Ему опять захотелось говорить с кем-нибудь о культурном, о высоком — о вечности, например, — он подумал о Любке, соскочил с койки, потопал босиком по комнате, оделся и пошел вон.
Варвара Карбовская
УЛЫБКА
Это произошло внезапно. Ребята играли во дворе. Кто-то из приятелей-семиклассников мельком взглянул на Вовку, потом вгляделся еще раз попристальнее и удивленно сказал:
— Ребята, посмотрите, наш Вовка похож на Юрия Гагарина… Честное пионерское, вылитый! Вовка, а ну, повернись!
Он повернулся, смущенный, застенчиво улыбаясь, и все заорали:
— Похож! Похож!
Тогда он сломя голову кинулся в дом. Ворвался в квартиру, подбежал к зеркалу и впился глазами в свое отражение. В глазах была надежда и был испуг — а вдруг не похож, ничего подобного — и страстное желание увидеть то, что увидели ребята. Мать спросила:
— Что с тобой? Ты опять разбил лоб? Сколько можно!
Он улыбался, глядя на себя в зеркало. Он раньше никогда не улыбался перед зеркалом и не знал, какая у него улыбка. Уголки губ загибались вверх и наперечет были крепкие, белые зубы.
— Да ты что? — обеспокоенно повторила мать. Она не привыкла видеть улыбку на Вовкином лице. Дома он всегда был насупленный, очевидно в ожидании очередных замечаний. Брови сдвинуты, губы надуты. И вдруг — улыбка.
— Вовка, подожди, ты знаешь… ты знаешь, на кого ты сейчас похож?
Значит, и она увидела сходство и не увидела немытые уши и царапину на щеке! Значит, правда — похож!
Он кивает головой. Вдруг, если начнет говорить, сходство пропадет? А если попробовать?
— Ребята сказали, что на Гагарина. Да они, наверно, просто так…
Он произносит это сконфуженно, даже как будто виновато, а сходство — вот чудо! — не пропадает. Он не помнит, чтобы мать смотрела на него когда-нибудь такими удивленными глазами.
Вечером, за ужином, не обошлось, конечно, без морали. Отец проверил, действительно ли все так, как говорит мать. Действительно. Как же это он раньше не замечал?
— Не замечал, потому что не знал раньше майора Гагарина, — резонно говорит старшая Вовкина сестра. — А может быть, и потому, что Вовка никогда так не улыбался. Он же всегда всем жутко хамил.
Ох, можно и сейчас ответить сестре что-нибудь выразительное. Но сходство обязывает. Нужно быть на высоте сходства. А ведь эта высота известно какая…
И пока отец говорил о задачах, моральном долге и светлом будущем, Вовка сидел и улыбался.
— Ты чего улыбаешься, когда я говорю? — спросил было отец, но вовремя спохватился: — Ну, улыбайся, улыбайся, это ничего. Только помни… — И опять стал говорить о том, что надо помнить и чего нельзя забывать…
А в школе уже все знали, что Вовка из седьмого класса — вылитый Гагарин. И специально приходили на него смотреть и тоже улыбались, как будто не верили своим глазам, и говорили: — До чего же здорово!
На родительском собрании директор школы Галина Сергеевна сказала:
— Вот вам удивительный пример, товарищи, как улыбка совершенно переменила человека. Вы помните, мы не раз обсуждали поведение Вовы. Он был заносчивым, раздражительным. Но стоило кому-то заметить, что он похож на героя-космонавта…
— Это мой Толик первый заметил! — быстро подсказала с места одна из родительниц. — Он у меня вообще очень внимательный, впечатлительный ребенок.
— Стоило только заметить это сходство, — продолжала Галина Сергеевна, — как мальчик стал подражать герою во всем: уже получил пятерку и четверку, со всеми приветлив, сказал, что летом поедет в лагерь и будет усиленно заниматься спортом. И улыбается!
— Да, но не все похожи на Юрия Гагарина, — кисло заметил один из родителей. Его сын был почему-то сильно похож на киноартиста Филиппова, который, как известно, никогда не улыбается с экрана.
— Да, но в жизни молодых всегда есть повод для улыбки, — сказала Галина Сергеевна. — Нам нужно заботиться только о том, чтоб она никогда не угасала.
А многие ребята завидовали Вовке. Когда шли вместе по улице, просили: улыбайся, чтоб все видели!
Лев Кассиль
ДУШЕСКРЕБ
Он добрый, милый знакомый, но у него поразительная осведомленность касательно всего, что может отравить людям настроение. Он первый узнает о смерти вашего друга, о неприятностях у знакомых, о предстоящих сокращениях в вашем учреждении. Он спешит сообщить вам об этом тоном крайне многозначительным и донельзя сочувственным. Говорить людям неприятности, первым сообщать недобрые вести — портить настроение — в этом его призвание, он чувствует, что это прямая обязанность, даже долг. Он, видимо, задумал себя как милого старого ворчуна из современной актуальной пьесы, который привык резать правду-матку всем в глаза, брюзжит, но в душе — скрытый энтузиаст до чертиков и в последнем акте обязательно проявляется… Но этот тип достаточно надоел всем нам и на сцене, а уж в жизни он просто нетерпим.
Однако приходится терпеть. Обычно это бывший друг вашей покойной тетки или дядин сосед, помнящий вас вот таким от пола, когда он еще имел свой выезд, а вы ходили пешком под стол, но зато вас носили на руках туда, куда, согласно поговорке, даже царь пешком ходил… Он частенько навещает вас, захаживает на часок и засиживается на пять. В течение этого времени он, пользуясь старинным знакомством и родственными узами, успевает наговорить и насообщать хозяевам массу неприятного.
Едва он вошел в переднюю, еще не снял он галош, как хозяин слышит:
— Миленький мой… что это вы так поддались? Болели, что ли? Да ведь краше в гроб кладут. На вас прямо лица нет…
Хозяин, только что вернувшийся с юга, из Сочи, загорелый и подобревший на семь кило, пытается возразить: дескать, наоборот, он совсем напротив — бодр, как никогда, и здоров, что он только что с курорта…
— Ну вот, — говорит доброжелательно гость, — в Сочах… нашли тоже место. Да разве можно при вашем-то сердце, да и в субтропики… Ясно, испортили сердце. Эх, молодежь, молодежь, не жалеете вы своего здоровья. Глядите-ка, на кого похожи стали.
Здороваясь с хозяйкой, он восклицает:
— Здравствуйте, мое почтение. Вот зашел проведать, как и что… Плохо, плохо вы за своим-то смотрите. Да и сами вы что-то того… Ой, постарели, постарели как… Вы меня, старика, простите, я, знаете, привык правду-матку… Вам ведь и летов-то, чай, немного, годов тридцать пять, не более. Что? Двадцать четыре? Скажите, голубушка, как жизнь свое берет… Или прическа эта вам не идет к лицу, что ли… Ох, напрасно вы подстриглись. Вам лучше так было.
Тщетно пытается хозяин заткнуть эту душескребную скважину. Тщетно заливает он ее чаем и набрасывает пластырь из печенья. Все тщетно. Гость неумолим.
— Между прочим, — озабоченно сообщает он, — я тут кое-где был, беседовал кое с кем… Поругивают вас, признаться… Такое о вас говорят, просто я не верю даже.
— Что такое? — пугается хозяин.
— Нет, нет, что вы, я не скажу. Что я, сплетник, что ли… Я просто долгом своим дружеским считал предупредить. Чтоб имели в виду. Нехорошо о вас говорят многие. Что-то такое, вроде будто вы подхалим, невежда, краснобай, шкурник… Я, знаете, привык правду-матку, извините. Да вот кстати… Я слышал из верных уст, что ваш институт в Сибирь куда-то переводят.
— Не может быть, — ужасается хозяйка. — Как же мне тогда?
— Да уж придется ехать, ничего тут не попишешь. Ну ничего — это для семейного счастья даже полезно. Порознь поживете. И то, я слышал краем уха, признаться, что вы того… разводиться собрались. Вы извините, я почти, так сказать, по-родственному, привык правду-матку…
— Да вздор это все, кто вам сказал?
— Ну, ну, ладно. Меня, старого воробья, на амурах не проведешь. Видел, видел-с я вас на днях, как вы свиданьице на Пушкинской назначили да дожидались. Озорник он у вас… Стоит это себе на Страстной и в разные стороны поглядывает. А тут и она самая подошла…
— Да позвольте, — говорит смущенный хозяин, — ведь это же я такси дожидался. Ну, вероятно, кто-нибудь подошел, встал в очередь.
