— Это еще до Капустина сказал известный поэт.

— Не знаю. От поэта не слыхал, а от Капустина слыхал.

— Но мы же, Федор, условились говорить без цитат. Побеседуем просто, по-товарищески, по-человечески. А то, если записать твой разговор, многие не поверят. Скажут: старомодный тип…

— Ты все шутишь?

— Нет, я серьезно… А как у тебя, Федор, на работе?

— Наметил сокращение бумажной волокиты и рост внимания к живому человеку. Однако в отдельных звеньях еще не изжито.

— Ну, и попадает тебе за эти отдельные звенья?

— Не считаю нужным скрывать. Попадает. Недавно в нашей стенгазете был фельетон. Я сразу осознал и дал развернутую критику своих ошибок… Но малость и посмеялся.

— В чем дело?

— В том фельетоне, смеха ради, сказано, что к таким заболевшим канцелярщиной людям, как Горшечкин, надо применять особый курс водолечения: два раза окунуть в глубокий бассейн, но вынуть только один раз. Очень смешно. Не правда ли?

— А как у тебя с учебой?

— Охвачен лекциями и консультациями.

— Бываешь в театре, Федор?

— В прошлом году смотрел пьесу не то «Вешние вздохи», не то «Вешние воды».

— Ну и как?

— Спектакль имеет большие достоинства, хотя и не свободен от больших недостатков…

— Федор! — воскликнул я в отчаянии. — Остановись!

В это время в комнату вбежал мальчуган лет двенадцати.

— Чего тебе, Петя? — спросил его Горшечкин.

— Папа, вот я написал… Домашнее сочинение… О Борисе Годунове…

Горшечкин начал читать и сразу нахмурился:

— Ну, чему вас там учат в школе? Штамп. Шаблон… Борис Годунов — продукт своей эпохи… Даже смешно… Ну, иди. Посиди еще над сочинением. А главное, самостоятельно подумай… И зачеркни все «продукты».

— Правильное замечание, Федор! От души приветствую!

— Формулировка отличается неточностью. Что значит: от души? Все разговоры о душе отвлекают трудящихся от насущных задач культурного строительства, потому что…

— Позволь мне, Федор, тоже привести одну цитату. Как сказал один приезжий докладчик: «Каким ты был, таким остался». Прощай!

На этом мы и расстались.

Степан Васильевич Куклин неожиданно почувствовал, что его плечи пригнуло к земле тяжкое бремя популярности. Неделю назад его назначили директорам института, зазвонил телефон и — началась чертовщина!

— Степан Васильевичу наше с кисточкой!

— Здравствуйте, — сдержанно произнес директор.

— Ну, как живем, хлеб жуем, Степан?

Директор поежился.

— Простите, не имею чести… с кем я говорю?

— Ишь ты, друзей уже перестал узнавать. Мышкин говорит, Илья.

Степан Васильевич доподлинно знал, что ни один из его знакомых не является Мышкиным. Стесняясь, он сказал об этом абоненту.

— Экой ты! Как бутылки с трещинкой сдавать, так «Здорово, Илья!», а как друг позвонил — в кусты!

Теперь Степан Васильевич смутно припомнил, что год назад жена послала его сдавать посуду, и принимал ее бородатый детина по имени Илья.

— Хм… Почему же, почему же, — с трусливой предупредительностью пробормотал Куклин. — Ну и как, Принимаете, значит, посуду? — закончил он, поражаясь наивности вопроса.

— Принимаем, браток! — гремело в трубке. — Дочка школу кончила, понял? Потолковать надо. Так приходи посуду сдавать, неси с трещинками, щербатые — все у приятеля возьму! Ну, жму.

Не успел Степан Васильевич опомниться, как в кабинет вкатилась дебелая дама с куриным хвостом на шляпе.

— Полина Трофимовна Вздор, — трескучим голосом сказала дама и величественно протянула Куклину руку, которую тот нерешительно пожал. — Я таким вас себе и представляла, мужественным и прекрасным!

Степан Васильевич сконфуженно хрюкнул, подбоченился и с недоверием покосился на зеркало в гардеробе. На него смотрело помятое лицо человека, уже много лет ведущего утомительную борьбу с катаром желудка.

— Чем обязан? — предупредительно спросил он.

— Вот именно! — восторженно подхватила дама, раздавливая кресло. — Вот именно обязаны, дорогой земляк! Не проходит дня, чтобы мы в нашем далеком Гусевске не вспоминали о вас. Ах, золотое детство!

Дама вытащила платок, вытерла уголки глаз и лукаво спросила:

— Небось забыли про нас — Вздоров? И не отнекивайтесь, проказник вы этакий, вы за мной бегали и за косы дергали!

— Ни за кем я не бегал, гражданка, — нервно сказал директор, — и никогда в Гусевске не жил. Вы обознались.

— Ну, значит, то был ваш однофамилец, — не унывая, трещала дама, — а он все равно бегал и дергал, вот.

— Что вам угодно? — возмутился Степан Васильевич.

— Мне угодно сказать вам, что у нас есть дочь!

У директора екнуло сердце, и он лихорадочно начал рыться в памяти, перебирая грехи молодости.

— У кого это — «у нас?» — испуганно спросил он. — Надеюсь, вы не…

Дама игриво улыбнулась.

— Девушка — загляденье, вся в меня! Поет, играет в пинг-понг, танцует — чудо! Так примете ее в свой институт? — неожиданно закончила она.

— Если пройдет по конкурсу, — металлическим голосом сказал директор. — Всего хорошего.

После посещения очередного визитера Степан Васильевич почувствовал тихую грусть. Только теперь он понял, почему коллеги-преподаватели смотрели на него с таким глубоким сочувствием, когда узнали о его назначении.

— Боже! — сказал он себе. — Огради меня от визитеров и сохрани нервы!

Не тут-то было. Прошли приемные экзамены, и…

— Товарищ Куклин? Вас категорически приветствует Михаил Стрептоцид!

— Здр!

— Вам нужны новые штаны?

— Что?!

— Ну, ко мне на базу поступила партия зеленых штанов, самых модных. Сколько штук вам оставить?

— Сын, дочь, племянник?

— Видите ли, мой племянник сдавал…

— Дзинь! — полетела трубка.

А когда жена позволила и сообщила, что на квартиру заехал какой-то усатый джигит и привез живого барана с нижайшим поклоном «директору Степану», Куклин не выдержал. «Пройдусь немного, — решил он, — а то с ума можно сойти». Держась за сердце, он вышел и, сутулясь, пошел по улице.

Неожиданно он обратил внимание на вывеску: «Отдел народного образования».

«Зайду-ка сюда, — решил Степан Васильевич. — Расскажу про этих беззастенчивых пап и мам, пусть проводят среди них воспитательную работу».

— Какое безобразие! — воскликнул заведующий гороно, выслушав гневную речь директора. — Вы правильно сделали, что зашли ко мне, товарищ Куклин. Мы пригвоздим этих наглых родителей к позорному столбу! Мы не допустим! Мы… Да, кстати, — по лицу заведующего разлилось умиление, — племянник моей жены провалился по…

Очнулся Степан Васильевич в поликлинике. Добравшись до дома, он написал заявление с просьбой освободить его от обязанностей директора, приложил справку врача о нервном переутомлении и — впервые за последние недели, — заснул спокойно.

— Что, же ты, дорогой, увиливаешь? — укоризненно покачал головой мой приятель Иван Максимович, автор антиалкогольного романа «Шумел камыш». — Новоселья не справлять — счастья в доме не видать.

При этом он потер пухлые ручки, а маленькие, заплывшие глазки его, плотоядно прищурилась.

«А и в самом деле, — подумал я, — почему бы не отметить с друзьями радостное событие — переезд в новый дом? Тем более что квартира у меня, как картинка, — все удобства. Не каждый день приваливает к человеку такое счастье».

Гостей пригласили на воскресенье. Маняша — моя жена, не отходила от плиты. В белом фартуке, раскрасневшаяся, с сияющими от счастья глазами, она вдохновенно пекла пироги, бегала к соседям за каким-то редкостным рецептом шоколадного крема, колдовала над студнем, который почему-то упорно не хотел застывать.

Я неторопливо, словно по музею, ходил из комнаты в комнату, открывал дверь на балкон, заглядывал в ванную, заходил на кухню.