— Да, — соглашаюсь я. — Действительно.

Я веду Генри наверх, на кухню. Я удивлен, увидев своего отца, сидящего за маленьким деревянным столом и пьющего чай. Он выглядит не менее удивленным тем, что я появился с ребенком.

— Привет, сынок, — говорит он своим низким, хриплым голосом.

— Папа, это Генри, — говорю я.

— Привет, Генри.

— Привет, — застенчиво говорит Генри.

— Хочешь чаю или какао? — говорит папа. — Думаю, у Греты где-то здесь есть что-то вроде маршмеллоу…

— Я люблю маршмеллоу, — говорит Генри.

— Сейчас поищу.

Папа встает из-за стола, шаркает по кухне, обыскивая шкафы. Сам он никогда ничего не готовит, поэтому не знает, где Грета что-то хранит.

На нем чистый, выглаженный халат поверх полосатой пижамы. Тапочки у него кожаные, тоже чистые и новые. Мой отец никогда не позволял себе расслабиться физически, каким бы разрушенным он ни был после смерти моей матери. Он по-прежнему носил рубашки с французскими манжетами и запонками, костюмы-тройки и оксфорды. Он стрижется каждые две недели и каждое утро тратит тридцать минут на бритье.

Единственная его часть, которая одичала, это его густые седые брови, которые тяжело нависают над черными, как у жука, глазами.

Когда-то он был крупным мужчиной — не таким крупным, как я, но физически внушительным. За последние пять лет он сильно похудел. Потерял в весе и росте. Однако он так же умен, как и прежде. Я видел, как он обыграл Неро в шахматы, а это нелегко сделать.

Он находит какао, затем нагревает молоко в кастрюле на плите. У нас есть микроволновка, но он никогда ей не доверял.

— Откуда ты взялся, мальчик? — спрашивает папа Генри, без какой-либо злобы.

— Какое-то время мы жили в Лос-Анджелесе, — говорит Генри. — До этого мы были в Испании.

— Кто мы?

— Симона — его мать, — говорю я папе.

Папа делает паузу, насыпая какао в кружку. Его глаза встречаются с моими. Он смотрит на Генри, на этот раз более внимательно. Я вижу, как его взгляд скользит по росту Генри, его волосам, глазам, тому, как он сутулится на стуле за маленьким кухонным столом.

— Это правда? — мягко спрашивает мой отец.

— Да, — киваю я. — Правда.

Папа наливает горячее молоко в кружку и размешивает. Он передает ее Генри, садясь напротив него.

— Я давно знаю твою маму, мальчик, — говорит он. — Она мне всегда нравилась.

— Она знаменита, — говорит Генри, потягивая какао. Пенистое молоко оставляет небольшие усы над его верхней губой. Это делает его особенно похожим на Симону — очень специфическое и драгоценное воспоминание, которое осталось у меня о ней с давних пор. Я прижимаю большой и указательный пальцы к внутренним уголкам глаз, на мгновение отворачиваюсь от него и глубоко дышу.

— Она очень красивая женщина, — кивает папа. — Я сам был женат на красивой женщине давным-давно.

— Папа, — говорю я. — Я снова должен идти. Ты можешь позаботиться о Генри? Он может лечь спать в моей комнате.

— Могу, — кивает отец. — Однако он не выглядит уставшим. Генри, ты устал?

Генри качает головой.

— Какие развлечения ты любишь?

— У вас есть какие-нибудь настольные игры? — нетерпеливо спрашивает Генри.

— У меня есть шахматная доска. Ты когда-нибудь играл в шахматы?

Он качает головой.

— Я научу тебя. После того, как мы допьем наши напитки.

Я вхожу в гостиную, скрываясь от Генри и отца. В сотый раз я проверяю свой телефон, чтобы узнать, не писал ли мне Дюпон. Ничего. Пропущенных звонков тоже нет.

Уже почти полночь. Через семь часов я должен встретиться с Дюпоном бог знает где, чтобы помешать ему убить женщину, которую я люблю. И я, блядь, понятия не имею, как я собираюсь это сделать.

В моей руке звонит телефон, и я так сильно пугаюсь, что чуть не роняю его.

— Да, — лаю я.

— Ты кажешься напряженным, Дьюс, — произносит протяжный голос.

— Черт возьми, Рэйлан! — кричу я нечленораздельно от удивления.

— Я получил твое сообщение.

Нет времени объяснять — я перехожу сразу к делу.

— Мне нужно знать все, что тебе известно о Кристиане Дюпоне. Он гребаный психопат. Он…

Рэйлан прерывает меня.

— Почему бы мне просто не рассказать тебе об этом лично?

— Что ты имеешь в виду?

— Я сел на самолет до Чикаго. Мы сейчас на взлетной полосе. Ты можешь заехать за мной, или я могу взять такси.

— Ты здесь? Прямо сейчас?

— Тебе лучше в это поверить.

Все мое тело обмякает от облегчения.

Я не знаю, что, черт возьми, мы собираемся делать. Но если кто и может мне помочь, так это Лонг Шот.

— Оставайся там, — говорю я. — Я приеду за тобой прямо сейчас.

Я забираю Рэйлана в О’Харе. Он небрит, волосы такие длинные, что достают до воротника, одежда и кожа грязные. Он ухмыляется, когда видит меня, его зубы и глаза белые на фоне грязного лица.

— Извини, — говорит он. — Я собирался принять душ где-нибудь по дороге.

Я обнимаю его, не обращая внимания на грязь, которая поднимается облаком, когда я хлопаю его по спине.

— Не могу передать, как сильно я это ценю, — говорю я.

Рэйлан пожимает плечами, как будто ему ничего не стоило пролететь через полмира, чтобы помочь мне.

— Давно не виделись, Дьюс, — говорит он.

Забавно видеть Рэйлана с той же старой спортивной сумкой, перекинутой через плечо, в рваных брюках-карго и потрепанных ботинках, которые, надеюсь, не те, что нам выдали в полевых условиях. Его деревенский говор все тот же, как и ухмылка, которая мелькает на его лице.

Хотя он выглядит немного старше. Он был совсем мальчишкой, когда работал моим наводчиком, недавно завербовался, ему едва перевалило за двадцать. Теперь у него морщины в уголках глаз, которые появляются только от щурения на ярком солнце пустыни, и он сильно загорел под слоем грязи. У него также гораздо больше татуировок. Больше, чем позволили бы военные.

Он больше не в армии. Он работает на группу наемников под названием «Черные рыцари». Иногда они нанимаются в армию в качестве частных военных подрядчиков. В других случаях он исчезает на месяцы, выполняя более мрачные задания, которые находятся на грани между законными и незаконными операциями.

Мне плевать, чем он занимается. Все, о чем я забочусь, это то, что он выглядит таким же крутым, как всегда, подтянутым и натренированным. Для этого мне нужен обученный солдат. Мои братья всегда прикроют меня, несмотря ни на что. Но они не знают тактики ведения боя. Именно с этим я столкнусь в Кристиане Дюпоне — не с гангстером. А тактиком. Солдатом.

— У тебя там винтовка? — спрашиваю я, кивая на его спортивную сумку.

— Конечно, — говорит Рэйлан. — Еще пара вкусностей для нас.

Он бросает свою сумку на заднее сиденье моего внедорожника и забирается на пассажирское сиденье.

— Черт, — говорит он, погружаясь в мягкую кожу. — Я уже месяц не сидел ни на чем, кроме брезента или стали.

— Наверное, кондиционера тоже не было, — говорю я, включая его.

— Ты все правильно понял, — вздыхает он, наклоняя вентиляционное отверстие, чтобы оно дуло ему в лицо.

— Итак, — говорю я, как только мы возвращаемся на дорогу. — Расскажи мне, что ты знаешь о Дюпоне.

— Его перевели в мое подразделение примерно через восемь месяцев после того, как ты вернулся домой, — говорит Рэйлан. — Сначала он казался нормальным. Он не был особо популярен, но никто его не недолюбливал. Он был тихим. Много читал. Не пил, поэтому некоторые другие парни думали, что он немного не в себе. Однако он знал свое дело. Он был чертовски точен — и ненасытен. Он хотел уволиться пораньше и задержаться допоздна. Хотел увеличить свои показатели. Было очевидно, что он был конкурентоспособен. И через некоторое время я понял, что он соперничал конкретно с тобой. Потому что он спрашивал о тебе. Спрашивал, сколько целей ты поразил за неделю или месяц. Какое самое большое число тех, кого ты убил за день. К тому времени ты был своего рода легендой. Ты же знаешь, как проходит армейское время: шесть месяцев равны шести годам, и истории становятся все безумнее с каждым разом, когда их рассказывают.