Перед сном Леонтий Петрович взял горошину и принялся натирать ею грудь. Гриша высунул голову из-под простыни и сочувственно наблюдал.

— Папа, не так, — заметил он. — Нужно с правого бока на левый.

— Фу ты, — плюнул отец. — И чего ты не спишь?

— Я сейчас усну, — виновато прошептал Гриша.

Но он долго еще не спал и все думал о том, что хорошо бы взять у отца горошину и натереть себе грудь. Тогда учитель математики, Федор Кузьмич, может, перестал бы срывать на нем зло и ставить ему двойки.

Окончив училище механизации сельского хозяйства, Пашка Шуткин свою работу в машинно-тракторной станции начал с пешего хождения.

Потом, год спустя, у него появился какой-то велосипед, марку которого так и не мог установить ни один специалист. Только закадычный Пашкин друг механик Вася Булкин — отъявленный балагур и насмешник — сделал заключение:

— Твоя машина, Паша, французской марки.

— Почему ты так думаешь? — спросил Пашка, смущенно посмотрев на принимавших участие в экспертизе трактористов.

— Потому так и думаю, — разъяснил Вася, — что не иначе эту машину во время французского нашествия бросили где-нибудь спешно отступавшие из Москвы французы.

После такого позорного заключения Пашку больше никто не видел на этом велосипеде.

Но полгода спустя он прикатил к МТС на новеньком горьковском «Прогрессе», а еще через полгода носился на шумном, как камнедробилка, «Киевлянине».

Как истый любитель техники, Пашка вкладывал в нее не только всю душу, но и все деньги. Последовательно он был владельцем мотоциклов «К-125», «Москва» и, наконец, снящегося каждому мотоциклисту «ИЖ-49».

Но Пашке и этого было мало.

— В нитку вытянусь, а куплю «М-72», — решительно заявил он.

— Правильно, Паша! — поддерживал его Вася Булкин. — На трех колесах да с прицепом — это же грузовик, хоть дрова из леса вози.

Вася Булкин тем более охотно подтрунивал над Пашкой, что сам уже пережил период повального в нашу эпоху мотоциклетного недуга, которым сейчас в самой тяжелой форме страдал его друг.

О своем намерении стать владельцем мотоцикла с коляской Пашка сообщил Леночке. Но молодая супруга, до сих пор благосклонно смотревшая на забавы свихнувшегося на технике мужа и охотно катавшаяся с ним на мотоциклах всех марок, на этот раз сказала:

— Корову покупать будем, Павлик, не до колясок.

Вот те на! Только что замуж успела выйти, а ей корову подавай! Пашка даже растерялся и ничего не мог сказать в порядке возражения.

Поразмыслив, Пашка начал осторожно подъезжать, или, как он выражался, «подбирать ключ».

— Ну, а если, к примеру, я план вдвое перевыполню? — задал он вопрос.

— Тогда хоть весь сверхплановый заработок на мотоцикл.

— Молодец ты у меня, Ленушка! — воскликнул образованный Пашка и поцеловал молодую супругу, измазав ее мазутом, которым у него почему-то всегда были замазаны даже щеки.

— А перевыполнишь ли? — усомнилась жена. — В прошлом году план-то чуть-чуть доездил.

— Прошлый год — это прошлый год, — возразил Пашка. — Молод был, первый год работал. А теперь у меня опыт.

— Дай бог нашему теляти волка поймати, — засмеялась Леночка и в свою очередь поцеловала Пашку.

Дела у Пашки как-будто шли неплохо. Двести процентов он, конечно, не делал, но сто тридцать у него выходило на круг.

— Молодец, Паша! — похвалили его в МТС. — Давай жми.

Вместе с ростом нормы выработки росла и Пашкина слава. Его имя не сходило с Доски почета, о нем писали в районной и даже областной печати.

— Как это, Пашка, у тебя получается? — спрашивали товарищи. — Как на двадцать два поставишь, так стонет машина от натуги. А у тебя двадцать шесть, двадцать семь на круг идет. В чем секрет?

— Ничего особенного, — похваливался Пашка. — Никаких секретов быть не может. Надо в порядке содержать технику, не допускать поломок и простоев, а также не спать за рулем.

Прицепщик же Славка, работавший с Пашкой, секрет его высокой выработки объяснял совсем другими словами:

— Он, дьявол курносый, обманом берет, — в узком семейном кругу рассказывал Славка. — Пашем мы с ним, скажем, к примеру, на двенадцать, а то и на одиннадцать сантиметров. А ежели, скажем, появляется вдали какое начальство, он кричит мне: «Славка, бузуй!». Ну я и забузую до отказа. Подойдет или подъедет начальство, ну и видит — не пашем мы, а канавы роем… А как миновало начальство, он сразу команду: «Поднимай, Славок!»

Когда Пашка похвалился перед своей Леночкой, она и не подозревала, о каком опыте говорил ее лукавый супруг. Как жене тракториста, вдоволь наслушавшейся всякой тракторной премудрости, ей казалось, что ее Павлик в совершенстве овладел техникой вождения машины, приобрел сноровку, сметливость, выносливость, уменье производить ремонт в борозде.

Но Пашка говорил совсем о другом опыте — об опыте обманывать всякое начальство. И надо сказать, что производил это куда лучше, чем ремонт в борозде. Внешне его участки ничем не отличались От участков товарищей. Свою мелкую пахоту он прикрывал последним заездом, не жалея на него ни времени, ни бензина, ни трактора. В этом случае, по Славкиной терминологии, получалась, уже не борозда, а канава, через которую надо было прыгать…

В этот день Пашка пахал на южном склоне Приречного увала. Под однообразный гул мотора, разомлевший от жары и жажды, Славка подремывал на своем неудобном сиденье. Неожиданно его тряхнуло. Трактор остановился, и раздалась знакомая команда:

— Славка, бузуй!

«Кто-нибудь едет», — привычными движениями выполняя команду, подумал Славка и не ошибся: по верхней дороге ехал полевод Григорий Бабушкин.

Как всегда в подобных случаях, Пашка был спокоен. «Добро пожаловать! — подшучивал он, оглядываясь назад. — Двадцать шесть — не меньше… Как раз на дороге встретимся».

Но Бабушкин, видимо, тоже знал, с какого конца пирог едят. Недаром про него говорили, что у него видит око далеко, а ум — дальше.

Он свернул с дороги вправо и поехал вниз по увалу. Доехав до пахоты, вылез из тарантаса, вынул что-то — должно быть, складной метр — из кармана, смерил в одном месте, в другом и третьем. Потом тут же, прямо у борозды, сел, закурил и сидел до тех пор, пока Пашка не подъехал к нему.

— Легкий труд, Павел Федорыч! — встретил он Пашку.

— Спасибо, Григорий Тимофеич.

— Отдохни, закури, сам отдохни и машине отдых дай.

— И то закурить, — согласился Пашка. — Жара-то стоит!

— Жарко, — подтвердил и Бабушкин.

Беседа шла гладко. Говорили о всяких пустяках и ни слова о работе. Только в самую последнюю минуту Бабушкин спросил:

— Много поднял?

— Гектаров шестьдесят.

— Давай, жми!

Надо сказать, что полевод Григорий Бабушкин, который тычется во все дыры и щели больше самого председателя, поймал Пашку на мелкой пахоте не впервые. Первый случай произошел еще весной. Но тогда Пашка отделался легко. Искусным враньем он сумел убедить, что это Славка неправильно отрегулировал плуг и что он, Пашка, виноват только в том, что не проконтролировал своевременно действия своего подручного.

Но на этот раз удача покинула Пашку. Для проверки качества его работы была создана специальная комиссия, которая облазила весь Приречный увал и вынесла решение перепахать участок за счет виновного.

Для тракториста нет большего позора, как пахать вспаханное поле. Причем ни один тракторист не согласится делать это и за родного отца, ибо и грудной младенец знает, что по вспаханному полю может ездить на тракторе только бракодел.

Сгорая от стыда, Пашка перепахивал участок, раздумывая о несовершенстве окружающего его мира. Умная природа, создав все на благо и потребу человека, создала еще на какой-то дьявол полевода Бабушкина, так бесчеловечно нарушившего мирный покой его — Пашкиной — жизни. Позор позором, а товарищей-то как подвел! Ведь трактор хоть и пашет, но пахота эта не учитывается, и поэтому он, Пашка Шуткин, тянет всю бригаду назад.