Граф Прованский поклонился, сохраняя на губах улыбку, и вышел из кабинета, когда смолкли шаги трех дам и он мог считать себя вне риска получить насмешливый взгляд или услышать неприятное словечко.

Королева, выйдя из кабинета Людовика XVI, поняла, какой серьезной опасности она только что избежала.

Она сумела оценить, сколько деликатности и сдержанности вложила Жанна в свое неожиданное показание и с каким поистине замечательным тактом она после достигнутого ею успешного результата оставалась в тени.

Действительно, Жанна, благодаря какому-то небывало счастливому случаю сразу же посвященная в такие интимные тайны, за которыми самые ловкие придворные напрасно охотятся десятки лет, и имевшая отныне основание быть уверенной, что сыграла видную роль в этот важный для королевы день, не гордилась этим и не проявляла своего тщеславия разными мелкими внешними признаками, которые надменная подозрительность великих мира сего умеет угадывать на лицах тех, кто стоит ниже их.

Поэтому королева, вместо того чтобы согласиться на выраженную Жанной готовность откланяться и уйти, удержала ее любезной улыбкой.

— Право, это очень удачно случилось, графиня, — сказала она Жанне, — что вы помешали мне и принцессе де Ламбаль войти к Месмеру. Посмотрите, какая гнусность: меня видели у двери или в передней и, основываясь на этом, стали говорить, что я была в зале кризисов… Так, кажется, его называют?

— Да, зал кризисов, ваше величество.

— Но, — заметила принцесса де Ламбаль, — как могло случиться, что, хотя публика знала, где находится королева, агенты господина де Крона могли так ошибиться? На мой взгляд, в этом кроется какая-то тайна. Агенты начальника полиции уверяют, что королева действительно была в зале кризисов.

— Правда, — задумчиво произнесла королева. — Тут нет никакой предвзятости со стороны господина де Крона, он честный человек и любит меня; но агенты могли быть подкуплены, милая Ламбаль. У меня есть враги, как вы видите. Но этот слух должен основываться на чем-нибудь. Расскажите нам все подробно, графиня. Прежде всего гнусный памфлет рисует меня опьяненной, зачарованной, замагнетизированной до такой степени, что я будто бы забыла всякое женское достоинство. Что тут есть правдоподобного? Действительно ли в тот день там была какая-нибудь женщина?

Жанна покраснела. Перед ней опять встала та тайна, роковое влияние которой на судьбу королевы она могла пресечь одним словом.

Но, открывая эту тайну, Жанна теряла удобный случай быть полезной, даже незаменимой ее величеству. Это губило все ее планы на будущее; поэтому она не изменила и на этот раз своей осторожности.

— Ваше величество, — сказала она, — там действительно была одна женщина, которая привлекла всеобщее внимание своими судорогами и возбужденным состоянием. Но мне кажется…

— Вам кажется, — с живостью подхватила королева, — что это была какая-нибудь актриса или, как их называют, особа свободного поведения, но не французская королева, не правда ли?

— Да, конечно, ваше величество.

— Графиня, вы очень хорошо говорили перед королем, а теперь моя очередь поговорить о вас. В каком положении ваши дела? Когда вы надеетесь добиться признания ваших прав? Но, кажется, кто-то сюда идет, принцесса?

В комнату вошла г-жа де Мизери.

— Угодно ли вашему величеству принять мадемуазель де Таверне? — спросила первая дама покоев.

— Ее? Конечно. О, какая церемонная, никогда не отступит ни на шаг от этикета! Андре, Андре, идите же!

— Ваше величество слишком добры ко мне, — сказала та, грациозно приседая.

В это время она заметила Жанну, которая, узнав в ней вторую даму из немецкого благотворительного общества, призвала себе на помощь притворное замешательство и скромное выражение лица.

Принцесса де Ламбаль воспользовалась приходом Андре, чтобы вернуться в Со, к герцогу Пентьевру.

Андре села около Марии Антуанетты, устремив на г-жу де Ламотт свои спокойные испытывающие глаза.

— Ну, Андре, — начала королева, — вот та дама, у которой мы были в последний день холодов.

— Я узнала эту даму, — отвечала с поклоном Андре.

Жанна, уже преисполнившись гордости, поспешила взглянуть на девушку, отыскивая на ее лице какой-нибудь признак зависти, но прочла на нем только полнейшее равнодушие.

Наделенная теми же чувствами, что и королева, Андре, которая в счастье оказалась бы выше всех женщин добротой, умом и великодушием, окутывалась как броней непроницаемой скрытностью, которую весь двор принимал за гордое целомудрие Дианы-девственницы.

— Вам известно, — обратилась к ней королева, — что наговорили королю обо мне?

— Вероятно, все самое худшее, — отвечала Андре, — именно потому, что неспособны говорить ни о чем хорошем.

— Вот, — сказала Жанна с наигранной простотой, — самая прекрасная фраза, которую я когда-нибудь слышала. Я называю ее прекрасной потому, что она очень точно выражает ощущение, которое сопровождает меня всю жизнь и которое мой слабый ум никогда не сумел бы облечь в такую форму.

— Я вам это расскажу, Андре.

— О, я уже знаю, — отвечала последняя, — граф Прованский рассказывал об этом недавно, одна моя приятельница была при этом.

— Очень удобный способ, — гневно воскликнула королева, — распространять ложь, излагая чистую правду! Но оставим это. Мы с графиней обсуждали ее дела. Кто вам покровительствует, графиня?

— Вы, ваше величество, — смело сказала Жанна, — вы, позволив мне явиться сюда поцеловать вашу руку.

— У нее есть сердце, — сказала Мария Антуанетта Андре, — мне нравятся эти внезапные порывы чувства.

Андре ничего не отвечала.

— Ваше величество, — продолжала Жанна, — мало лиц дерзали оказывать мне покровительство, когда я была в неизвестности и в стесненных обстоятельствах; теперь же, после того, как меня увидели в Версале, все наперерыв будут оспаривать друг у друга право быть приятной королеве, то есть, я хочу сказать, особе, которую ее величество удостоило почтить взглядом.

— Как, — сказала, опускаясь в кресло, королева, — никто не оказался настолько храбрым или настолько испорченным, чтобы помочь вам ради вас самой?

— Мне покровительствовала сначала госпожа де Буленвилье, — отвечала Жанна, — храбрая женщина, а затем господин де Буленвилье, развращенный человек. Но со времени моего замужества никто, о, никто! — повторила она с притворным вздохом. — О, простите! Я забыла об одном благородном человеке, о щедром принце…

— О принце? Кто же он, графиня?

— Господин кардинал де Роган.

Королева сделала быстрое движение в сторону Жанны.

— Мой враг! — сказала она с улыбкой.

— Враг вашего величества? Он, кардинал? — воскликнула Жанна. — О, ваше величество!

— Вас, по-видимому, удивляет, графиня, что у королевы может быть враг? Как заметно, что вы никогда не жили при дворе!

— Но, ваше величество, кардинал боготворит вас, я так всегда думала, по крайней мере… И если я не ошибаюсь, его почтение к августейшей супруге короля равняется его преданности ей.

— Я верю вам, графиня, — отвечала Мария Антуанетта, давая волю своей обычной веселости, — я верю вам отчасти. Да, кардинал боготворит… — И с этими словами она обернулась к Андре де Таверне, громко смеясь. — Что ж, графиня, да, господин кардинал боготворит меня. И поэтому-то он мой враг.

Жанна де Ламотт постаралась изобразить на своем лице удивление провинциалки.

— Вам покровительствует господин принц-архиепископ Луи де Роган! — продолжала королева. — Расскажите-ка нам об этом, графиня.

— Это очень просто, ваше величество. Его высокопреосвященство самым великодушным и деликатным образом оказал мне помощь, выказав изобретательнейшую щедрость.

— Прекрасно. Принц Луи расточителен, в этом ему отказать нельзя. Как вы думаете, Андре, ведь господин кардинал может начать боготворить и эту хорошенькую графиню? Графиня, расскажите-ка нам об этом.

И Мария Антуанетта снова громко и весело рассмеялась, хотя мадемуазель де Таверне, по-прежнему серьезная, нисколько ее к тому не поощряла.