— Возьму двести, отдам — триста! Идет?

— Никак нет.

— Так как же быть?

— Придется старшину вызывать, — меланхолически сказал официант.

— Пахомыч, это не по-товарищески, — сказал Родька. — Так с друзьями не поступают.

— Какой уж я вам друг…

— Голубчик, не делай этого, прошу тебя, не надо…

— Надо не надо, а такой у нас порядок…

Родька молитвенно сложил руки на груди:

— Пахомыч, дорогой, я возьму в долг.

Он подбежал к нашему столику.

— Ребята, выручите, — сказал он, задыхаясь.

— Нет у нас денег, — ответил я.

— Ребята, не откажите. Мы же в одном классе сидели. Ну что вам стоит? Вы же самостоятельные, вы же работаете, вы получаете зарплату, я же ничего не имею, на мамины подачки не проживешь, я нищий, ребята…

— Не унижайся, — сказала Катя.

— Я не унижаюсь, у меня же безвыходное положение. Мне нельзя больше попадаться в милицию. Помогите, ребята, нехорошо бросать товарища в беде, вы же комсомольцы, где ваше сердце?..

У Кати задрожали губы, и мне показалось, что она вот-вот расплачется.

Я полез в карман за деньгами.

— Не давай! — сказала Катя. — Не смей давать ни копейки.

Я спрятал деньги. Родька метнулся к своему столику.

— Инга! Сузи! — сказал он. — Вы должны наскрести деньги, я не могу идти в милицию. Вы же знаете, почему я не молу…

— Я сказала: у меня ни фига́ нет! — отрезала брюнетка.

— Гуд бай! — сказала блондинка, поднимаясь. — Меня пригласили чуваки с того столика.

— Стоп! — сказал официант. — Никто отсюда не уйдет.

Блондинка села.

— Так как же? Платить будем? — спросил официант.

— Ей-богу я отдам, Пахомыч, честное слово, — завыл Родька.

— Придется вызывать, — вздохнул официант.

Родька кинулся к нему и начал хватать его за руки и скулить, и всхлипывать, и говорить взахлеб какие-то жалкие слова.

Катя отвернулась.

— Ладно, — сказал официант, которому надоела вся эта канитель. — Вызову директора.

Пришел директор, высокий, начавший седеть человек, в защитном кителе с двумя орденскими планками на груди. Официант объяснил ситуацию.

— Ну что ж, есть выход, — сказал директор. — Если товарищи согласятся отработать, мы не будем беспокоить милицию.

— Где отработать? — спросила брюнетка Сузи.

— Ясно, что не на сцене Большого театра, — сказал директор. — У нас на кухне.

— Жарить вам котлеты! — сварливо огрызнулась блондинка.

— Зачем мне? Посетителям. Да вам и не придется. Вы же не умеете, не так ли?

— Им не приходилось, — подхалимски улыбнулся Родька.

— А что же вы умеете?

— Водку пить! — пояснил официант.

— Тогда придется поработать подсобниками, — сказал директор.

— А что значит подсобник? — спросила блондинка.

— Будете чистить картошку, выносить помои, девчатам придется еще мыть полы…

— Я не согласна, — сказала блондинка.

— А это уж ваше дело, — ответил директор. — Иван Пахомыч, действуй!

— Нет, нет! — крикнул Родька. — Мы пойдем!

— Вот это другой разговор! — сказал директор. — Иван Пахомыч, принеси три спецовки.

Официант принес три синие спецовки.

— Милости просим, — сказал директор.

— Я здесь не одену! — разозлилась блондинка.

— У нас не принято стесняться рабочей прозодежды, — сказал директор.

— Одевай, дура! — заволновался Родька. — Слышишь, сейчас же!

Все трое надели спецовки. Развеселившиеся джазисты грянули выходной марш из фильма «Цирк». Родькина компания двинулась на кухню.

Я посмотрел на Катю. Кажется, она навсегда избавилась от некоторых своих иллюзий и привязанностей. Она улыбалась. Я — тоже.

Почему, собственно, возник интерес к этому инциденту, мне непонятно. На то бухгалтер и есть бухгалтер, чтобы иметь иногда инциденты с начальством. Недаром во время войны некоторые хозяйственники шутили: «Убей фашиста и бухгалтера». А позднее пошли анекдоты, вроде того, что охотнику в лесу встретились три разъяренных волка и бухгалтер, а в ружье — один патрон. В кого стрелять? «Конечно, в бухгалтера», — следовал ответ при гомерическом хохоте. Я на такие побасенки не обижался, а смеялся вместе со всеми. «Хорошо же, — думал, — вас бухгалтеры доняли, коль про них такие анекдоты сочиняете».

Ну, а теперь про инцидент. Инцидент как инцидент. Самый обыкновенный.

Начался он так.

Приходит как-то мой начальник, по походке чувствую — веселый. (Изучил я за десять лет совместной работы даже его походку). Не успели его ботинки по коридору дробь простучать, как секретарша Катенька просунула голову в приоткрытую дверь бухгалтерии и, кокетливо поводя глазами, промурлыкала:

— Петр Иванович, вас просят!

Я поправил галстук, вытер платочком лысину и, захватив со стола очки, вышел из бухгалтерии. Захожу в кабинет, а мой начальник, Павел Васильевич Тюбиков, сияет, что твое солнце.

— Ну, брат, Петр Иванович, — говорит, — отмучились!

«Что, — думаю, — за счастливое сообщение. Должно быть, сдали Дворец культуры». С ним, действительно, поручились немало. Приемочная комиссия уж очень придирчивой оказалась.

— Сдали дворец? — выпалил я, довольный.

Но, к моему удивлению, Павел Васильевич поморщился.

— Да нет, — махнул он рукой. — Не только в сдаче счастье. Вот какое дело. Нам дали строить склад запчастей автотракторосбыта. Долго не хотел брать: и без того работы много. Ну, и спросил шутя, мол, что от этого будем иметь. А мне и отвечают: «Запчасти для автомашин в неограниченном количестве и вне фондов». Я, конечно, ухватился. И вот договорились, что мы получаем со склада для наших легковых машин по два комплекта заднего моста в сборе, по два комплекта автошин и разную дребедень. Всего на десять тысяч.

Признаюсь, это сообщение меня немного смутило. «Зачем, — думаю, — нам по два комплекта. К чему деньги замораживать? Разве по одному мало?»

Должен сказать, однако, что мы с запчастями, действительно, замучились.

— Ладно, — говорю. — Давайте счет. Завтра… да нет, сегодня переведем деньги.

И вдруг, что это с товарищем Тюбиковым стало?! По лицу вижу — недоволен.

— Никакого счета, — отвечает, — не будет. Нужны наличные. Запчасти из розничного фонда. Отпускает склад, а оформляет магазин. Понятно?

Чего тут не понять? Понятно. Только банк таких денег не даст. Значит, надо брать из каких-то сумм, предназначенных на другие цели. И потом, запчасти продаются магазинами за наличные, чтобы обеспечить население, а тут учреждение… Незаконно это. Неправильно.

Опустился я на стул. Говорю:

— Невозможно это.

Два, казалось бы, безобидных слова вызвали, такую бурю в душе товарища Тюбикова, что о ней и рассказать трудно.

Так уж он нервничал, так нервничал. Я, мол, не себе в карман деньги кладу, о деле беспокоюсь.

Только и мне известно, что законы не зря пишутся, и финансовые границы не для шуток установлены.

— Это невозможно, — повторяю я, а у самого на душе тоже неспокойно. Сердце вдруг напомнило о себе, будто сжалось в комок. Волноваться стал.

Наконец товарищ Тюбиков вроде бы немного успокоился, о чем-то задумался, потом говорит:

— Вот две мои подписи. С вас ответственность снята. Выполняйте указание.

Вышел я. А через каких-нибудь полчаса вижу около меня этакий юркий снабженец появился, десять тысяч ожидает.

Деньги в кассе были, но я решил их не давать. Пусть, думаю, лучше мне попадет потом. Сказал снабженцу, что еду в банк за деньгами, буду после обеда.

Сели мы с кассиром в трамвай. Он сошел у банка, а я у здания райкома партии. Через пятнадцать минут секретарь райкома был полностью в курсе событий. Тут же позвонил в совнархоз, и покупку запчастей отменили.

Вот и весь инцидент.

После этого Павел Васильевич Тюбиков перестал со мной разговаривать. Документы, которые я ему приносил, подписывал молча. И, конечно, было мне это очень неприятно.