Кузьма Федулыч тупо улыбнулся и, покачиваясь, направился к дверям, растерянно вертя в руках вторую галошу.

— Товарищ Тряпкин, — окликнули его, — куда же вы, дорогой? Нас обождите.

Тряпкин остановился. Хотел было что-то сказать, но вместо этого, потоптавшись, безнадежно махнул галошей и направился домой. Внутри у него противно сосало.

Рисунок А. Каневского

— Уволен по собственному желанию…

За то, что косо посмотрел на начальство.

На полпути из Киева в Сочи Степан Иванович почувствовал приближение беды. Заныла, засвербела нога, которая со времени войны никак не могла прийти в норму. Утром боли были еще терпимы, а днем — хоть кричи. Как будто свора собак вцепилась зубами в жилы и каждая рвет и тащит в свою сторону. Степан Иванович пьет капли, порошки, греет ногу грелками, а боли все сильнее. Ноге могло помочь только одно-единственное средство — покой. Степану Ивановичу следовало немедленно положить ногу на мягкие подушки, да повыше, и не трогать, не прикасаться к ней.

А в дороге какой покой?

Путешествие пришлось прервать в чужом городе, где у Степана Ивановича ни родных, ни близких. Куда идти? Хорошо, что рядом была жена, Клавдия Ивановна. Степан Иванович опирается одной рукой на руку Клавдии Ивановны, а другой — на суковатую палку, поднятую у забора, и с превеликими страданиями добирается до гостиницы «Московская».

— Товарищ, будьте любезны…

А товарищ смотрит на Степана Ивановича невидящими глазами и говорит:

— Свободных мест нет.

Девушка сказала и сейчас же вперила свой взгляд в толстый истрепанный роман.

— Товарищ… — чуть не плача, повторяет больной.

— Я уже сказала! — раздраженно бросает девушка, которую снова оторвали от интересной книжки, и с громким стуком захлопывает окошко.

Клавдия Ивановна бежит к старшему администратору. Но старший нисколько не лучше младшего.

И опять пришлось Степану Ивановичу, закусив от боли губу, волочить распухшую ногу по мостовым и тротуарам. Из первой гостиницы во вторую, из второй в третью… А там на больного смотрят тем же равнодушным взглядом.

— Местов нет!

Но в том-то и дело, что свободные места были. В то самое время, когда Степан Иванович, мучаясь, стоял перед закрытым окошком, во всех трех гостиницах половина номеров пустовала.

— Они были под броней местной табачной фабрики, — оправдывались потом администраторы.

Какие же чрезвычайные обстоятельства заставили табачную фабрику забронировать за собой такую пропасть номеров? Да нет — табачная фабрика готовилась просто-напросто к празднованию своего юбилея. Директор разослал в разные концы страны приглашения, и хотя банкетные гости должны были приехать не сегодня и не завтра, тем не менее ни в один из свободных номеров Степана Ивановича не пустили.

Клавдия Ивановна побежала за помощью в горсовет, в редакцию. Дежурный горсовета долго и упорно звонил во все гостиницы. Он просил, умолял. Но администраторы гостиниц не поддавались на уговоры. Вот если бы им приказал директор табачной фабрики — тогда другое дело.

Дежурный пытался дозвониться и к этому директору, но увы… день был воскресный, и нигде никакого начальства.

— Придется ждать до понедельника, — извинился перед Клавдией Ивановной дежурный. — А сегодня я рад бы помочь, да не могу.

Ждать? А как? Хорошо еще, что город южный, теплый. Клавдия Ивановна сажает мужа в машину и везет его за реку. Здесь, на опушке леса, она устраивает Степану Ивановичу импровизированную постель из еловых веток, подкладывает под больную ногу дорожное одеяло, а сама думает, что делать дальше.

Степан Иванович ни о чем не думает, ему бы только хоть как-нибудь перетерпеть боль.

И вот в этот невеселый момент мимо Степана Ивановича проходил старичок из лесничества с лошадью и жеребенком. Старичок остановился, спросил:

— Что это с человеком?

Клавдия Ивановна ответила. Старичок вздохнул.

— Я бы пригласил вас к себе, — сказал он, — да я сам живу у сына. Вон, видите, в двух километрах отсюда домики? Я пойду поговорю с нашими.

И старик уходит. А тут вскоре рядом со Степаном Ивановичем останавливается еще один человек — рабочий-арматурщик Леонид Алексеевич. Да не один, а со всем семейством — женой, Раисой Наумовной, тещей, Прасковьей Александровной, детьми. Семейство Жмениных выехало в воскресный день за город, на прогулку. И здесь, в лесу, Леонид Алексеевич увидел больного.

— Что с вами?

— Да вот несчастье с ногой.

Леонид Алексеевич смотрит на ногу и принимает немедленное решение:

— Едем в город. К нам. На Кузнецкую улицу.

— Что вы! Неудобно. Мы даже незнакомы…

— Едем, едем! — поддержала Леонида Алексеевича жена.

— Едем, — сказала теша.

Глава семейства не стал терять времени зря и побежал за машиной. Степан Иванович сидел уже в «Победе», когда на опушку вернулся старик.

Он, оказывается, договорился и с сыном и с невесткой и теперь пришел за больным.

— А он едет к нам, — говорят Жменины.

Степану Ивановичу и Клавдии Ивановне неудобно перед стариком, который напрасно совершил из-за них четырехкилометровый путь. Клавдии Ивановне хочется как-то отблагодарить старика, а тот обижается:

— За что?

— За ваше доброе сердце.

— Так разве за это дают подарки?

…Леонид Алексеевич привез Степана Ивановича домой, уложил его в постель и сразу же позвонил в «скорую помощь».

Приехал доктор. Осмотрел больную ногу, спросил:

— Почему не позвонили к нам раньше?

— Я думал — обойдется, — сказал Степан Иванович. — Мне бы только дня три-четыре полежать в постели.

И в самом деле все обошлось бы благополучно, если бы к Степану Ивановичу отнеслись в гостинице по-человечески. А его заставили волочить больную ногу чуть ли не по всему городу. И вот теперь дело осложнилось. Степана Ивановича в экстренном порядке пришлось отправить в больницу. Врачи — доктор Счастный, доктор Лейкина, медицинские сестры — Римма, Татьяна Кузьминична бились полтора месяца, чтобы приостановить разрушительный ход болезни. Стараниями медиков нога была спасена от ампутации.

Степан Иванович вместе с Клавдией Ивановной давно уже в Киеве. А их связи с новыми друзьями не прерываются. Письма пишут все: Леонид Алексеевич, его жена, Раиса Наумовна, их дети. Что же касается тещи, Прасковьи Александровны, то она едет на днях по приглашению своих друзей в гости в Киев.

Честь и хвала им, добрым, внимательным людям! Ну, а что сказать о людях недобрых, равнодушных? Три девушки, что попались на пути Степана Ивановича, не только отказали ему в приюте — ни у кого из них не нашлось для больного слова сочувствия. Хоть бы одна вышла из-за перегородки, хоть бы одна спросила, что стряслось с приезжим, не нужно ли ему дать воды, не нужно ли вызвать врача…

А ведь приезжие стучались не только в окошко дежурных администраторов. Клавдия Ивановна бегала на прием к секретарю местной редакции Потапочкину. А тот даже не поднял на нее глаз, не сказал «здравствуйте», не предложил взволнованной, растерявшейся в чужом городе женщине стул.

— Простите, некогда, занят.

Секретарь, так же как и девушки из грех гостиниц, думал только об одном: как бы поскорее отделаться от посетителя. Когда через несколько дней сотрудники редакции устроили скандал Потапочкину за этот возмутительный прием, Потапочкин только удивился.

— Какой Степан Иванович? — спросил он. — Неужели тот самый? Известный украинский поэт? Лауреат?

— Вот именно.

Секретарь схватился за голову:

— Ай-ай, какой позор! И такому человеку я отказал в помощи…

Это верно. Потапочкин не всегда был черств и невнимателен к своим посетителям. Полгода назад, например, к нему в кабинет этаким фертом влетел человек в модном сиреневом костюме и лаковых штиблетах: