— А ты знаешь, — задумчиво говорил я жене, — в такой квартире и сам становишься как-то лучше. По-моему, с новосельем даже вкусы меняются. Посуди сама, можно ли в такой квартире, как наша, поставить в ракушечной вазе букет из бумажных цветов? Или налепить на стены открытки с целующимися голубками? Рука не поднимется.

— Хорошо, что мы весь старый хлам выкинули, — поддержала Маняша, — и купили все новое. В новом доме и жить надо по-новому. Я думаю, что вместе с прочим старьем нужно отправить на свалку и кое-какие старые привычки, — она лукаво улыбнулась. — я думаю, кое-кто теперь будет бриться не через пень, а ежедневно.

— Конечно, — согласился я, невольно потрогав гладко выбритый подбородок.

Наступило воскресенье. На сдвинутых и покрытых белоснежными скатертями столах красовались блюда, тарелки, салатницы со всякими закусками. Укутанный в салфетку «отдыхал» румяный пирог. Словно на параде выстроились тонконогие бокалы и важные, затянутые в блестящие мундиры и от этого похожие на военных атташе при всяких регалиях, бутылки с шампанским.

К назначенному часу собрались приглашенные. Даже плановик Лев Семенович, вечно опаздывавший на все мероприятия, явился вовремя. Иван Максимович приехал со всем своим многочисленным семейством. Он окинул стол придирчивым взглядом гурмана, крякнул от удовольствия и потер руки.

— Граждане, прошу занять места.

— Хозяину место, — послышались голоса.

— Хозяин, что чирей, — заметил Иван Максимович, оттесняя меня в угол, — где захотел там и сел.

Вдруг раздался чей-то запоздалый звонок. В пальто нараспашку ввалился Макитрин, мой хороший друг и рубаха-парень.

— Здоровкаться будем потом, — сказал он, вытаскивая из кармана горсть монет. — Не успели мы опомниться, как он швырнул монеты в новенький полированный сервант. Другая горсть полетела в телевизор. Еще горсть — в люстру. Жалобно зазвенело стекло, брызнули осколки разбитой лампочки.

— Что он делает? — ужаснулась Маняша.

— Молчи, — мужественно сказал я, — это обычай такой. Чтобы у нас в доме деньги не переводились.

Иван Максимович почему-то закричал «горько» и схватил со стола бутылку с шампанским.

— Разрешите, — проревел он, — бывшему морскому волку вспомнить другой хороший обычай. Мы, моряки, когда спускаем со стапелей новый корабль, разбиваем о форштевень бутылку с шампанским.

Морские термины «стапели» и «форштевень» произвели гипнотизирующее впечатление. Шум утих, все уставились на Ивана Максимовича. Он был великолепен. Его лицо дышало одухотворенностью, маленькие глазки блестели, как два ртутных шарика. Он был похож на шамана перед жертвоприношением.

Размахнувшись, Иван Максимович метнул бутылку в потолок. На стол посыпались осколки, в блюдо с заливным судаком упал большой кусок штукатурки. Женщины и дети завизжали, мужчины принялись торопливо стирать с пиджаков следы известки и брызг шампанского.

— А теперь, — сказал «морской волк», — после того, как мы отдали, так сказать, дань старинным дедовским обычаям, можно, пожалуй, и начать. На этом столе должна быть зона пустыни.

— Кажется, здесь уже зона пустыни, — еле слышно прошептала Маняша.

Но и на этот раз нам не суждено было приступить к ужину. Из кухни, бесшумно вошло, вернее вползло существо женского пола. С неизъяснимой добротой, оно обвело нас водянистыми глазами из-под черного старушечьего платка и осенило себя крестным знамением…

— Кто это? — тихонько спросил я у жены.

— Разве я тебе не говорила, — это тетя Даша, из Монино. Наша дальняя родственница. Нельзя было ее не пригласить.

Тетя Даша молча развязала узелок, достала из него спичечную коробку и также молча открыла ее. Из коробочки выбежали два черных таракана и, бодро шевеля усами, стремглав бросились в темный угол за батарею.

— В штарину, — прошамкала тетя Даша, — в новый дом завшегда тараканов брали. Тараканы к шчастью. Вешь пошелок обошла, — вздохнула она, — нигде тараканов нет, хоть плачь. Нашилу нашла.

Новоселье было испорчено. Оно скорее смахивало на поминки. Гости молча сидели за столом. Они сосредоточенно выискивали на тарелках стеклышки, вытаскивали из заливного, студня, салата. Правда, молчание нарушил знакомый врач — отоларинголог. Он очень кстати рассказал несколько интересных историй о том, как ему приходилось извлекать инородные тела из горла и пищевода неосторожных граждан. После этого гости, как по команде, отодвинули тарелки. В эту минуту под столом раздался пронзительный визг.

— Ничего, ничего, — поспешил успокоить нас Макитрин, — чей-то ребенок стеклом занозил руку.

— Кажется, это мой ребенок, — побледнел Иван Максимович и принялся пересчитывать своих детей.

Но вот гости разошлись. Маняша беззвучно рыдала, припав головой к израненному осколками серванту. Я молча шагал из угла в угол.

На другой день я понес в домоуправление заявление с просьбой отремонтировать в новой квартире потолок. Неделю спустя, я уже бегал по всем аптекам: искал средство от черных тараканов.

А не знаете ли вы, чем их лучше выводить? Дустом, ДДТ или, может быть, попробовать дезинсекталь?

Павел Иванович Кошельков шел на работу. Неторопливо шагал он по омытому первым весенним дождем тротуару и весело поглядывал на прохожих. Путь, который ему предстояло проделать, был не таким уж долгим. Вот сейчас он спустится в метро, проедет три станции, сделает пересадку в центре и через две остановки покинет поезд метро. От станции «Красносельская» до его учреждения ровно три минуты ходьбы. Быстро, удобно!

Павел Иванович насвистывал потихоньку какую-то песенку и внутренне улыбался: чего это он так переживал раньше и боялся пешего хождения?

Работал Кошельков начальником подглавка и имел персональную «Победу». Хотя машина была и государственная, лично Павлу Ивановичу не принадлежащая, но он привык к ней так же, как привык к телевизору «Темп-3», фотоаппарату «Зоркий», магнитофону «Яуза» и охотничьему ружью, купленным за собственные деньги.

Собираясь утром на работу, он выглядывал в окно, и всякий раз видел у ворот бежевую «Победу». Когда надо было возвращаться со службы домой, бежевая «Победа» стояла у подъезда учреждения. Можно сказать, что она сопровождала Павла Ивановича на всем его жизненном пути. Ехал ли он в главк пред грозные очи начальства или на примерку в ателье индивидуального пошива, отправлялся ли на футбольный матч, по грибы, на театральную премьеру — с ним всегда была его «Победа». Она была персональной по своему глубокому существу.

Павел Иванович всегда знал, когда машину надо ставить на техосмотр, сколько километров прошла резина, как обстоит дело с горючим. Хотя Павел Иванович ни разу не брался за руль, он отлично разбирался во всех индивидуальных особенностях мотора и ходовой части бежевой «Победы» и был великолепно осведомлен о всех ее слабых и сильных сторонах. Для него не представляло никакого труда отличить ее среди тысяч московских машин, даже не глядя на номер.

Столь же хорошо он изучил и характер, склонности и вкусы шофера Кости, так же, как тот, в свою очередь, до тонкостей разбирался в привычках и вкусах Павла Ивановича. Больше того, Костя являлся своим человеком в семье Кошельковых, а Павел Иванович всегда был в курсе всех домашних дел Кости. Так продолжалось долгие годы.

И вдруг все переменилось.

Павла Ивановича лишили персонального автомобиля.

Вот сейчас, шествуя по московской улице, он вспоминает, как огорчен был такой переменой. Его страшила перспектива оказаться в общем потоке пассажиров метро, троллейбуса, трамвая. Павлу Ивановичу казалось, что его обязательно затолкают, запрут, затискают…

Но это были напрасные тревоги. Скоро Павел Иванович обрел необходимое проворство и увертливость, хорошо изучил маршруты автобусов, метро, трамваев и стал заправским московским пассажиром. Ему даже нравилась его новая жизнь. «Теперь я больше хожу, больше дышу свежим воздухом, это очень полезно для здоровья», — рассуждал Кошельков. А тут еще вышло и некоторое послабление: Павлу Ивановичу разрешили вызывать для срочных служебных поездок машину из общего гаража.