— Идем, Веткин. — Капитан надел пилотку.

— Вот гидра-то, — ворчал Алеша, выходя со двора. — До чего вредная старуха. Пристрелить бы, раз и два, да пули жалко.

Они уже вышли из калитки, когда старуха нагнала капитана.

— Товарищ командир. Уходите? Скажи мне… Близко они?

Капитан посмотрел на старуху, и его поразили ее глаза. Они как будто ожили. Что-то напряженное и жадное, чуточку похожее на радость, светилось в них. Капитану хотелось сказать старухе что-нибудь злое, обидное, чтобы разом погас этот свет в глазах, но он сдержался и ответил на вопрос.

— Близко, — сказал он и, брезгливо стряхнув с плеча ее цепкую руку, пошел дальше.

— Топи печку-то, топи, к вечеру будут! — обернувшись, крикнул Алеша Веткин.

— Затоплю, сынок, затоплю, — глухо сказала старуха и побрела к дому.

Скоро батальон покинул деревушку. Капитан, опять шедший впереди, был уже далеко, когда Веткин схватил его за руку:

— Товарищ комбат, смотрите!

Густой дым поднимался над хатами, застилая зелень тополей. Горел крайний дом — тот, в котором они были час назад. Пламя охватило его сразу с четырех сторон, и меж трепетных языков огня траурными пятнами чернели уже обуглившиеся стены. От горевшего дома к соседнему метнулась маленькая черная фигурка в длинном одеянии.

Капитан медленно повел головой, набрал воздуха в грудь, будто хотел подать какую-то команду, но, повернувшись к Веткину, сказал спокойно и чуть грубо:

— Ну, что встал? Шагай давай. — А чуть слышно добавил: — Еще вернемся.

— Помните, — повторил командир, — батарея расходует последний боекомплект.

Артамонов и Овчинников, бойцы-водители сводного автомотобатальона, безмолвно стояли перед ним, вытянув по швам руки и не отрывая взгляда от командирского пальца, двигавшегося по карте.

— Приступайте к выполнению задачи…

— Есть приступить к выполнению задачи!

Они повернулись и один за другим — высокий Артамонов впереди, низенький Овчинников за ним — покинули помещение.

— Ну, вот тебе и мягкая перина, варшавская кровать… Выспались! С добрым утром! Опять гоп-але́, маэстро, — марш! — своим обычным тоном не то сожаления, не то плохо скрытой насмешки сказал Артамонов, когда они очутились на улице. — А ты, наверное, опять письма собирался писать…

Овчинников ничего не ответил, только еще больше наморщил лоб, который у него и так постоянно был в буграх и складках, точно обладатель его все время решал какую-то очень сложную проблему.

Со сдерживаемым сожалением они осматривались вокруг. Сегодня их ждал отдых, заслуженный отдых. Селение недавно побывало в руках у гитлеровцев; еще дымились пожарища, все кругом было черным и липким от копоти, ветер подметал пух из выпотрошенных подушек; но уже курились дымки походных кухонь, в воздухе разносился аппетитный аромат готовящихся щей. Попрятавшиеся от врага жители возвращались в дома, собирали с помощью бойцов скарб.

Здесь предполагалась ночевка. Последние дни были очень напряженными (да и только ли дни: случалось, и ночь проходила за баранкой!), люди нуждались в отдыхе, а машины — в техническом осмотре и мелком ремонте.

Пока Артамонов заливал в баки горючее, Овчинников полез под машину проверить тормоза. Они считались лучшими шоферами подразделения, и, вероятно, потому наиболее ответственные поручения всегда выпадали им. Они были земляки, из одного города, но познакомились по-настоящему и сблизились на фронте. До войны Андрей Артамонов работал на «ЗИС-101» — возил, как он сам выражался, «большого начальника». Его комфортабельную, темно-вишневого цвета красавицу машину, с торжественным шуршанием проносившуюся по улице, знали все шоферы города. Шикарный многоцилиндровый лимузин, способный развивать умопомрачительную скорость, — затаенная мечта каждого шофера, хотя вождение тяжелого грузовика требует отнюдь не меньшего искусства. Артамонов гордился своим привилегированным положением и немного свысока поглядывал на всю прочую шоферскую братию. Автомобили других марок, а особенно устаревших, носили в его устах презрительное прозвище «трундулетов». «ЗИС» — вот это да! Радио, покойный ход — все удобства!

Павел Овчинников всю жизнь водил потрепанный грузовичок Горьковского автозавода и ведал одно занятие — грузовые перевозки, был незаметен, но искренне любил свое дело. Ему, пожалуй, стало бы скучно на легковой. Он привык быть в движении, привык к тому, что его вечно торопят: едва отметил путевку в одном месте — уже нужно не мешкая доставлять груз в другое, а не доставишь — задержишь торговлю или строительство; для него главное было — тонны и километры; а тут стой у подъезда целыми днями и жди, помирая от тоски, пока «большой начальник» соизволит съездить куда-нибудь неподалеку… Как шофер он, бесспорно, был не хуже баловня судьбы Артамонова, но безнадежно проигрывал рядом с ним, хотя оба теперь сидели на полуторках, и это равняло их.

Военная форма на Артамонове сидела как влитая. И весь он, высокий, статный и уверенный, казался настоящим олицетворением мужской красоты и доблести.

А Павел Овчинников был невзрачен, круглолиц и застенчив. Даже пилотка, так красившая многих, выглядела на его гладкой, как биллиардный шар, бритой голове ненужной и лишней.

Овчинников был женат, имел троих детей и часто писал домой письма. Артамонов, холостой и беззаботный, находил повод зубоскалить и над этим. Но в общем они были добрыми товарищами, готовыми всегда прийти на выручку друг другу, и не было в части более исполнительных и знающих водителей, чем эти двое.

Они выехали в сопровождении двух бойцов с ручными пулеметами. Сухая, ровная грунтовка бесшумно бежала под колесами. Солнце садилось, длинные тени легли через дорогу, но знойное марево еще стояло на горизонте, и в нагретых за день кабинах было удушающе жарко, как в духовке.

Машины держали хорошую скорость, и только медленно оседающая пыль указывала, где они промчались минуту назад. Артамонов спешил: ждет батарея! Впрочем, он всегда был любителем быстрой езды. Осторожный Овчинников следовал за ним в некотором отдалении, тщательно объезжая каждый камешек.

«Мягкая перина, варшавская кровать… Скажет тоже! — вяло думал Овчинников, выдерживая дистанцию между машинами. — Да без всякой кровати залег бы сейчас под первым кустом, задал бы храпака на всю окрестность… Славно!»

Не выпуская баранки, он рукавом гимнастерки смахнул ручейки, струившиеся по лицу, затем опять уставился на дорогу.

Ему приходилось делать усилие, чтобы сидеть прямо: духота давила, в глазах был точно насыпан песок — сказывалась усталость.

Когда его мобилизовали в армию, он думал, что придется воевать. А оказалось, война — та же работа. В «гражданке» возил, и здесь возит… Правда, есть и разница: сейчас жив, а будешь ли жив через минуту или через час, не знаешь.

Вот и место, помеченное на карте. Но где же артсклад? Напрасно они, затормозив и высунувшись из кабин, озирались по сторонам — склада не было. Еще и еще сверялись с картой; все точно — вот и молодой березовый лесок, о котором говорил командир, поворот дороги и небольшая лощина… А склада нет.

— Вот так штука… Это что же: поцелуй пробой и ступай домой?.. — произнес Артамонов. Овчинников молча моргал глазами. — Даром бензин жгли? Давай поставим машины вон там, — Артамонов показал рукой на рощицу, — а сами пойдем поищем…

Но едва грузовики тронулись с места, неожиданно крайние кусты качнулись, и дорогу преградил появившийся, как из-под земли часовой с примкнутым штыком.

— Стой!

— Фу, нечистый дух! — вырвалось у Овчинникова, и все радостно засмеялись.

Тут он, склад; запрятан так, что и не сыщешь. Весь лесок — артиллерийский склад. Длинные штабеля снарядных ящиков затянуты сверху широкими брезентами и сетями, на которые набросаны ветки, трава. Маскировочка, что надо! Ни с земли, ни с воздуха не отличить это хранилище от тысяч других безобидных перелесков.