В штабе фронта Широков не покидал своего маленького кабинета и почти не отходил от стола с картой. Надо было успеть разобраться во всей вихревой сумятице донесений, часто противоречивых, принять быстрые решения.

Начальник штаба Колегаев ходил с красными от недосыпания и усталости невидящими глазами. Он почти не покидал кабинета командующего, отлучаясь только затем, чтобы передать очередные распоряжения.

Рано утром в приемную командующего ввалился знакомый Назарову по Академии широкоплечий здоровяк, веселый и общительный подполковник Антонов, присланный из танкового соединения Жабко для личного доклада Широкову об обстановке.

Блестя живыми глазами, очень довольный всем, Антонов повалился в кресло возле Назарова и весело сказал:

— Ну, брат, дела! Вот идут танкисты! Ты понимаешь, коридор в три километра, дорогу то и дело перехватывают немцы. Я в двух местах еле проскочил. А трофеев… Все обочины забиты орудиями, машинами. Шесть складов захватили.

— Подожди, потом расскажешь, — сказал Назаров. — Сейчас доложу о тебе командующему.

— Строг? — тревожно спросил Антонов.

Назаров неопределенно пожал плечами.

Он вошел в кабинет, где горела только настольная лампа, накрытая зеленым абажуром. Широков в расстегнутом кителе, из-под которого виднелась шелковая сорочка, молча посмотрел на адъютанта и отвернулся.

— Нет, нет, — решительно сказал он Колегаеву. — Все это частные задачи, не отвлекайтесь ими. Все свежие силы бросайте только в эти участки прорыва. Кто там? — спросил он Назарова.

— Прибыл подполковник Антонов из соединения Жабко.

— О! — лицо командующего оживилось. — Быстрее его сюда.

Когда Антонов вместе с адъютантом вошли в кабинет, Широков, оборвав начавшего докладывать о себе подполковника, спросил:

— Когда выехали? Рассказывайте, что там делается?

— Выехал сегодня в три часа ночи.

— Долго, очень долго ехали. Ну, что вы тут встали? Показывайте, где ваши части.

Сердито сопя, он слушал доклад Антонова, следя за движениями его карандаша по карте.

— Так, так, очень, очень хорошо, — приговаривал Широков, слушая Антонова. — Записывайте номера немецких частей, — попросил он Колегаева. — Ведь просил я обеспечить надежную связь с танкистами. Видите, что у них, а мы тут ничего не знаем.

Колегаев молча пожал плечами.

— Что на дороге делается? Близко противник от города? — показал Широков на кружок на карте.

— Говорят, что в шести километрах появилась какая-то немецкая пехотная дивизия.

— Какая-то! — чуть не закричал Широков. — Номер части, фамилия командира?

— Еще не установлено.

— Свяжитесь любыми средствами с Жабко. Узнайте, что за часть? Ведь это важно! Где немцы держат Штромберга? Ведь это резервная армия. Идите, ищите связь! — приказал он Колегаеву.

Он повернулся опять к Антонову.

— А наши части идут? Где они? В каких местах?

— Очень мало. Я встретил пехотный полк и два дивизиона тяжелой артиллерии.

— Номера? Не знаете? — удивился Широков. — Ничего вы не торопились, а ворон по дороге ловили. Да, да… С трех часов в шути!.. Плохо служите. Вот и пуговица у вас на гимнастерке не пришита, — придираясь, крикнул он. — Назаров! — позвал Широков. — Отправьте обратно подполковника на самолете. — А вам, — обратился он к Антонову, — вечером быть обратно. С точной обстановкой, где сейчас наши части, их направление, какие новые немецкие части противника встретили. Жабко передайте, чтобы не снижал темпа. Матвеев его подпирает. Поняли? Выполняйте!

Бодро щелкнув каблуками, несколько обескураженный Антонов вышел из кабинета.

— Да! Крутоват! — сказал он в приемной, отдуваясь.

— А ты, действительно, хорош, — сказал, посмеиваясь, Назаров. — Стоило ехать… Не спросил, какие части к вам же идут. Ведь это и Жабко интересно.

— С чем послали, с тем и приехал. А если по дороге номера частей узнавать, я и к завтрашнему утру до вас не добрался бы.

Назаров стал звонить по телефону на аэродром.

— Где я садиться буду? — сокрушенно говорил Антонов. — Сам черт не разберет, что там теперь делается. Ведь это не фронт, а слоеный пирог. Как раз к немцам угодишь.

— Лети, лети, — подталкивая в плечо, провожал его Назаров. — Увидит командующий, что ты еще здесь — обоим всыплет.

В этот день Широкова особенно беспокоило положение на левом фланге, где противник предпринял контрнаступление крупными силами. Донесения шли самые противоречивые. В первом сообщалось, что немецкое наступление является, очевидно, просто разведкой с целью прощупать наши силы на этом участке. Затем сообщали, что в дело со стороны противника вступили новые крупные части, появились танки и самоходные орудия. Но командующий армией заверял, что атаки врага успешно отбиваются, и совершенно неожиданным было последнее донесение, что наши части отошли на шесть километров и сдали несколько населенных пунктов. Противник продолжает наступление…

Вечерам, когда Назаров с разведсводкой вошел в кабинет, Широков, полузакрыв глаза, слушал доклад Колегаева о положении на этом участке. Всем своим пасмурным видом он не одобрял нервозности начальника штаба.

— Ну, отлично, — сказал он, когда Колегаев стал сообщать о том, что наступающая дивизия, не выдержав плана первого дня, все дальнейшее уже делала с опозданием и потому, как казалось Колегаеву, не смогла противостоять противнику. — Отлично! — повторил Широков, понимая, что ничего отличного в этом не было. — Пусть они и продолжают отбивать атаки. Какая же это вина комдива, что он встретил большие силы! Это уж наш с вами просчет. Чего уж его бить, — ворчливо заметил он. — Комдив уж и так побит немцами. Давайте-ка подумаем, чем мы можем облегчить его положение.

Он пожевал губами.

— А вот командующий армией путает… Укажите ему. Я теперь ничему верить не могу. — Он увидел стоявшего Назарова и внезапно, словно только адъютант и мог выручить его, обрадовался. — А, вот хорошо, что вы тут. Садись-ка сейчас в самолет и лети к Голикову. Посмотри, что у него там за обстановка. — Он взглянул на часы. — Светлого времени у вас хватит. Все узнайте в течение ночи, обязательно в дивизии побывайте и к пяти — обратно. Так? Давайте бумаги и идите, не задерживайтесь. Очень важно…

В пять часов утра, когда на связном самолете У-2 Назаров вернулся в штаб фронта, командующий еще не ложился спать. В приемной за столом сидел дежурный офицер из оперативного управления майор Прохоров, да на кушетке спал какой-то подполковник, укрывшись шинелью, из-под которой торчали ноги в белых шерстяных носках.

— Что там? — спросил Прохоров, увидев входившего Назарова и знавший, куда и зачем он летал.

— Горячо, очень горячо и трудно, — быстро ответил Назаров, сбрасывая с себя овчинный полушубок и растирая щеки, ознобленные ветром в открытом самолете. — Кто это? — указал он на спящего.

— Офицер связи из танкового соединения Жабко. Тоже на самолете прилетел. Командующий приказал ему никуда не отлучаться.

«Антонов», — догадался Назаров и спросил:

— Кто у командующего?

— Никого. Тебя уже два раза спрашивал.

— Курить хочется, — сказал Назаров, но, увидев протянутый Прохоровым портсигар, махнул рукой. — Потом, потом, — и, одернув гимнастерку, вошел в кабинет.

Широков сидел возле камина. Он не слышал, как вошел адъютант, и продолжал читать книгу. Назарова вдруг поразило выражение глубокой усталости на его лице. Это была усталость человека, уже давно позабывшего, что такое отдых, нормальный сон, мозг которого беспрерывно работал почти круглые сутки. Усталость проглядывала во всех чертах крупного и грубоватого лица, по-солдатски обветренного.

— Товарищ командующий, — вполголоса произнес Назаров, остановившись в нескольких шагах.

Широков пошевелился и медленно повернул лицо к Назарову, всматриваясь в него и словно не узнавая.

— Да, прилетел? Хорошо, что вовремя. Так что у них там делается? — неожиданно звучным и твердым голосом спросил Широков, выпрямляясь в кресле и этим движением разом освобождаясь от всех признаков старческой усталости.