— И расстрелял бы… Да твои соседи отошли на двадцать километров. Как тогда фронт удержался — и сейчас понять не могу. Все на волоске висело.

Широков взял с каминной полки стакан с чаем и, отхлебывая маленькими глоточками, присев возле Матвеева, говорил:

— Да, хорошая была школа, но дорогая. Тогда я как-то разом вдруг почувствовал, что вот за моей спиной стоит вся Россия, и я перед ней отвечаю за каждый свой поступок, перед миллионами людей, и они — судьи всей моей жизни.

Он поставил стакан на маленький столик, сдвинув в сторону пузырьки с лекарствами.

— Еду!.. А ты, — дотронулся он мягко до колена Матвеева, — поправляйся.

— Спасибо, что заехал.

— Пустое говоришь. Мы друг друга, кажется, не сегодня узнали. Лечись, — сказал Широков, вставая, — и помни, что я хочу видеть тебя здоровым к началу наступления.

В машине, когда опять выехали на шоссе, Широков, неприметно улыбаясь, припоминал все подробности этой беседы со старым товарищем, испытывая удовлетворение, что Матвеев так хорошо его понял и одобрил этот план, взялся помочь в его осуществлении.

Резкий свет фар лился двумя потоками, выхватывая из темноты и бросая стремительно назад деревья, дорожные столбы, редкие фигуры людей.

Внезапно шофер резко затормозил машину. Шоссе пересекала колонна людей. Навстречу бежал человек в шинели, угрожающе размахивая руками. Шофер выключил свет. Назаров, первый выскочивший из машины, услышал в вышине гудение немецких самолетов.

— Какого черта со светом ездите! — орал подбежавший человек. — Приказ не знаете? Сейчас как дам по фарам.

Он почти столкнулся с Назаровым, тяжело дыша ему в лицо.

— Спокойнее! — приказал Назаров, всматриваясь в него. — Кто такой?

— А тебе что? — крикнул тот дерзко и гневно. — Я не посмотрю, что тут начальство. Приказ для всех писан.

— Что за часть? — услышали они голос подошедшего к ним командующего.

— Выясняю, товарищ маршал, — ответил Назаров.

Рука неизвестного офицера взлетела к виску, и он доложил:

— Сто двадцать третий гвардейский полк. Следует маршем к месту сосредоточения. Докладывает командир взвода Смирнов.

— Разыщите командира полка, лейтенант, — приказал Широков.

Лейтенант побежал. Широков стоял на темном шоссе. Впереди смутно виднелась колеблющаяся слитная масса людей, слышались приглушенные бодрые голоса и звонкий стук сотен ног по мерзлой земле, позвякивание котелков, оружия.

Послышался голос по цепи:

— Командира полка срочно на шоссе.

В вышине все гудели самолеты, словно они кружили на одном месте. В той стороне, где были висленские переправы, в темном небе внезапно вспыхнули цветные нити пулеметных трасс. Осветив облака желтоватым грязным сиянием, в небе повисла ракета, и часть пулеметных трасс потекла к ней, отрывая от нее горящие клочья.

Кто-то торопливо, сбиваясь с ноги, шел по шоссе. Высокая фигура в коротком полушубке, перехваченном ремнем, выросла перед Широковым.

— Товарищ маршал, по вашему приказанию прибыл. Докладывает командир полка подполковник Сухов, — торопливо и встревоженно доложил он.

— Как проходит марш? — спросил Широков.

Подполковник стал рассказывать. Широков молча слушал его, потом перебил:

— Все у вас обуты?

— С обувью плоховато. Не хватает кожи для починки.

— Много у вас таких — с разбитой обувью?

— Около пятидесяти человек.

— Как же вы докладываете, что у вас все в порядке! Около пятидесяти в разбитой обуви… Как же в бой солдат поведете? Босиком? Что вы думаете делать?

— До начала наступления обувь приведем в порядок.

— Откуда вы знаете, когда вам в бой, — раздраженно спросил Широков. — Может быть, это будет завтра же. А полк не боеспособен. Да, не боеспособен! Плохо, подполковник!

Подполковник молчал.

— Передайте командиру дивизии, что я им недоволен, — сказал Широков. — В дивизии первый же встреченный полк не боеспособен. Наверное, и в других полках не лучше. Даю вам два дня, подполковник, чтобы привести в порядок всю обувь. Запишите, Назаров, пошлите в эту дивизию кого-нибудь для проверки. Доложите мне. А как настроение людей, подполковник?

— Товарищ маршал, — сдержанно, боясь фальшивого пафоса, сказал подполковник, — люди к бою готовы. Сейчас только этим и живут. Все рвутся в бой. Сорок пять человек вступили в партию…

— Вот видите… — смягчился Широков. — А вы их обуть не можете. Передайте личному составу полка, что вам будет предстоять большая задача, и я надеюсь, что полк выполнит ее с честью. А теперь прикажите, подполковник, пропустить меня.

Шофер включил свет, и машина двинулась дальше.

Не так часто удавалось командующему фронтом покинуть штаб и побывать в войсках. В часы, которые он проводил в подразделениях, он испытывал особое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Вся большая работа штабников, весь личный труд его проступали в войсках в какой-то физически ощущаемой реальности. Ему казалось, что именно в войсках, в духе войск лежит основа всего того, что делает он. Намечая наступление, разрабатывая план операции, он как бы видел перед собой людей, которым придется все это выполнять, учитывал их физические и моральные силы.

И чем ближе бывало к наступлению, тем чаще Широков выезжал в войска, тем в более неожиданных местах фронта видели маршала. Все встречи, все разговоры как бы обновляя его физические силы, поднимали тонус жизни.

Короткий разговор в темноте с командиром гвардейского полка из армии Матвеева, так сдержанно ответившего о готовности солдат к бою, имел для Широкова особый смысл, подтверждавший его наблюдение, что войска уже проникаются наступательным духом.

Они приближались к переднему краю. Шофер выключил свет, осторожно на малом газу вел машину, но ее чаще и чаще встряхивало на выбоинах. Дорога становилась все хуже. Наконец, Широков услышал, как адъютант сказал: «Кажется, приехали». Справа темной стеной стоял лес, впереди проглядывалась возвышенность; она угадывалась потому, что над ней светлело небо, усеянное холодными яркими звездами.

Назаров ушел куда-то в темноту. Широков стоял один, лишь догадываясь о присутствии бойцов из роты охраны. Где-то впереди вдруг протрещала короткая торопливая пулеметная очередь, и тотчас послышался звук выстрела миномета. Широков, повернув голову, по особенному характерному звуку отметил, что это тяжелый немецкий миномет. Разрыв сверкнул на правом фланге. Опять все стихло, только хрустели веточки под ногами ближнего бойца.

Адъютант внезапно появился перед задумавшимся Широковым и тихо произнес:

— Разведчики живут на этой опушке.

— Ведите.

Двое неизвестных людей и адъютант шли по лесной тропинке, за ними Широков. Шествие замыкали автоматчики охраны. Кое-где, казалось, прямо из-под земли вылетали трещавшие в воздухе рои золотистых искр, смолистый дым вдруг заставлял жмурить глаза. Группа прошла шагов двести по лесу. Все остановились и расступились, пропуская Широкова. Он осторожно спустился по обитым земляным ступеням, открыл узенькую низкую дверь и остановился. Направо и налево шли общие нары, прямо под маленьким окошечком за столам, накрытым газетой, сидел старшина и что-то писал. Возле двери гудела большая печь, сделанная из железной трофейной бочки. Старшина поднял голову и нетерпеливо крикнул:

— Дверь закрывай!

Широков, нагнув голову, вошел в землянку. Старшина, еще не различая в темноте у двери, кто вошел, но по всему вдруг угадав, что это какое-то высокое начальство, пружинисто поднялся. Он увидел большие звезды на погонах Широкова.

— Встать! Смирно! — закричал он таким резким голосом, что с нар в проход посыпались люди, как спали, распоясанные, босые. — Товарищ командующий фронтом…

— Вольно, вольно! — сказал Широков, махнув рукой, и прошел к столу. — Кто тут живет? — спросил он, усаживаясь на шаткую скамью и облокачиваясь на ненадежный столик.

— Разведчики, товарищ маршал, — доложил старшина.