— Клянемся тебе, наш дорогой товарищ, что мы тебя не забудем. Мы довершим то, что ты не успел сделать. Враг будет разбит, — заявили воины.
— Твое имя, воин-освободитель, мы навечно сохраним в наших сердцах, — поклялись крестьяне польской деревни. — Ты пришел с далекого Урала и принес нам свободу. Вечная слава простому советскому солдату Григорию Павловичу Кунавину.
В знак благодарности русскому брату-освободителю общее собрание жителей деревни Герасимовичи постановило:
«1. Занести имя русского воина Григория Павловича Кунавина навечно в списки почетных граждан польской деревни Герасимовичи.
2. Просить о присвоении школе, где учатся наши дети, имени Григория Кунавина.
3. Учителям каждый год начинать первый урок в первом классе с рассказа о воине-герое и его соратниках, чьей кровью для польских детей добыто право на счастье и свободу. Пусть прослушают дети рассказ стоя. Пусть их сердца наполнятся гордостью за русского брата, воина-славянина. Пусть их понимание жизни начинается с мысли о братстве польского и русского народов».
Советское правительство высоко оценило великий подвиг Григория Кунавина. Ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Двадцатого сентября 1947 года председатель президиума Верховного Совета СССР писал Екатерине Андреевне Кунавиной:
«Посылаю Вам Грамоту Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вашему мужу звания Героя Советского Союза для хранения как память о муже-герое, подвиг которого никогда не забудется нашим народом».
Со дня героического подвига Григория Кунавина прошло более десяти лет. Но какое бы время ни отдаляло нас от минувшей войны, слава героев не меркнет. Их имена живут в сердцах народа.
Уральцы свято чтут память своего земляка, воина-героя. Сейчас на станции Синарской нет такой семьи, которая не знала бы о бесстрашном подвиге Григория Кунавина. Именем героя названа одна из улиц Синарской, выросшая уже в послевоенные годы.
Весной 1953 года по просьбе трудящихся города Каменска-Уральского и железнодорожников Синарского отделения разъезд № 91, что находится в тех местах, где жил герой, переименован в станцию Кунавино.
Бессмертное имя Григория Кунавина продолжает служить живым примером и для тружеников Польши. Не так давно из деревни Герасимовичи, где покоится прах Григория Кунавина, в Свердловск пришло письмо. В нем говорилось:
«Мы, жители деревни Герасимовичи, не забываем имя героя-уральца Григория Кунавина. Он погиб на окраине нашей деревни, сражаясь за освобождение Польши из-под ига оккупантов.
В настоящее время правительство народной Польши начало строительство школы-памятника в честь героя. Эта школа будет вечным живым памятником, выражающим благодарность польского народа герою, который отдал жизнь за наше освобождение».
Ныне эта школа построена. Ученики деревни Герасимовичи гордятся тем, что она носит имя Героя Советского Союза Григория Кунавина. Для них высшим отличием является вручаемый в день окончания занятий портрет героя.
Вечно будет жить в сердцах советских людей светлое имя героя-коммуниста Григория Павловича Кунавина.
О. Селянкин
ОН ВИДЕЛ
Рассказ
Пятый час лежат матросы в развалинах дома! Широкая площадь преградила дорогу. Площадь «ничья». Гладкая, без скверов и памятников, она присматривается и простреливается со всех сторон.
Разгоряченные боем матросы попробовали с ходу пробежать через нее, но из отдушин в фундаменте и окон огромного дома, стоявшего на противоположной стороне площади, ударили враз пулеметы, автоматы, к ним присоединились минометы, рассыпавшие по мостовой дробь разрывов, и рота отступила. Она залегла в развалинах дома, в ожидании, пока артиллерия не подавит огневые точки противника.
Конечно, морская пехота могла преодолеть это препятствие. Ей приходилось брать и более укрепленные участки, но сегодня… Умирать сегодня, когда, кажется, даже воздух пропитан победой! Начали драться в Сталинграде, а сегодня перед глазами уже улицы Берлина! Сегодня только жить и жить…
Прижавшись щекой к холодному шершавому камню, Медведев время от времени бросает взгляд на раскиданные по площади тела. Это его бойцы. Еще утром, веселые, полные сил, выскочили они из развалин, а сейчас лежат неподвижно на иссеченных пулями и осколками чужих камнях.
Дом дрожит от взрывов, но не от того, что в него попадает много снарядов. Нет! В его крепкие стены только изредка ударяются мины. Дрожит он потому, что дрожит вся берлинская земля. Невиданной силы молот бьет по земле, и от его ударов, как игрушечные, покачиваются большие каменные дома.
Матросы лежат у проломов в стене. Одни злыми глазами смотрят на площадь, другие, положив кирпичи под голову, пытаются уснуть. Лица хмурые, злые. Соседи давно ушли вперед, а они лежат тут и ждут, пока пушкари расчистят дорогу.
Вокруг валяются жалкие остатки мебели: разбитый стол, сломанные стулья, распоротый матрац. Все это чужое, ненужное. Берлинская пыль лежит на обмундировании, оружии, на лицах и вот уже которые сутки скрипит на зубах.
Дома рушатся то и дело, но тот, на дальней стороне площади, еще стоит. В его стенах огромные проломы, едва держатся изогнутые балки, но дом стоит.
Вот по его темной стене мелькнула огненная змейка. Мелькнула на мгновение и исчезла. В стене появилась маленькая трещина. Зигзагом пошла она от одного пролома к другому… Стала шире, шире, стена качнулась, вдруг наклонилась, и упал угол дома, рассыпался по мостовой битым камнем, взметнув столб пыли.
«Еще немного, и пойдем», — подумал Медведев.
— Посмотрите, товарищ лейтенант, как они ныряют! — говорит подошедший связной.
В небе очень много самолетов. Непрерывно летят к центру Берлина бомбардировщики, над самыми крышами проносятся штурмовики, а выше их, как орлы, высматривающие добычу, парят истребители. Они то взмывают вверх, то стремительно бросаются вниз. В их полете заметна закономерность. Самолеты носятся чаще всего парами. Один догоняет другого.
Выстрелов уже не слышно. Видны лишь светлые точки, летящие от самолета к самолету. Вот один самолет задымил и, выйдя из боя, пошел на восток.
— Наш! — как вздох, вырвалось у всех.
— Дотяни, милый! Дотяни!
И самолет «тянет». Пламя показалось на плоскости, но летчик бросил машину на крыло и сбил его.
— Еще немного! Дав-вай!
Повалил густой дым, и черный хвост потянулся за самолетом. Огненные языки переплелись с черными прядями дыма…
От самолета отделилась точка, понеслась к земле, и вдруг закачался человек на стропах под раскрытым парашютом. Видно, как летчик натягивает стропы и старается скользить к фронту…
Но светлые нити вдруг потянулись от земли к парашюту… Даже зенитная пушка выпустила в него очередь снарядов!
Медведев не выдержал. Он сорвал с телефонного аппарата трубку и закричал что есть силы:
— «Сирень»? Дай «Гром». Я тебе дам занято!.. «Гром»? Ты ослеп, что ли?.. Приказа нет?.. Ах, ты… Что?.. Даешь?.. Давно бы так. Всю душу вымотал, — положив трубку, Медведев вытер ладонью вспотевшее лицо.
И грянул «Гром». Новые столбы пыли встали там, где стояла зенитка, и она, тявкнув еще раз, замолчала.
Летчик немного не дотянул до своих. Он опустился на середину площади. Медведев отчетливо видел, как подогнулись ноги летчика, как он пластом упал на мостовую на несколько метров впереди матросских трупов. Тугой, упругий купол парашюта обмяк, сморщился и осторожно лег на землю, прикрыв собой летчика.
На той стороне площади словно только этого и ждали. Темные провалы окон замигали вспышками очередей. На этот раз пули не свистят, а как-то жалобно взвизгивают: они направлены в летчика и рикошетируют от камней.
