Было около десяти часов, когда они прибыли туда.

Они были голодны; кроме того, необходимо было похлопотать о карете и почтовых лошадях.

Пока Изидору и Себастьену подавали завтрак, они не обменялись ни единым словом: Себастьен был крайне озабочен судьбой отца, Изидор — печален. Тем временем Батист, распорядившись, чтобы позаботились о конях его хозяина, отправился добывать почтовых лошадей и экипаж.

В полдень трапеза была окончена, а у дверей путешественников ждала двуколка с запряженными лошадьми.

Изидор, до сих пор ездивший только в собственной карете, понятия не имел о том, что, когда путешествуешь в наемном экипаже, положено менять его на каждой станции вместе с лошадьми.

Смотрители, строго заставлявшие соблюдать правила, однако и не думавшие придерживаться их сами, далеко не всегда могли предоставить путешественникам новую карету и свежих лошадей.

Итак, путешественники, выехавшие из Даммартена в полдень, к парижской заставе подъехали лишь в половине пятого и только в пять часов вечера были у ворот Тюильри.

Там пришлось еще ждать, когда их пропустят: г-н де Лафайет повсюду расставил свои посты, потому что, отвечая перед Национальным собранием за безопасность короля в столь неспокойное время, он взялся за его охрану со всею добросовестностью.

Однако когда Шарни назвал свое имя, когда он сослался на своего брата, все препятствия были устранены: Изидора и Себастьена пропустили во двор Швейцарцев, а оттуда они прошли во внутренний двор.

Себастьен хотел, чтобы его незамедлительно проводили на улицу Сент-Оноре, в дом, где жил его отец. Однако Изидор возразил, заметив, что о судьбе доктора Жильбера, сменного королевского медика, должно быть лучше, чем где бы то ни было, известно у короля.

Мальчик, рассудительный не по возрасту, согласился с этим доводом.

Итак, он последовал за Изидором.

Несмотря на то что двор прибыл только накануне, в Тюильри уже успел установиться некоторый этикет. Изидора проводили по парадной лестнице в зеленую гостиную, едва освещенную двумя канделябрами, и придверник предложил ему подождать.

Весь дворец был погружен в полумрак. Так как во дворце жили до сих пор только частные лица, там никогда не было в достаточном количестве светильников, необходимых для парадного освещения — поистине королевской роскоши.

Придвернику поручено было узнать и о г-не графе де Шарни и о докторе Жильбере.

Мальчик сел на диван; Изидор принялся расхаживать взад и вперед.

Спустя десять минут придверник вернулся.

Господин граф де Шарни был у королевы.

Доктор Жильбер еще не появлялся; предполагали, что он в настоящую минуту находился у короля, но никто не мог за это поручиться, хотя дежурный камердинер отвечал, что король заперся у себя со своим доктором.

Однако, так как у короля было четыре сменных медика и один постоянный, никто точно не знал, с кем из докторов разговаривал король и был ли у него сейчас именно г-н Жильбер.

Если он там, ему передадут, что его кто-то ожидает в приемных королевы.

Себастьен вздохнул с облегчением: ему нечего было больше опасаться: его отец был жив и здоров.

Он подошел к Изидору поблагодарить за то, что тот привез его с собой.

Изидор обнял его со слезами на глазах.

Мысль о том, что Себастьен только что вновь обрел отца, заставляла его еще сильнее оплакивать своего брата, которого он потерял и уже никогда не увидит.

В эту минуту дверь распахнулась; придверник громко спросил:

— Господин виконт де Шарни?

— Это я! — выступая вперед, отвечал Изидор.

— Господина виконта просят пожаловать к королеве, — объявил придверник, пропуская виконта вперед.

— Вы меня дождетесь, Себастьен, не правда ли?.. — спросил Изидор. — Если, разумеется, доктор Жильбер меня не опередит… Помните, что я за вас отвечаю перед вашим отцом.

— Хорошо, сударь, — ответил Себастьен. — Еще раз прошу принять мою благодарность.

Изидор последовал за придверником, и дверь захлопнулась за ним.

Себастьен снова сел на диван.

Перестав волноваться за жизнь отца и за себя, будучи уверен в том, что доктор простит его, принимая во внимание его намерение, Себастьен вспомнил об аббате Фортье, о Питу и подумал о том беспокойстве, которое должны были они пережить: один — из-за его бегства, другой — из-за письма.

Он даже не понимал, каким образом — особенно при их задержках в пути — Питу не догнал их с Изидором, ведь стоило Питу лишь раздвинуть циркуль своих длинных ног, и он легко мог догнать почтовую лошадь.

По вполне естественной логике мышления, подумав о Питу, он перенесся мыслями в привычную обстановку: представил себя среди высоких деревьев, красивых тенистых аллей, увидел перед собой уходящий в синеющую бесконечную даль лес; потом постепенно вспомнил о странных видениях, посещавших его порой среди этих высоких деревьев, в глубине их зеленых куполов.

Он думал о женщине, которая столько раз являлась ему во сне и лишь однажды — так он, по крайней мере, полагал — наяву; это было в тот день, когда он гулял в Саторийском лесу: эта женщина неожиданно появилась, мелькнула и исчезла, будто облако, в прекрасной карете, уносимой парой великолепных коней.

Он вспомнил свое глубокое волнение, испытанное при виде ее, и, наполовину охваченный этой грезой, еле слышно прошептал:

— Матушка! Матушка! Матушка!

Вдруг дверь, закрывшаяся за Изидором де Шарни, распахнулась. На этот раз в ней появилась женщина.

Случилось так, что в этот момент глаза мальчика были устремлены на дверь.

Возникшее в ней явление до такой степени отвечало его мыслям, что, видя, как его мечта воплощается в живое существо, Себастьен вздрогнул.

Однако потрясение его было тем больше, что в вошедшей женщине соединились и его мечта, и реальность: это была и героиня его видений, и в то же время незнакомка, которую он видел в Саторийском лесу.

Он вскочил, словно подброшенный пружиной.

Губы его в изумлении разжались, глаза широко раскрылись, зрачки расширились.

Он задыхался и не мог произнести ни звука.

Не обратив на него никакого внимания, женщина величественно, гордо, высокомерно прошла мимо.

Внешне она казалась совершенно спокойной, однако нахмуренные брови, сильная бледность и учащенное дыхание указывали на сильнейшее нервное напряжение.

Она пересекла гостиную, отворила противоположную дверь и вышла в коридор.

Себастьен понял, что снова ее потеряет, если не поспешит за ней. В растерянности, словно для того, чтобы убедиться, что это не сон, он взглянул на дверь, в которую она вошла, потом перевел взгляд на дверь, через которую она вышла, и бросился за ней следом, успев заметить, как подол ее шелкового платья мелькнул за углом.

Она услышала, что кто-то идет за ней, и ускорила шаг, словно спасаясь от преследования.

Себастьен со всех ног бросился бежать по коридору: было темно, и он боялся, как бы дорогое его сердцу видение не исчезло, как в прошлый раз.

Заслышав приближающиеся шаги, она пошла еще быстрее и обернулась.

Себастьен радостно вскрикнул: это была она, она!

Увидев, что за ней бежит какой-то мальчуган, протягивая к ней руки, она, ничего не понимая, подбежала к лестнице и бросилась по ступеням вниз.

Едва она успела спуститься на один этаж, как Себастьен выбежал из коридора и бросился за ней с криками:

— Сударыня! Сударыня!

Его голос произвел на молодую женщину необычное действие, заставив затрепетать все ее существо: она почувствовала в сердце нечто вроде болезненной истомы, пробежавшей затем по всем ее членам, после чего ее охватила дрожь.

Однако, по-прежнему не понимая, что означает этот зов, и не отдавая себе отчета в своем волнении, она обратилась в настоящее бегство.

Но она лишь чуть-чуть опережала мальчика и потому никак не могла убежать от него.

Они почти в одно время оказались внизу.

Молодая женщина выбежала во двор, где ее ждала карета; лакей уже распахнул дверцу.