И она двинулась на дрожащего парня. Но уже подоспела подмога.

— Что случилось, гражданочка? — загородив собою Кузю, спросил заведующий.

— Он еще спрашивает, что! Разве не видите, — выхватила она пальто у мастера и сунула его Дрозду. — Бракоделы несчастные!

— Да не кричите, пожалуйста, гражданка. Мы не частная лавочка, а солидное учреждение. Мы все уладим. Успокойтесь.

Дрозде поддержал Могилевский. Осмотрев пальто, он стал успокаивать Рябову.

— Плевое дело. Можно исправить. Вы про Могилевского слышали? Так это я. И сам Могилевский дает вам слово, что все исправим. В два счета.

Общими усилиями заказчица была укрощена. Обнадеженная, она наконец, покинула ателье. Но для Платочкина испытания на этом не окончились. Закройщики сами устроили ему выволочку.

— Таких портачей свет не видывал, — первым набросился на Кузю Зябкин. — Надо быть форменным идиотом, чтобы к демисезонному пальто присобачить зимний воротник. Да еще, наверное, и чужой. Хотел бы я посмотреть на тебя, если бы тебе пришили меховые манжеты к брюкам.

— Пойдут теперь по городу анекдоты про ателье, — поддержал мастера заведующий. — Правильно она кричала: руки поотрывать мало.

Кузя молчал.

— Да где ты выдрал этот воротник, — не унимался Зябкин. — Не из дому же принес. Может, кому-нибудь из нас заказ испортил?

— Не может, а точно, — ответил за виновника происшествия Могилевский.

Кузя молчал, изредка вытирая галстуком потный лоб. Когда же Зябкин ехидно промычал что-то насчет магарыча, он отвернулся от всех, чтобы не показать своей слабости. Увидев, что парень окончательно расстроился, Семен Гаврилович взял его под защиту:

— Ладно, дело-то действительно пустяковое. Отпорет эту ерунду, пришьет другую. Бывало и у нас такое. У тебя остались куски?

— Остались, — пробормотал Платочкин.

— Значит, порядочек. А магарыч — это дело такое, ну, как прогноз погоды, что ли. Надейся на вёдро, а зонтик бери.

Он помолчал немного и улыбнулся Кузе.

— Впрочем, менять программу не будем. Ужинать все равно пойдем. Беру расходы на горючее на себя. В счет будущих Кузиных. Меня там ожидает одна, если не ошибаюсь, из таких, что умеют благодарить.

— Спасибо, Семен Гаврилович, — сказал Кузя. — Да я и сам не отказываюсь, я могу достать…

— Нет уж, — прервал его Могилевский. — Трудовые деньги пропивать нельзя. Даровые еще туда-сюда, и то не все. Вот так. А теперь за дело. Там клиентки уже бунтуют. — И шепотом добавил Зябкину: — Молодежь должна уважать традиции. Понял?

Могилевского в приемной действительно уже заждалась молодая миловидная брюнетка в котиковой шубке и модной ярко-желтой косынке. Она настойчиво доказывала приемщице, что спешит.

— Пожалуйста, — пригласил ее в кабину Семен Гаврилович, подавая костюм из шерстяной ткани.

Пока она примеряла жакет, закройщик ходил вокруг, поправлял складочки и бормотал недвусмысленно:

— Работка что надо. В этом костюмчике в гости хоть к самому министру. Лишь бы швы, хе-хе, не полопались.

Заказчица не обращала никакого внимания на его заклинания.

— Очень хорошо. Не зря мне хвалили вас. Спасибо, — сказала она, окончив примерку.

— За такую работенку и тремя «спасибо» не отделаетесь, хе-хе, — засмеялся Могилевский. Но увидев, что на порозовевшее лицо клиентки набежала пучка, он поспешно добавил: — Пожалуйста, расплачивайтесь, а я заверну костюмчик.

— Носите на здоровьечко, — протянул Семен Гаврилович сверток, когда заказчица вернулась в кабину. — Вы не стесняйтесь, мы люди не гордые.

Женщина вспыхнула, еще более яркий румянец разлился по ее лицу. Она сунула в руку мастера хрустящий конверт, выразительно показав ему глазами на входящего клиента.

— Будьте здоровеньки! Всегда к вашим услугам, — пропел ей вслед Семен Гаврилович, поспешно пряча конверт в карман.

Проходя мимо Зябкина и Кузи, он заговорщицки подмигнул им и сказал, похлопывая по карману:

— Порядочек!

После работы приятели, прихватив с собой своего заведующего, отправились в ресторан. Официант быстро принял заказ от хорошо знакомых и щедро дающих на чай посетителей. Командовавший парадом на правах угощающего Могилевский сказал Платочкину:

— Вот так надо жить, друг Кузя. Подход нужен в каждом деле, а в нашем тем более. Но не огорчайся. Все приходит со временем и с этим, — показал он на седину, пробивавшуюся на висках.

— Это понятно, — без энтузиазма ответил Кузя. — Непонятно, как я такую глупость упорол. Думаю, думаю и ни до чего додуматься не могу. Опозорился, вас опозорил.

— Ну, вешать нос на тремпель нечего. Подшутили над тобой ребята — и баста, — засмеялся Могилевский. — Такая уж у нас традиция. Только не вздумай обижаться. Договорились? И не рассказывать другим мастерам о шутке и чаевых. У нас своя компания, у них — своя.

Кузя вспыхнул, помолчал, а потом робко спросил, показывая на роскошно сервированный стол:

— Это вы все за счет той, в котиковом?

— Может, и не только той. Впрочем, посмотрим на ее дары.

Семен Гаврилович достал из кармана конвертик. На лице у него появилось выражение, какое бывает у рыболова, подсекшего крупную рыбу. Он решительно достал из конверта бумажку. На ней торопливым, но разборчивым женским почерком было написано несколько слов.

— Чертовщина какая-то или глупая шутка, — промычал Семен Гаврилович и сунул бумажку Кузе. — Прочитай-ка, брат, без очков не разберу. «Брать чаевые нехорошо. Пережиток. Привет!» — дрожащим голосом прочитал Платочкин.

Все так и ахнули. Сами того не желая, приятели почтили минутой скорбного молчания еще живой пережиток прошлого.

Рисунок К. Ротова.

ОКОЛОторговая точка

Нам хорошо известен облик дамы, не желающей ехать с мужем на периферию — в колхоз, совхоз или совнархоз. Это — любимица некоторых сатириков, которые с завидным постоянством малюют ее одними и теми же красками. Раз и навсегда установлено, например, что прическа ее состоит из равных долей перманента и перекиси водорода. Губы — желто-морковные (вариант: густо-лиловые). Жирное туловище втиснуто в перлоновый халат и нейлоновую блузку. На плечах во всякое время года — чернобурка. В этих доспехах несчастная женщина кочует из фельетона в рассказ, из рассказа — в басню. Место ее пребывания — уютная квартира, дача в Подмосковье, Сочи и персональная машина мужа.

Ах, скольких мастеров холодной штамповки кормит эта дама, за свою жизнь не заработавшая ни рубля!

Но Дора Михайловна Косякова взмолилась о пощаде.

— Не надо меня так! — говорила она со слезами на глазах. — Губы я крашу редко, и то в естественный цвет. По комиссионным хожу лишь в поисках сезонной обуви. Одета, как видите, скромно. И какая же я тунеядица? Сама стираю, убираю, готовлю. Вот приходите ко мне на пироги, увидите, какая я мастерица стряпать. Ни дочери, ни сына у меня, к сожалению, нет. Что касается прочего — тут я виновата, каюсь: не пускала мужа в совхоз и сама не хотела ехать.

Мы сжалились, выслушали Дору Михайловну до конца. А выслушав, решили наделить ее другой судьбой.

В соответствии с данными, изложенными Дорой Михайловной, сообщим, что муж ее Харитон Васильевич работал в главке, занимал средний пост, получал среднюю зарплату и считался вполне приличным и добросовестным человеком.

Однажды он, вернувшись с работы домой, сообщил жене новость:

— Меня посылают директором зерносовхоза в Кустанайскую область, на целину. Собирай чемоданы. Да поторопись, урожай нас с тобой ждать не будет. Уборка на носу.

Супруга, помешивая в кастрюле с молоком, ответила:

— Неужели не мог отбрыкаться, растяпа?

— Я и не думал отбрыкиваться. Да и чего ради? У нас с тобой не семеро по лавкам бегают. Ехать нужно, и все.

— Нет, не нужно. Пойди и возьми бюллетень. У тебя сердце.