— Где же командир дивизии? — неторопливо спросил Широков.

— Поднимается, — ответил кто-то иронически.

Широков так строго посмотрел на этого уже немолодого офицера, что тот сразу стушевался.

В комнату поспешно вошел пожилой усатый полковник.

— Что же это вы, Николай Семенович, — медленно сказал Широков, — так плохо воюете? Вы понимаете, — строго, но все так же спокойно продолжал он, — что вы мне сейчас весь фронт держите? Ваша дивизия тут встала и дорогу всем частям закрыла. Почему не наступаете? Я спрашиваю: почему?

— Я сделал три попытки, — с сознанием своей вины ответил полковник. — Но сами видите, насколько тут активен противник, как велика плотность его огня.

— Я вижу вашу пассивность. Привязались к деревне. Тоже место нашли. Немец прижал огнем, у вас все в голове помутилось. Вот где место вашему штабу. — Здесь! — ткнул Широков пальцем. — А его, — указал он на командира полка, — впереди! — Он помолчал и заключил: — Даю вам полтора часа на подготовку наступления. Посмотрю, можете ли вы воевать, можно ли вам дивизию доверять. Опять артиллерия замолчала! Не давайте покоя противнику, прижимайте его огнем.

Послышалось гудение немецких самолетов.

— С утра бомбят, — счел нужным пожаловаться командир дивизии. — А наших ни одного.

— И не нужны вам, — оборвал его Широков. — Наши части уже входят в Германию, и там нужны самолеты. А вы тут застряли и все мне портите. — Он подошел к окну и увидел, что самолеты, держась на высоте от зенитного огня, бросают бомбы на деревню.

— Видите, — торжествующе сказал он, — какое вы себе место для штаба выбрали?! Вот и вообразили, что не сбить противника. Ну, начинайте, действуйте, — и он пошел к выходу.

На дворе фольварка повозочные поили лошадей из длинной каменной колоды, в стороне дымили полевые кухни. Шла такая спокойная жизнь, как будто война была отсюда далеко. Даже появление командующего не вызвало особого волнения, словно солдаты хотели сказать, что они и встретили бы его, как полагается, да сейчас заняты более важными делами.

Широков пересек двор и за воротами свернул в сторону, где тянулись окопы пехотинцев. Видимо, тут уже неведомо какими путями знали о приезде маршала. Головы солдат показывались из окопов. Широков спрыгнул в ход сообщения и пошел по нему пригнувшись; солдаты давали ему пройти, плотно прижимались к стенкам.

Дойдя до командного пункта командира роты, Широков остановился.

— Хорошо окопались, — заметил он, обращаясь к лейтенанту, командиру роты. — Похоже, что надолго. Почему не наступаете?

— Приказа нет, — смущенно ответил тот.

— А наступать можно?

— Если весь полк пойдет.

— Не полк, а вся дивизия.

— У нас только штурмовыми ротами пытались. Но не вышло.

Широков оглянулся и увидел, что уже множество солдат, как в деревнях на посиделках, собрались к командному пункту.

— Могу раскрыть военную тайну, — заговорщицки сказал он. — Наши части уже подошли к самой границе Германии, а сейчас, может быть, воюют на гитлеровской земле.

Радостный говор всколыхнул солдат.

— Да, — повторил он, — не возможно, а наверняка гвардейские части уже в Германии. — И тут его голос из добродушного стал отечески строгим. — А вот вы, гвардейцы, тоже могли быть уже там. Германия от вас в двадцати четырех километрах — четыре часа ходьбы Вас послали впереди всей армии, надеялись, что не отстанете от гвардейцев-танкистов. А вы задержались, остановились, и немец перехватил дорогу. Почему? Сил нет? Себе не верите? Вы и не знаете, какая армия стоит за вами, чтобы вступить в дело. Впереди вас немецкие части, которые хотят выйти из окружения. — Он все повышал голос. — Они делают сейчас все, чтобы задержать вас, выгадать время для подхода своих частей. Сегодня вам уже труднее пробить немецкую оборону, чем было вчера, а завтра — труднее, чем сегодня. А я требую, чтобы эту задачу вы выполнили.

Он обвел глазами солдат и значительно сказал, понимая, как много значат для них его слова:

— Через час-полтора дивизия начнет наступать. Я прикажу стянуть сюда всю артиллерию корпуса, подходят танки. Сам буду следить, как будете наступать. Могу надеяться, что завтра вы будете в Германии?

— Товарищ командующий, — сказал, вставая, рябенький солдат, — от лица всей роты…

— Зачем — от роты? Скажи, ты какое обещание даешь? От роты легко обещать. А вот от себя?

— Даю! — восторженно закричал тот. — Ура, ребята!

И все нестройно, но дружно подхватили «ура».

— Вот это ответ по-солдатски, — одобрил маршал.

Над головой, словно откликнувшись на этот крик, просвистела мина. Командир роты с изменившимся лицом робко сказал:

— Надо вам уйти. Опять открыл огонь.

— Куда же я сейчас пойду? — добродушно ответил Широков. — Теперь надо переждать. Уж потерпите…

Но тут же он встал, хотя обстрел и продолжался, и пошел по ходу сообщения, провожаемый гулом солдатских голосов. Он шел спокойно, неторопливо, так, как ходил у себя в кабинете, как бы презирая самую мысль о возможности несчастья.

В фольварке командующий застал перебравшийся сюда штаб дивизии и командиров артиллерийских подразделений. Двор был густо заставлен повозками, суетились во всех направлениях связисты. В штабе шли последние приготовления к наступлению. Та самая задача, которая утром казалась многим невыполнимой, сейчас, когда тут был маршал, представлялась легкой, и ни у кого не было сомнения, что ночевать они будут в другом месте.

Дух воодушевления, который нельзя отметить ни в каких донесениях, охватил всех.

— Можно начинать? — спросил полковник, командир дивизии, Широкова.

— Да, — он подошел к окну.

Командующий пробыл в этой дивизии до вечера, когда после двухчасового боя полки сбили немцев с высоты и заняли следующую деревню. Широков приказал двигаться вперед до тех пор, пока не встретят противника. За этой дивизией уже втягивались новые части, завязавшие бои по сторонам все расширявшегося коридора. Пауза на этом участке фронта закончилась. Наступление продолжалось.

В машине, когда они уже возвращались в штаб фронта, Широков, обернувшись к Назарову, душевно сказал:

— Сколько хорошего написано о нашем солдате! И все-таки не было дано полного ответа, откуда у советского солдата такая сила духа, такая твердость! И я на это не отвечу. Но верю в него так, что готов с ним и чудо совершить. А может быть, то, что мы делаем, и есть то самое чудо.

Он замолчал и всю длинную дорогу больше ничего не говорил. Вдруг Назаров услышал легкое посапывание. Маршал опал.

В штабе фронта командующего ждали два чрезвычайной важности сообщения: первое — войска фронта на одном из участков вступили в пределы Германии и продолжали успешно продвигаться, и второе — на том участке, откуда они приехали, крупные силы противника перешли в наступление.

— Ну, какое там может быть сильное наступление? — засмеялся Широков, довольный сообщением о переходе границы Германии. — Там действуют две немецкие потрепанные дивизии. Подбросьте туда еще одну из ближайших дивизий да пару танковых батальонов, и они справятся с немцами.

И, решив, что он сделал все, что нужно, Широков в следующие дни не интересовался подробностями боев на этом участке фронта, довольствуясь обычной сводкой, сосредоточив теперь все свое внимание на продвижении дивизий, развивавших успех танкового соединения, приближавшегося к Одеру.

Наступал день, когда Широков должен был приступить к осуществлению своего дополнительного плана.

— Сейчас, когда противник собирает ударные кулаки на наших флангах, спешно сооружает оборону на Одере, мы должны произвести быструю перегруппировку сил и ликвидировать эти попытки, — говорил Колегаев. — В этих условиях мы нуждаемся в соединении Жабко.

Широков развел руками:

— Позвольте, вы рекомендуете отказ от поворота армии Жабко? Правильно я вас понял?

— Нет, не отказ. Но еще не пришло время. То обстоятельство, что мы раньше времени вышли на Одер, выполнив свою главную задачу, создало дополнительные трудности. Наши коммуникации растянуты, войска распылены. Учтите и то: танковое соединение совершило большой путь. Материальную часть надо подготовить, подбросить боеприпасы, горючее.