Спутник слушал его, качая головой и молча улыбаясь.

— Что вы мне скажете на это? — спросил отвратительный на вид низенький человек. — Разве вы не согласны со мной?

— Это немалое дело — согласиться быть заклейменной на груди, — возразил тот. — Комедия, о которой вы говорите, по-моему, не доказана. Вы больше, чем я, имеете право называться врачом и должны были почувствовать запах горелого мяса. Признаюсь, неприятное воспоминание.

— Денежная сделка, говорю вам: платят осужденной, которую должны клеймить за что-нибудь другое; ей платят за то, чтобы она сказала три-четыре громкие фразы, а потом затыкают кляпом рот, когда она уже готова отказаться…

— Ну-ну, — флегматично сказал тот, кого собеседник назвал Максимилианом. — Я не последую за вами по этому пути; он слишком зыбок.

— Гм!.. — произнес другой. — Значит, вы поступите как остальные зеваки; кончится тем, что вы станете уверять, будто видели, как клеймили госпожу де Ламотт. Что у вас за капризы! Только что вы говорили другое! Ведь вы мне сказали очень ясно: "Я не думаю, что заклеймили госпожу де Ламотт!"

— Нет, я и теперь этого не думаю, — улыбаясь, возразил молодой человек, — но это и не одна из тех осужденных, о которых вы говорите.

— В таком случае, кто же та особа, которая была подвергнута клеймению тут, на площади, вместо госпожи де Ламотт?

— Это королева! — сказал молодой человек резким голосом своему мрачному товарищу и подчеркнул свои слова загадочной улыбкой.

Тот отступил на шаг, громко и одобрительно рассмеявшись этой шутке, и затем, оглядевшись, сказал:

— Прощайте, Робеспьер!

— Прощайте, Марат! — ответил его спутник.

И они расстались.

В самый день исполнения приговора, в полдень, король вышел из своего кабинета в Версале, и все слышали, как он отпустил графа Прованского, резко сказав ему:

— Месье, я сегодня буду присутствовать при венчании. Не говорите мне, прошу вас, о семейной жизни, о несчастной семейной жизни: это было бы плохим предзнаменованием для новобрачных, которых я люблю и которым буду покровительствовать.

Граф Прованский нахмурил брови, с улыбкой отвесил низкий поклон брату и вернулся в свои апартаменты.

Король, продолжая свой путь мимо придворных, теснившихся по галереям, улыбался одним и бросал гордый взгляд другим, смотря по их отношению к процессу, по которому парламент только что вынес свое решение.

Таким образом он дошел до квадратной гостиной, где находилась королева в парадном туалете, окруженная дамами и кавалерами своей свиты.

Мария Антуанетта, бледная под наложенными румянами, с притворным вниманием выслушивала расспросы г-жи де Ламбаль и г-на де Калонна, осведомлявшихся о ее здоровье.

Украдкой она часто взглядывала на дверь и тотчас отводила глаза, как человек, который сгорает от нетерпения кого-то увидеть и в то же время боится этого.

— Король! — провозгласил один из служителей.

Среди волн вышивок, кружев и ослепительного блеска показался Людовик XVI, чей первый взгляд еще с порога был устремлен на нее.

Мария Антуанетта встала и сделала три шага навстречу королю; он с любезной улыбкой поцеловал ей руку.

— Вы сегодня прекрасны, как нельзя более прекрасны, мадам, — сказал он.

Она грустно улыбнулась и еще раз обвела неуверенным взглядом толпу, надеясь увидеть в ней чье-то лицо, которое, как мы уже сказали, искала.

— Наших будущих супругов еще нет? — спросил король. — Кажется, сейчас будет бить полдень.

— Ваше величество, — ответила королева, делая над собой такое усилие, что румяна на ее лице потрескались и опали местами, — приехал только господин де Шарни; он в галерее ожидает приказания вашего величества, чтобы войти.

— Шарни!.. — произнес король, не замечая выразительного молчания, последовавшего за словами королевы. — Шарни здесь? Пусть он войдет! Пусть войдет!

Несколько придворных отделились от толпы и пошли навстречу г-ну де Шарни.

Королева крепко прижала руку к сердцу и села спиною к двери.

— Да, действительно, уже полдень, — повторил король, — невесте пора быть здесь.

В это время г-н де Шарни показался у входа в гостиную; он услышал последние слова короля и тотчас сказал:

— Соблаговолите, ваше величество, простить мадемуазель де Таверне ее невольное запоздание. Со дня смерти своего отца она не вставала с постели. Сегодня она в первый раз встала и была бы уже здесь, исполняя приказание вашего величества, не случись с нею в последнюю минуту обморока.

— Это милое дитя так любило своего отца! — громко проговорил король. — Но так как Андре нашла хорошего мужа, то мы надеемся, что она утешится.

Королева слушала, или, скорее, услышала это, сохраняя свою неподвижную позу. Тот, кто следил бы за нею глазами, пока говорил Шарни, мог бы видеть, как кровь ее волной отхлынула от головы к сердцу.

Король заметил, что гостиная полна знати и духовенства, и внезапно поднял голову.

— Господин де Бретейль, — сказал он, — послали вы Калиостро приказ об изгнании из Франции?

— Да, ваше величество, — почтительно ответил министр.

В гостиной царила такая глубокая тишина, что можно было бы расслышать дыхание спящей птицы.

— А эту Ламотт, которая называет себя де Валуа, — громко продолжал король, — кажется, клеймят сегодня?

— В настоящую минуту, ваше величество, это должно быть исполнено, — ответил хранитель печатей.

Глаза королевы сверкнули. По гостиной пробежал шепот, который должен был выразить одобрение.

— Господину кардиналу будет неприятно узнать, что его сообщницу заклеймили, — продолжал Людовик XVI с упорством и злопамятностью, не замечавшимися в нем до этого времени.

Произнеся слова "его сообщницу", относившиеся к только что оправданному парламентом обвиняемому, слова, позорившие кумира парижан и признававшие вором и мошенником одного из первых князей Церкви, одного из первых принцев Франции, король, как бы бросая торжественный вызов духовенству, дворянству, парламенту и народу для того, чтобы поддержать честь своей жены, обвел всех взглядом, в котором выражался такой гнев и величие, какого никто во Франции не видел с тех пор, как глаза Людовика XIV закрылись для вечного сна.

Ни шепота, ни одобрительного возгласа не раздалось в ответ на эту месть короля, направленную против всех замышлявших обесчестить монархию. Затем король приблизился к королеве, которая протягивала ему руки в порыве глубокой признательности.

В эту минуту в конце галереи показалась мадемуазель де Таверне в белом подвенечном платье и с белым, как у привидения, лицом, под руку с братом Филиппом де Таверне.

Андре подходила быстрыми шагами, взгляд ее блуждал, грудь волновалась; она ничего не видела и не слышала; рука брата придавала ей силы и мужество, направляла ее шаги.

Толпа придворных встретила улыбками подходившую невесту. Все дамы встали за королевою, а мужчины — за королем.

Бальи де Сюфрен, ведя за руку Оливье де Шарни, пошел навстречу Андре и ее брату, поклонился им и смешался с группой близких друзей и родственников.

Филипп продолжал свой путь, не встречаясь взглядом с Оливье и даже легким пожатием пальцев не предупредив Андре, что она должна поднять голову.

Лишь подойдя к королю, он прижал к себе руку сестры, и она, точно гальванизированный мертвец, широко открыла глаза и увидела Людовика XVI, смотревшего на нее с доброй улыбкой.

Она присела в реверансе при шепоте присутствующих, выразивших так свое восхищение ее красотой.

— Мадемуазель, — сказал король, беря ее за руку, — вы намеревались дождаться окончания вашего траура, чтобы выйти замуж за господина де Шарни; без моей просьбы ускорить свадьбу ваш будущий супруг, несмотря на свое нетерпение, быть может, позволил бы вам отложить ее еще на месяц, так как, говорят, вы нездоровы, что меня- огорчает; но я считаю себя обязанным позаботиться о счастье достойных дворян, которые служат мне так, как господин де Шарни, и если бы ваше венчание не состоялось сегодня, я не мог бы присутствовать при нем, так как завтра уезжаю вместе с королевою в путешествие по Франции. Итак, я сегодня буду иметь удовольствие подписаться на вашем брачном договоре и видеть ваше венчание в своей часовне. Поклонитесь королеве, мадемуазель, и поблагодарите ее, потому что ее величество была очень добра к вам.