Калиостро с холодным видом сложил бумагу, намереваясь положить ее в карман.

Кардинал остановил его.

— Господин граф, — сказал он, — никто из Роганов не допустит, чтобы кто бы то ни было на свете давал ему уроки великодушия. Притом здесь это был бы просто-напросто урок честности. Позвольте мне расписку, сударь, прошу вас, и я вам уплачу.

Теперь Калиостро, казалось, в свою очередь был в нерешительности. И действительно, бледное лицо, опухшие веки, дрожащая рука кардинала как будто возбудили в нем живое участие.

Кардинал, при всей своей гордости, обратил внимание на этот добрый порыв Калиостро. Была минута, когда он надеялся на благоприятный исход дела.

Но вдруг взгляд графа принял жесткое выражение. Какое-то облако затуманило его чело, и он протянул кардиналу расписку.

Господин де Роган, пораженный в самое сердце, не промедлил ни минуты. Он направился к шкафу, на который указал Калиостро, и взял оттуда пачку билетов ренты лесного ведомства. Потом он указал пальцем на несколько мешков, наполненных серебром, и выдвинул ящик с золотом.

— Господин граф, — сказал он, — вот ваши пятьсот тысяч ливров. Но я теперь должен вам еще двести пятьдесят тысяч ливров процентов, если вы не настаиваете на получении сложных процентов, которые составили бы еще более значительную сумму. Я велю моему управляющему сделать расчеты и представлю вам обеспечение этого платежа. Прошу вас только, дайте мне время.

— Монсеньер, — ответил Калиостро, — я одолжил пятьсот тысяч ливров господину де Рогану; господин де Роган должен мне пятьсот тысяч ливров и ничего больше. Если бы я желал иметь проценты, я бы оговорил это в расписке. Как доверенное лицо или наследник Джузеппе.

Бальзамо, если вам угодно (ибо Джузеппе Бальзамо действительно умер), я должен получить только сумму, обозначенную в расписке; вы мне ее платите, я получаю и благодарю вас. Примите свидетельство моего глубокого почтения. Итак, теперь я беру только ценные бумаги, монсеньер; но ввиду того, что мне настоятельно необходима вся сумма сегодня же, я пришлю за золотом и серебром, которое прошу держать наготове.

С этими словами, на которые кардинал не нашелся что ответить, Калиостро положил пачку ценных бумаг в карман и, почтительно поклонившись кардиналу, в руках у которого оставалась расписка, вышел.

— Несчастье пало на меня одного, — вздохнул г-н де Роган после ухода Калиостро, — потому что королева в состоянии уплатить; уж к ней-то, по крайней мере, не явится нежданный Джузеппе Бальзамо требовать старый долг в пятьсот тысяч ливров.

Это было за два дня до первого платежа, назначенного королевой. Господин де Калонн до сих пор еще не сдержал своих обещаний: его смета не была еще подписана королем.

Дело в том, что министр был очень занят. Он несколько позабыл о королеве. Она же со своей стороны считала, что напоминать о себе контролеру финансов было бы ниже ее достоинства. Получив его обещание, она ждала.

Однако она начинала беспокоиться, осведомляться, искать способы поговорить с г-ном де Калонном, не компрометируя себя, когда вдруг получила записку от министра.

"Сегодня вечером, — писал он, — дело, которое Вашему величеству было угодно поручить мне, будет подписано в совете и деньги будут у королевы завтра утром".

Вся веселость вернулась к Марии Антуанетте. Она не думала более ни о чем, даже о трудном завтрашнем дне.

Видно было даже, что в своих прогулках она выбирает самые уединенные аллеи, как бы для того, чтобы оградить свои мысли от соприкосновения со всем материальным и светским.

Она еще прогуливалась с г-жой де Ламбаль и присоединившимся к ним графом д’Артуа, в то время как король, пообедав, отправился в совет.

Он был не в духе. Из России пришли дурные вести. В Лионском заливе погибло судно. Некоторые провинции отказывались платить налоги. Великолепная карта полушарий, которую он собственноручно отполировал и покрыл лаком, треснула от жары, и Европа оказалась разрезанной на две части под тридцатым градусом широты и пятьдесят пятым долготы. Его величество гневался на весь мир, даже на г-на де Калонна.

А тот, с улыбкой на устах, тщетно протягивал ему свой великолепный надушенный портфель. Молча и мрачно король начал набрасывать на листе белой бумаги беспорядочные штрихи. На барометре его настроения это обозначало: "Буря". Если же он рисовал человечков и лошадок, то это означало: "Ясная погода".

Дело в том, что манией короля было рисовать во время заседаний совета. Людовик XVI не любил смотреть в лицо людям: он был застенчив. Перо в руках придавало ему уверенность и важную осанку. В то время как он занимался таким образом, оратор мог развивать свои положения; король, украдкой поднимая на него глаза, понемногу черпал что-то из своих взглядов — ровно настолько, чтобы, оценивая мысль, не забыть человека, который ее высказал.

Если он говорил сам — а говорил он хорошо, — то рисунок спасал его речь от всякой манерности. Ему не приходилось прибегать к жестикуляции. Он мог, когда ему вздумается, прервать речь или увлечься ею. Штрих на бумаге заменял при необходимости словесные узоры.

Итак, король взял, по обыкновению, перо, а министры начали чтение проектов и дипломатических нот.

Король не издал ни одного звука при чтении иностранной корреспонденции, как бы ничего не понимая в этих делах.

Но когда стали читать подробную месячную смету расходов, он поднял голову.

Господин де Калонн начал читать памятную записку касательно займа, предполагавшегося на будущий год. Король принялся с яростью за свои штрихи.

— Вечно занимаем, — сказал он, — не зная, как отдадим, а ведь это задача, господин де Калонн.

— Ваше величество, заем — это способ отвести воду от источника: в одном месте она исчезнет, а в другом станет обильнее. Я скажу больше — она пополнится подземными ключами… И прежде всего, вместо того чтобы говорить, как мы заплатим, надо бы сказать, каким образом и под какое обеспечение мы будем занимать. Ведь задача, о которой упоминало ваше величество, не в том, чем заплатить, а в том, найдем ли мы кредиторов.

Король довел штриховку до непроницаемой черноты, но не прибавил ни слова: его лицо было вполне красноречиво.

Господин де Калонн изложил свой план при одобрении коллег, и король подписал проект, хотя и со вздохом.

— А теперь, раз мы имеем деньги, — смеясь сказал Калонн, — будем их и расходовать.

Король с гримасой посмотрел на министра, и штриховка превратилась в громадное чернильное пятно. Господин де Калонн передал ему смету расходов на пенсии, награды, поощрения, подарки и жалованье.

Проект был не длинный, но хорошо разработанный. Король перевернул страницы и посмотрел общую сумму.

— Миллион сто тысяч ливров на такие пустяки! Как же это может быть?

И он положил перо.

— Прочтите, ваше величество, до конца и соблаговолите заметить, что из миллиона ста тысяч ливров по одной только статье требуется пятьсот тысяч.

— Какая же это статья, господин генеральный контролер?

— Аванс ее величеству королеве, ваше величество.

— Королеве!.. — воскликнул Людовик XVI. — Пятьсот тысяч ливров королеве! О сударь, это невозможно!

— Прошу извинения, ваше величество, но цифра точная.

— Пятьсот тысяч ливров королеве! — повторил король. — Здесь какое-то недоразумение. На прошлой неделе… нет, две недели тому назад я приказал выплатить ее величеству содержание за три месяца.

— Ваше величество, королева нуждалась в деньгах. Все знают, как ее величество их расходует, и ничего нет необычайного…

— Нет, нет! — воскликнул король, в котором пробудилось желание заставить говорить о своей бережливости и в то же время снискать королеве аплодисменты, когда она поедет в Оперу. — Королева не хочет такой суммы, господин де Калонн! Королева сама мне говорила, что корабль предпочтительнее драгоценных украшений. Королева считает, что если Франция берет займы, чтобы прокормить своих бедных, то мы, богатые, должны помогать Франции. Итак, если королева нуждается в этой сумме, то тем больше будет ее заслуга, если она согласится подождать, и я вам ручаюсь, что она будет ждать.