Назаров, как это бывает с людьми, только что вышедшими из-под огня и вдруг попавшими в обстановку, где не было слышно даже шагов, заглушаемых коврами, еще находился во власти нервного напряжения, выражавшегося в том, что он говорил в несколько повышенном тоне. Широков несколько раз внимательно и проницательно посмотрел на адъютанта, слушая подробный доклад.

— Там очень тяжело? — вдруг спросил Широков.

— Да, — ответил Назаров, поднимая глаза от карты и чувствуя на себе пристальный изучающий взгляд маршала. — Мне кажется, что в сводках наши потери преуменьшены.

— И сомневаться не стоит, — подтвердил Широков. — Докладывайте дальше, — попросил он.

Назаров коротко доложил обстановку, и по мере того как он рассказывал, лицо Широкова становилось все строже.

— Командарм предполагал отстранить командира дивизии, допустившего отход, — сказал Назаров.

— Всегда они горячку порют, — вскипел Широков. — Колегаев тоже — «отстранить…» А командир дивизии — умный и храбрый офицер, я его по Западному фронту помню.

— Отошли, когда бои еще не такие тяжелые были. Солдаты с немцами впервые встретились, а сейчас закрепились, хорошо стоят, — счел Назаров нужным защитить командира дивизии.

— Ты говоришь, что там теперь ничего серьезного? — переспросил командующий. — Выдохлись немцы? Хорошо. Я артиллерию им все же подброшу, а утром и авиацию наведем.

Он посмотрел на часы, и как раз в эту минуту резко зазвонил телефон. Широков неторопливо снял трубку и, все еще глядя на карту, сказал: «Да, слушаю…»

Он жестом показал Назарову, чтобы тот убрал карту, придвинул к себе блокнот, напряженно вслушиваясь.

— Докладывает командующий фронтом, — начал Широков.

Назаров, осторожно закрывая за собой дверь, слышал, как Широков говорил:

— Задачу Ставки выполняю… Да! Прошу учесть мои нужды…

В приемной Назаров сказал Прохорову:

— Пойду немного вздремну. К командующему никого не пускайте. Он разговаривает со Ставкой.

Назарову казалось странным, что командующий фронтом, разговаривая со многими в эти дни, расспрашивая иногда о таких деталях, которые, казалось, не имеют существенного значения, ни разу ни с кем не заговорил о предполагаемом повороте танкового соединения на юго-восток после того, как оно выйдет к Одеру и обеспечит захват плацдарма. Карта этой операции, подготовленная Назаровым, лежала свернутая в трубку. Широков за дни наступления ни разу не взглянул на нее.

Потом Назаров понял: Широков не забыл о своем плане, и все его действия, направленные к тому, чтобы наилучшим образом выполнить задачу Ставки, служили одновременно и той, что была задумана и готовилась им.

Часами стоял командующий возле карты фронта. Ему, как никому из тысяч людей его фронта, ясны были смысл всех движений войск, внезапные повороты дивизий, вдруг отходивших перед слабейшим противником и перестраивавших фронт своего наступления. Он видел возможные контрудары противника, метавшегося в широком пространстве «котла», действия его подвижных механизированных и танковых частей, рубежи спешно подготовленной обороны. И передвижки частей не были бессмысленными маневрами. Этими передвижениями управляла твердая рука, теперь дробившая части врага, торопившая танкистов выходить на Одер.

Назаров сопровождал Широкова в поездке на правый фланг, где одна из дивизий, наткнувшись на организованное сопротивление противника, прекратила наступление.

Командующий фронтом и адъютант ехали в открытом додже в сопровождении все тех же четырех бронетранспортеров.

Ненастные дни сменились сухими, ясными. Дороги и поля, покрытые тонким слоем пушистого снега, золотились под негреющим желтоватым солнцем. Вереницы разбитых и растоптанных танками машин, горелое железо «тигров» и «пантер», трупы немецких солдат — все говорило, что бои здесь были внезапные для противника, скоростные.

Попалось навстречу несколько колонн немецких пленных. Они брели покорным шагом людей, не знающих своей судьбы, в грязных порванных шинелях, с серыми лицами, обмотанными от холода тряпьем.

— Не солдаты, а куклы, — сказал сквозь зубы Широков. — Дрались, видно, до последнего патрона, зная, что за сдачу в плен расстрел полагается. А теперь один сержант ведет целую толпу, как стадо, и они не помышляют разбегаться.

Стали слышны гулкие звуки артиллерийской стрельбы. Впереди шел бой. Шоссе взбежало на лесистый пригорок. Прямо уходила гряда холмов, на которых виднелись деревни, блестевшие оцинкованными крышами домов, и серые кубы костелов. Почти по всей линии горизонта шел бой. Левее, где на пригорке темнел лес, по дороге двигалась растянувшаяся колонна. Видны были белые клубки разрывов, потом приходил звук выстрела. Шестерка самолетов, построившись в круг, бомбила одну из деревень.

Они проехали маленькую деревушку. Над зданием уцелевшей школы хлопало на ветру полотнище с красным крестом. Две грузовые машины готовились в тыл; санитары на носилках выносили из школы раненых.

Сразу за деревней начались позиции артиллеристов. Солдаты окапывали орудия, натягивали над ними маскировочные сети. Дороги дальше не было, машины, у взорванного моста съезжали с шоссе в объезд. Теперь орудийная стрельба слышалась совсем близко.

Дорога, петляя на заболоченном лугу, забирала все вправо, где, видимо, сейчас и сосредоточился бой. Во многих местах чернели свежие воронки авиабомб.

Шофер сам, никем не понуждаемый, остановил машину, едва они въехали в деревню. Она находилась в зоне сильного артиллерийского огня. Снаряды рвались на улицах, среди домов. Посреди улицы, загораживая дорогу стояли два наших разбитых танка, справа горели два дома.

К доджу подбежал майор, оказавшийся начальником штаба дивизии, расположившийся в этой деревне. Он хотел показать, где дом штаба, но Широков спросил:

— Где ваши полки?

— В двух километрах.

— Вот туда и поедем.

— Но обстрел, товарищ командующий.

— Поэтому и поедем туда. Садитесь, майор.

На большой скорости они проскочили деревню, поле, где расположились орудийные и минометные расчеты, и шофер свернул машину к большому фольварку.

Широков вылез и спокойно, не обращая внимания на свист снарядов, которыми немцы продолжали методический обстрел деревни, выслушал доклад командира полка.

— Энергичнее, энергичнее надо действовать, — сказал командующий. — Что же вы тут вторые сутки стоите? Сами виноваты, что вас теперь противник держит.

Полковник Быстрицкий, утром раненный в левую руку и носивший ее на перевязи, хмуря черные тонкие брови, слушал маршала.

— Потери, наверное, большие? — спросил Широков. — Что же вы людей под огнем держите? Не можете наступать — отойдите, есть возможность — атакуйте решительно. Но не бездействуйте.

Вслед за командиром полка Широков поднялся на башню каменного фольварка, где расположился наблюдательный пункт. Маленький и толстенький майор звонким голосом кому-то отвечал по телефону: «Успеха не имею. Положение остается прежним».

Широков взял у него трубку и спросил, кто у телефона.

— Седьмой, — ответил чей-то голос и тотчас начал ругаться.

— Слушайте, седьмой! — крикнул командующий, — Говорит Широков. Быстро сюда! — и бросил трубку в руки телефониста, ловко поймавшего ее.

Назаров видел, что маршал сдерживает себя, чтобы не разразиться вспышкой гнева. Он несколько раз, заложив руки за спину, пересек тесную комнатку, ни на кого не глядя, потом подошел к стереотрубе и, нагнувшись, стал осматривать позиции. Несколько минут прошло в неловком молчании.

— Где ваша артиллерия? — отрывисто спросил Широков. — Вы что — снаряды бережете? А ну, откройте огонь.

Все то, что делал потом Широков, отдавая приказания, выслушивая доклады, было так обыденно и просто, как будто дело происходило не в километре от противника, а в штабе фронта. Назаров, знавший по себе, как тяжело действует на командиров нервозность старших начальников, подивился выдержке командующего.