Подошел к борозде, поковырял носком сапога шоколадную землю, взял ее в руки, растер, потом смерил пальцем толщину пласта.

Недовольно спросил сына:

— Давно куришь?

Ленька густо вспыхнул и, избегая взгляда отца, сумрачным басом ответил:

— С год.

— Курить-то выучился, а пахать не умеешь, — уже ласково пожурил его Кузовлев. — Борозду прямей держи.

Кузовлев отвинтил от плуга ключ и чуть опустил колесо, подвернул покрепче отрез.

— Пошел я, Елизар Никитич, — сказал Орешин. — Не хочу начальника своего подводить. Прощай, брат!

— Прощай, Федор. Спасибо за помощь. Не забывай. Пиши. А то в гости приезжай!

— Не забуду, — улыбнулся Орешин. — Вот как только новую машину колхозу дадут, так и знай: Федор Орешин прислал.

— Ежели на то пошло, и меня не раз вспомянешь, — хитро засмеялся Кузовлев. — Возьмешь в руки хлеб нового урожая, помни: Кузовлев его вырастил.

— Во-во! Это правильно. Выходит, не обойтись нам друг без друга.

Помолчали оба в раздумье.

— Кто его знает, не пришлось бы нам лет через пяток опять в своем полку встречаться, — вздохнул Кузовлев. — За морем погода-то больно неустойчива…

— Занадобится, так встретимся, — нахмурился Орешин, но тут же поднял, голову. — Только, Елизар Никитич, лучше бы в другом месте нам свидания устраивать. То ли бы дело в гости друг к дружке ездить, а?

Боевые друзья обнялись и расцеловались на прощанье.

Вытирая кулаком глаза, Кузовлев быстро пошел к плугу.

— Н-ну, трогай!.. — сердито закричал он на лошадь и ровно, не качаясь, пошел, за плугом. Земля послушно ложилась вправо от него широким черным пластом. Борозда была прямой, как полет стрелы.

— Чувствуешь? — спросил Орешин Леньку.

Ленька улыбнулся, тоже восхищенно глядя отцу вслед.

— Ага.

— То-то! Учись у отца-то.

Подмигнул Леньке и, потрепав его по плечу, неторопливо зашагал по дороге.

Пройдя метров сто, оглянулся. Пахарь с конем поднялись уже на вершину холма, резко означившись на вечернем небе. Видно было, как черный конь, мерно поматывая головой, твердо опускает в землю тяжелые копыта, а за ним, легко держа ручки плуга, задумчиво шагает солдат Кузовлев. Свежий ветер пузырем вздул у него на спине гимнастерку, растрепал и взвил черным вихрем гриву коня…

Сержант приложил руки ко рту трубкой и крикнул:

— До свида-а-ания!

Остановившись, Кузовлев снял пилотку и замахал ею над головой:

— Счастливого пути-и-и!

Председатель колхоза «Красный боец» Илья Назарович Уваров возвращался в деревню с механиком машинно-тракторной станции Андреем Новоселовым, который ездил по колхозам, проверял перед уборкой машины.

Вида Новоселов был необычного: высокий, широкоплечий, правый глаз закрыт черной повязкой, а выше по лбу, пунцовому от загара, шел лучистый розовый шрам. Пепельные волосы, жесткие, будто накрахмаленные, слегка вились.

Уваров радовался, что ему удалось первым заполучить к себе автомеханика: шофер в колхозе у него — молоденькая девушка, недавно окончила курсы, еще без опыта, и он тревожился.

Они ехали на шустром, вычищенном до глянца рыжем жеребце. Утром прошел дождь. Осколок широкой радуги висел вдалеке над лесом, пересекая небо. Трава дурманяще пахла. Дорога утонула в хлебах. Огромный массив ржи был похож на сизое озеро, по которому перекатывалась из края в край крупная зыбь. За рожью начинались светло-зеленые яровые, слева раскинулось сиреневое клеверное поле.

— Богат будет урожай! — сказал Илья Назарович. — Такой у нас в сорок первом году был…

Колеса прогрохотали по мосту. Необычно остро замечал Илья Назарович в этот день все: облако тонуло в реке, на песчаных отмелях пестрые коровы стояли в воде по самое вымя. За рекой лохматый холмик тянулся, как непричесанный чуб, за ним узловатые горы, синие сейчас, подернутые дымкой. Лес на холмике казался восковым и будто таял под ярким солнцем. Из синего шелка вверху вырвался жаворонок, повис в воздухе, покачиваясь. Всюду царили мир и спокойствие.

Въехали в село. Дети бежали по улице, шлепая босыми ногами по лужицам, и победно кричали, протянув вперед руки, словно стараясь поймать радугу.

— Хорошо! — неожиданно произнес Новоселов. — Горы и то плечи выпрямили.

В гараже колхоза он осмотрел стоящие там два грузовика. Машины были исправны.

К гаражу, тяжело фыркая и бряцая железными гусеницами, подошел странного вида тягач.

Несколько лет назад, будучи в гостях у завода-шефа, Уваров выпросил для колхоза танк. Это была низкая, устойчивая машина, израненная и обгорелая, с широкими гусеницами. Илья Назарович попросил снять башню танка.

— Водителю на колхозных полях нечего оберегаться, — говорил он тогда. По его заказу к корпусу танка приварили металлические стойки. На них установили деревянный кузов, чуть меньше, чем у грузовика. В него колхозники нагружали зерно, бидоны с молоком и другую кладь. Весной, при пахоте, прицепляли к танку-тягачу десять лемехов, и он пахал сильнее и быстрее трактора, корчевал пни на площадке строительства Дома культуры, таскал бревна, кирпич и песок. Его бросали на самые тяжелые работы, и хоть съедал он много горючего, но оправдывал его вдвойне.

Колхозники любовно называли машину «работягой», а шофер Анюта Лукачева старательно ухаживала за ней, долго, до боли в руках чистила вмятые, заржавленные бока.

В одной из вмятин Анюта обнаружила какое-то слово. Оно было выбито чем-то острым. Тонкие линии букв стерлись, но все-таки Анюте удалось разобрать имя женщины — «Люба».

Было ли то имя любимой девушки или жены, или имя женщины-героя, Анюта не знала.

Девичья фантазия унесла ее на поля боя. Она представляла водителя танка таким, каким всегда рисует себе героя молодая девушка: красивым, с сильным мужественным взглядом, с решительными жестами, преисполненным отваги. Враги окружали его. В каждом дуле жила его смерть. Пули буравили землю. А он, ее танкист, всегда выходил из боя невредимым.

Водя «работягу», Анюта не могла отрешиться от созданных ее воображением картин.

То ее герой вел машину в бой по оврагам и рытвинам, не разбирая дороги. То враги, окружившие его со всех сторон, падали, горели. Но всегда водитель, ведя бой, думал о Любе.

Слово «Люба» Анюта частенько восстанавливала острым гвоздем, чтоб оно не износилось.

Девушка повела тягач к гаражу, стремительно остановила его. Она не знала, как трогательно выглядывала ее светловолосая головка из суровой брони.

Выпрыгнув из машины, Анюта вытянулась перед Уваровым и, играя искрящимися смехом глазами, отрапортовала:

— Зерно отвезла. Какие будут указания дальше, Илья Назарович.

— Вот, знакомь с «работягой» механика…

Новоселов, увидя перед собой странный тягач, сильно заволновался, хрипло спросил:

— Танк? — и не дожидаясь ответа, бросился к машине, лихорадочно кружил около нее, ощупывая корявые бока. Анюта, обиженная тем, что председатель не доверял ей, привез с собой механика, скорбно сжала полные румяные губы и прикрыла ладонью обновленное на броне слово «Люба». Новоселов, все более волнуясь, отвел ее руку от брони и впился в слово единственным глазом.

— Моя «работяга» в порядке… Вот только здесь слово одно нацарапано… я его никак не могла стереть… — хитрила Анюта.

— Люба… — с нежностью произнес Новоселов. Анюта обернулась, хотела что-то сказать, но вдруг увидела, что механик трогает слово на броне рукой. На его лице, пересеченном розовым шрамом, было столько мечтательной радости, словно он встретился с другом после долгой и безнадежной разлуки.

— Мой танк!

Илья Назарович почему-то побледнел и потянул механика в сторону, приговаривая: