— Как! Бутылки еще нет?

— Нет, монсеньер.

— Великий Боже! Ну, а если ваш савернский собрат окажется настолько же преданным господину принцу де Рогану, насколько вы сами преданы мне?

— Что ж из того, монсеньер?

— Если он не даст бутылки, как то сделали бы и вы?

— Я, монсеньер?

— Ну да, ведь я полагаю, что вы не отдали бы никому такой бутылки вина, если бы она имелась в моем погребе?

— Покорнейше прошу прощения у монсеньера: если бы один из моих собратьев, которому предстояло бы служить за столом королю, пришел бы ко мне и попросил бутылку вашего лучшего вина, я ему немедленно дал бы ее.

— О! — произнес маршал с легкой гримасой.

— Помогай сам, и тебе помогут, монсеньер.

— Ну в таком случае я почти спокоен, — со вздохом сказал маршал. — Но мы все же рискуем.

— Чем именно, монсеньер?

— А если бутылка разобьется?

— О! Монсеньер, еще не было примера, чтобы кто-нибудь разбил бутылку вина стоимостью в две тысячи ливров.

— Правда, не будем больше говорить об этом. В котором же часу должен приехать ваш курьер?

— Ровно в четыре.

— Но, в таком случае, что нам может помешать обедать ровно в четыре часа? — продолжал маршал с упрямством, достойным кастильского мула.

— Монсеньер, надо дать вину отлежаться в продолжение часа, и то только благодаря лично мною изобретенному способу. А без этого потребовалось бы три дня.

Разбитый и в этом пункте, маршал в знак своего поражения отвесил поклон своему дворецкому.

— Да и помимо этого, — продолжал тот, — приглашенные монсеньера, зная, что они будут иметь честь обедать с господином графом де Хага, съедутся только к половине пятого.

— Это что еще за новость?

— Без сомнения, монсеньер. Среди гостей монсеньера находятся, если не ошибаюсь, господин граф де Лонэ, госпожа графиня Дюбарри, господа де Лаперуз, де Фаврас, де Кондорсе, де Калиостро и де Таверне?

— Ну так что же?

— Начнем с первого гостя: господин де Лонэ приезжает из Бастилии. До Версаля от Парижа из-за обледенелых дорог три часа езды.

— Да, но он выедет тотчас же после обеда заключенных, то есть в полдень. Я-то знаю это.

— Извините, монсеньер, с того времени как монсеньер был в Бастилии, час обеда там изменен: теперь в Бастилии обедают в час.

— Сударь, каждый день приходится узнавать что-нибудь новое благодаря вам. Продолжайте.

— Госпожа Дюбарри приезжает из Люсьенна; ей придется ехать все время под гору по гололедице.

— О! Это не помешает ей быть аккуратной. С тех пор как она состоит фавориткой всего-навсего герцога, она разыгрывает роль королевы только перед баронами. Поймите же, наконец, сударь, одно: я желал обедать пораньше из-за господина де Лаперуза, который уезжает сегодня вечером и вовсе не захочет засиживаться.

— Монсеньер, господин де Лаперуз находится в данное время у короля: он беседует с его величеством о географии и космографии. Король не отпустит господина де Лаперуза так скоро.

— Это возможно…

— Это несомненно, монсеньер. То же можно сказать и относительно господина де Фавраса, который сидит теперь у господина графа Прованского и, без сомнения, беседует с ним о пьесе господина Карона де Бомарше.

— О «Женитьбе Фигаро»?

— Да, монсеньер.

— А известно ли вам, сударь, что вы вполне начитанный человек?

— В свободные минуты я читаю, монсеньер.

— У нас есть еще господин де Кондорсе, который, как геометр, может похвастать пунктуальностью.

— Да, но он углубится в вычисления, а когда покончит с ними, то окажется запоздавшим на полчаса. Что касается графа де Калиостро, то, поскольку этот сеньор иностранец и живет в Париже недавно, весьма вероятно, что, еще не вполне ознакомившись с образом жизни в Версале, он заставит себя ждать.

— Ну, — сказал маршал, — вы перечислили всех моих гостей, не считая Таверне, и при этом в такой строгой последовательности, которая достойна Гомера и моего бедного Рафте.

Дворецкий поклонился.

— Я не упомянул о господине де Таверне, — продолжал он, — потому что он старый друг и охотно подчинится всем условиям. Итак, монсеньер, вот и все восемь персон, обедающие у нас, не так ли?

— Именно так. А где вы подадите обед, сударь?

— В большой столовой, монсеньер.

— Но мы там замерзнем!

— В ней топят уже три дня, монсеньер, я довел температуру до восемнадцати градусов.

— Прекрасно! Но вот бьет половина…

Маршал взглянул на часы.

— Половина пятого, сударь.

— Да, монсеньер, и во двор въезжает верховой: это приехала моя бутылка токайского.

— Желал бы я иметь таких слуг еще в продолжение двадцати лет, — сказал старый маршал, снова подходя к зеркалу, между тем как дворецкий побежал в буфетную.

— Двадцати лет? — повторил со смехом чей-то голос в ту самую минуту, как герцог окидывал себя взглядом в зеркале. — Двадцати лет! Мой милый маршал, от души желаю вам прожить их. Но тогда мне будет шестьдесят лет и я буду совсем старуха.

— Вы, графиня? — воскликнул маршал. — Вы первая! Боже, как вы неизменно прекрасны и свежи!

— Скажите лучше, что я замерзла, герцог.

— Пройдите в будуар, прошу вас.

— О! Я буду там вдвоем с вами, маршал?

— Нет, втроем, — послышался старческий голос.

— Таверне! — воскликнул маршал. — Проклятая помеха! — прошептал он на ухо графине.

— Фат! — пробормотала г-жа Дюбарри, разражаясь громким смехом.

И все трое прошли в соседнюю комнату.

В эту самую минуту глухой, смягченный выпавшим снегом стук колес нескольких карет известил маршала о прибытии других приглашенных, и вскоре благодаря распорядительности дворецкого девять человек усаживались вокруг овального стола в обеденном зале. Им прислуживали девять лакеев, молчаливых, как тени, проворных без суетливости и предупредительных без надоедливости; они бесшумно скользили по коврам и обходили обедавших, даже слегка не задевая руками ни их самих, ни их кресел с грудой мехов, в которых тонули до колен ноги сидевших за столом.

Гости маршала наслаждались нежным теплом, веявшим от печей, ароматами мяса, букетом вин. А после супа завязались и первые разговоры.

Извне до них не долетало ни одного звука, так как массивные ставни были закрыты наглухо. Внутри также царила полная тишина, прерываемая только легким гулом голосов обедавших. Тарелки менялись совершенно бесшумно, серебро переходило с буфета на стол, даже не звякнув; дворецкий распоряжался всем, не позволяя себе даже легкого шепота: он отдавал приказания глазами.

Вот почему минут через десять гости почувствовали себя так, точно они были одни в столовой. В самом деле, такие немые слуги, такие как бы бестелесные рабы должны быть и глухи.

Господин де Ришелье первый нарушил торжественное молчание, царившее за супом.

— Вы ничего не пьете, господин граф? — сказал он, обращаясь к своему соседу справа.

Тот, к кому были обращены эти слова, был человек лет тридцати восьми, белокурый, маленького роста, с довольно высоко поднятыми плечами. Взгляд его светло-голубых глаз порою оживлялся, но чаще был полон меланхолии. Открытый красивый лоб свидетельствовал о знатном происхождении гостя.

— Я пью только воду, маршал, — отвечал он.

— Вы делали исключение для короля Людовика Пятнадцатого, — продолжал герцог. — Я имел честь обедать у него вместе с господином графом, и в тот раз вы соблаговолили пить вино.

— Вы пробуждаете во мне очень приятное воспоминание, господин маршал. Да, это было в тысячу семьсот семьдесят первом году, и я пил тогда токайское из императорских погребов.

— То самое, что мой дворецкий имеет честь наливать вам в эту минуту, господин граф, — отвечал Ришелье с поклоном.

Граф де Хага поднял стакан к глазам и стал рассматривать вино на свет.

Оно сверкало в стакане, как жидкий рубин.

— Действительно, — сказал он, — благодарю вас, господин маршал.

Граф произнес это слово «благодарю» с таким величавым и приветливым выражением, что наэлектризованные присутствующие единодушно вскочили со своих мест с возгласом: