Пришел я домой и начал слоняться из угла в угол, дожидаясь вечера. Мать дважды спрашивала, не захворал ли я, еще чего-то хотела сказать, но не решилась. А я все ходил да думал; и было о чем думать. В такую сложную обстановку Максим еще не попадал. Это тебе не тактические учения. Тут ни военной хитростью, ни умением не добьешься своего. Да и добиваться я не намерен. Силой мил не будешь. Вот только в глаза Марусе хочется взглянуть. Почему она писала мне такие письма? Неужели насмехалась над Максимом?..

Когда начало вечереть, начистил я свои сапоги до черного огня, заправил обмундирование как следует и пошел к Марусе. Пошел через сады, чтобы меньше видели. Вот и садочек, в котором хата Маруси стоит. Белым-бело от вишневого цвета! Пробираюсь по стежке, а ноги не слушаются, точно чужие. Дошел до плетня, но перемахнуть через него не решаюсь.

Вдруг слышу, скрипнула дверь. На пороге показалась Маруся — в новом платье, в туфельках на высоком каблуке. Торопливо пробежала через двор к погребу. Я даже не успел позвать ее. И тут же возвращается она обратно.

Увидел Максим Марусю, и точно пощечину ему влепили — Маруся тащила в хату большущего гарбуза! Наверняка меня гарбузом встречать будет. Дернул же меня нечистый сказать Гале, в шутку, что свататься приду!..

Маруся скрылась в хате, а я оглядываюсь по сторонам, не видел ли кто меня, и решаю, куда бы мне… Но тут опять дверь заскрипела. Что я вижу?! Из двери выскочил Иван Твердохлеб, а за ним еще два хлопца яблонивских. На ходу шапки надевают, торопятся. Замечаю, Иван так взволнован, что ничего не видит перед собой. Выхватил из кармана бутылку горилки и бац ею об камень вдрызг!

— Иван! Гарбуза, гарбуза от Маруси захвати! — кричит ему вслед Галя и катит по двору тыкву.

Понял наконец я, что это сваты вылетели из Марусиной хаты. Не знаю, какая сила перенесла меня через плетень. Одним духом перемахнул. А навстречу уже бежит Маруся. Раскраснелась, глаза горят и, скажу я вам, горят гневом. Подбежала ко мне, бледная, задыхается.

— Уходи! — говорит. — Уходи, Максим, чтоб очи мои тебя не бачили! Кому ты поверил?!. Как мог подумать обо мне такое?..

— Ругай!.. Сэрдэнько мое… Ругай меня, дурака! Побей даже — не обижусь. На — бей! — и склоняю перед Марусей свою глупую голову.

— Как же ты мог, Максим?.. — спрашивает она таким голосом, что и мне плакать хочется. — Я целую весну на улицу из-за Ивана не хожу. А ты… ты… — и на грудь мне упала.

— Забудь, Маруся, — молю ее. — Не плачь. Прости Максима. Ведь еще не такая беда могла быть. Когда увидел я, что несешь в хату гарбуз, подумал — для меня. Уже в огород сигануть собрался.

Не хватило-таки характера у Маруси. Подняла голову, улыбнулась, и точно посветлело вокруг.

— Тебе гарбуза? — спрашивает. — Ой, Максимэ! Да я тебе вышитыми рушниками дорожку в хату выстелю…

Ну, а потом дело пошло на лад! Каждую ночь гуляли мы с Марусей по улицам. Нет, наверное, такой скамеечки у ворот, где бы мы ни посидели. А песен сколько пропели…

И еще скажу про гарбузы. Когда я возвращался из отпуска и Маруся провожала меня на станцию, попросил я ее припасти целую подводу гарбузов разных калибров: должно же хватить их для всех сватов, пока я службу не закончу!..

Такая-то история с гарбузами. Но суть, конечно, не в гарбузах. Узнал, что такое любовь. Узнал, да словами об этом не скажешь. Только сердце может найти подходящие слова. Но, видать, потому оно и немое, сердце-то мое, что еще нет таких слов. А если кто вам скажет, что есть, — стоит верить! Да, да, нужно верить! Как знать, может, у кого-нибудь сердце уже и словами заговорило! А может, песней. В песне тоже смысл бывает. А в песне сердца — тем более!

И не забывайте, что все это сказал вам я, Максим Перепелица. Не забывайте и к своему сердцу прислушивайтесь. Может, оно уже говорит или поет?

Наступление весны колхоз «Новая жизнь» ознаменовал открытием собственного стадиона. На торжества решили пригласить из Кишинева «одного-двух видных спортсменов», послали телеграмму. Вскоре пришел ответ:

Встретить Грозу на станции вызвался пятнадцатилетний почтальон и завзятый болельщик колхозных соревнований Ваня Чебан. Хотя мать наказала ему сидеть дома с маленькими братишками, он запер их в горнице и за час до прихода поезда был уже на перроне. Грозу Ваня признал сразу. Высокий, плечистый парень в спортивной тужурке и узких зеленых брюках спрыгнул прямо с верхней ступеньки вагона, небрежно помахал чемоданчиком и крикнул высунувшейся из окна девушке:

— Если приз будет подходящий, считайте, что он ваш!

Парень скептически оглядел представившегося Ваню:

— Ты и есть встречающая делегация? Ну что ж, будем знакомиться… Фамилия моя Гроза! Понятно?

— Понятно, — сказал Ваня, уже начиная переживать за колхозных спортсменов, которые возьмут завтра старт рядом с этой знаменитостью. — Скажите, а вы многоборец? — спросил он, разглядывая значки пловца, бегуна, теннисиста и борца, украшавшие грудь приезжего.

— Моя специальность — пять тысяч! Но у колхозных спортсменов можно сорвать финиш и на спринте, и на средних, и в прыжках. Призы-то приличные?

— Правление десять тысяч рублей выделило, — сообщил Ваня, проникаясь все большим уважением к приезжему. — За бег — фотоаппарат «Зоркий-2», за прыжки в высоту и с разбегу — тоже «Зоркий-2»…

— Опять фотоаппараты!.. Никакой фантазии у вашего правления! — прибавил Гроза и так взглянул на свой чемоданчик, что Ваня понял: все фотоаппараты уедут в Кишинев.

— А вы не смогли бы отказаться от прыжков в длину? — спросил он, робея.

— Это почему же?

— А у нас дальше всех прыгает мой старший братишка. Ему очень хочется иметь фотоаппарат!

— Ну нет! Урожай, как говорится, надо собирать без потерь.

Ваня вздохнул.

— А вы не можете, — начал было он и вдруг с криком: «Ой, ой, подождите!» — пустился наперерез автобусу. Но было уже поздно. Автобус фыркнул и промчался мимо. Ваня чуть не заплакал: — Следующего целый час ждать надо, а у меня через полчаса мать с фермы придет домой. Ох, и достанется мне! Я маленьких братьев одних оставил. Давайте побежим, товарищ Гроза. Всего шесть километров.

Приезжий окинул взглядом парнишку.

— Ну что ж! Позволим себе маленькую разминку.

Он вынул из чемодана тапочки с шипами, переобулся и, шутливо скомандовав «На старт», побежал, энергично работая локтями.

— Да, можно было б хорошее время завтра у вас показать, но для этого надо, чтобы на плечах стайера все время кто-нибудь висел. А кому у вас на моих плечах висеть? — бросил он на бегу Ване.

— На ваших плечах у нас висеть некому! — соглашался Ваня.

— Вот именно. А ты знаешь, на чем ставятся рекорды? На самолюбии! Когда уже кажется, что нет сил, но чувствуешь на своей шее дыхание соперника, тут самолюбие — все! На нем одном и бежишь! Все рекорды на самолюбии поставлены.

Они пробежали с километр. К удивлению Грозы, Ваня не просил сбавить темп. Гроза наддал немного и заговорил о дыхании.

— Главное, свободно дышать, — учил он, не оглядываясь. — Кто умеет дышать, тот побеждает!

Пробежали еще с полкилометра. Не чувствуя на своей шее дыхания Вани, Гроза оглянулся, уверенный, что тот наконец начал отставать. Но мальчишка все так же бежал за ним след в след.

Еще с полкилометра Гроза бежал, подавляя в себе желание оглянуться.

— Дяденька, — раздался голос Вани, — сколько времени на ваших часах?

— Без десяти час, а что?

— Если добежим к четверти второго, не попадет мне от матери.

«Не отстает, чертенок, хоть бы что!» — подумал приезжий. Самолюбие его было задето, он чуть-чуть прибавил скорость. И тут же почувствовал, что не следовало этого делать. Дыхание сразу сбилось, на ноги будто кто повесил гири. Легонький чемоданчик с каждой минутой становился все тяжелее. Несколько раз Гроза хотел сбавить темп, но, ощущая на своей шее дыхание Вани, продолжал бежать по-прежнему.