кажу, что ничего особенного, а хлопцы кажуть: эх, и попадет тебе от капитана.
Горбов улыбнулся и, взглянув на виноватое добродушное лицо старшины, спросил:
— Ну, а где же это письмо, почему вы его не показываете? Его нужно было бы перед строем прочитать.
— Вот, то-то ж я и кажу, товарищ капитан, — протягивая розовый конверт, сказал Цыбулько.
Горбов вынул из конверта письмо и начал читать. Старшина стоял возле капитана и видел, как хмурились и сходились у переносья его густые брови.
Вдруг Горбов вскочил, неузнаваемый, бледный. Руки его дрожали.
— Цыбулько! Родной! Да ведь это дочь! Дочь! Моя дочь, Цыбулько! Моя Машенька! — с дрожью в голосе сказал капитан. Он припал губами к письму и зарыдал от счастья.
П. Толстобров
ВЗВОД ОТВАЖНЫХ
Очерк
Враг рвался к Дону. Он стремился смять нашу оборону, вырваться к Волге, обойти Сталинград с севера.
Еще в пути был получен боевой приказ: занять оборону и во что бы то ни стало остановить противника.
Взвод Василия Кочеткова расположился на склоне высоты 180,9, последней высоты на правом берегу реки. Детально изучить обстановку не было времени, но даже несведущему в военном деле человеку было нетрудно понять, насколько опасным был этот участок. Удастся противнику, который сосредоточивал здесь крупные силы, сломить сопротивление гвардейцев, — его не остановишь до самого Дона.
Кочетков это понимал. Его смуглое от загара юношеское лицо за эти дни осунулось, стало строже. Во взгляде чувствовалась решимость. Он четко отдавал команды, и его все понимали с полуслова.
После двухдневного марша под горячим августовским солнцем солдатам хотелось отдохнуть, привести себя в порядок. Но было не до этого. Дорога каждая минута. И гвардейцы, взяв лопаты, стали спешно зарываться в землю.
Василий Кочетков зорко наблюдал за работой солдат. Видел, что подгонять никого не нужно, но то и дело появлялся в отделениях: шуткой или советом ободрял бойцов. А те по взгляду своего командира понимали: надо торопиться, и все глубже зарывались в землю.
Враг не заставил себя ждать. Едва гвардейцы успели вырыть окопы, как перед фронтом взвода появились цепи противника.
Это была первая вражеская атака. Это было начало. Предполагали ли наши герои, что им предстоит впереди? Думали ли они, что на этом неудобном для обороны рубеже они обессмертят свои скромные имена?
Но думать было некогда. Враг подходил все ближе. От окопа к окопу полетела команда взводного: «Без моего приказа не стрелять!» Расчет командира был верным: пусть противник подойдет вплотную — сподручней бить. Припав к оружию и ничем не выдавая себя, гвардейцы ждали.
Неподалеку от командира взвода, готовый в любое мгновение нажать на гашетку пулемета, раскинув ноги, лежал младший сержант Павел Бурдов. Обычно спокойный, уравновешенный, он и здесь ничем не выдавал своего волнения.
Вражеские цепи все ближе. Они уже в нескольких десятках метров. Почему же нет команды? И наконец послышалась команда:
— Огонь!
И пулемет Павла Бурдова сразу заговорил. Его дружно поддержали автоматчики, стрелки. Передняя цепь врага стала быстро редеть. Потом она смешалась. Следующая по инерции еще катилась вперед. Но вот дрогнула и она. Не выдержав организованного огня, вражеские солдаты в панике пустились наутек, подгоняемые меткими пулями. Немногим из них удалось унести ноги. Не менее двух взводов полегло на поле боя.
Первая атака отбита. Командиры отделений доложили, что потерь нет, никто не ранен. Довольный результатом схватки, лейтенант вытер со лба пот, закурил. От сильной жары и крепкой затяжки немного закружилась голова.
Через некоторое время Кочетков отдал приказание проверить оружие, быть готовым к отражению новой атаки. Это было нелишним.
Не ожидавшие организованного сопротивления на этом участке фашистские захватчики решили во что бы то ни стало его сломить. Не успел Кочетков докурить папироски, как над позицией взвода появился корректировщик и пустил вниз ракету. И тут ударила вражеская артиллерия. Вот когда гвардейцы впервые по-настоящему почувствовали, что значит надежно зарыться в землю!
Снаряды рвались у самых окопов — то впереди, то сзади. И вдруг все стихло. Сквозь дым и пыль, поднятую взрывами, Кочетков заметил впереди фигуры людей. Они выступали все явственней. За первой цепью двигалась вторая, третья. Новая атака!
