В это время Олива схватила руку победителя и сказала ему:

— О сударь, вы очень храбры; но господин Босир коварен и, кроме того, вы меня поставите в очень неприятное положение, если останетесь здесь дольше. Когда вы уйдете, он меня, конечно, примется бить.

— В таком случае я остаюсь.

— Нет, нет, ради Бога; он меня бьет, я его также бью и всегда оказываюсь сильнее, потому что мне щадить незачем. Уходите же, прошу вас.

— Обратите внимание на одно обстоятельство, красавица моя: если я выйду отсюда, то встречусь с ним внизу или же на лестнице, где он меня будет подкарауливать; мы снова начнем драться, а на лестнице нельзя так удачно парировать удары, как на диване.

— Так что же?

— Либо я убью метра Босира, либо он убьет меня.

— Великий Боже! Это правда. Это был бы славный скандал в доме!

— А его желательно было бы избегнуть, поэтому я остаюсь.

— Ради самого Неба, уходите! Поднимитесь на следующий этаж и оставайтесь там, пока Босир не вернется. Считая, что вы все еще здесь, он не станет вас нигде искать. Как только он войдет сюда, вы услышите, как я запру дверь на два оборота ключа. Я таким образом посажу голубчика под замок и положу ключ себе в карман. Воспользуйтесь этой минутой и уходите, пока я, чтобы выиграть время, буду мужественно драться с Босиром.

— Вы прелестная девушка… До свидания.

— До свидания? Когда же?

— Сегодня ночью, если вы ничего не имеете против.

— Как, сегодня ночью?! В своем ли вы уме?

— Ну да, сегодня ночью. Разве сегодня нет бала в Опере?

— Да подумайте же о том, что теперь уже полночь!

— Я это знаю; это безразлично.

— Нужны домино.

— Босир отправится за ними, если вы сумеете его хорошенько отколотить.

— Вы правы, — со смехом подтвердила Олива.

— Вот десять луидоров на костюмы, — сказал, в свою очередь засмеявшись, незнакомец.

— Прощайте, прощайте. Благодарю!

И с этими словами она вытеснила его на площадку.

— Он запер дверь внизу, — сказал незнакомец.

— Она закрывается изнутри только на засов. Прощайте, он идет.

— Ну, а если случайно он вас отколотит, как вы мне сообщите об этом?

— У вас, вероятно, есть лакеи? — спросила Олива после минутного размышления.

— Да, и я поставлю одного под вашими окнами.

— Прекрасно, и пусть он смотрит вверх, пока ему не упадет на нос записочка.

— Пусть так. Прощайте.

Незнакомец поднялся на верхний этаж, что было очень легко исполнить, так как на лестнице было темно, а Олива, обратившись с громкой бранью к Босиру, заглушала шум шагов своего нового сообщника.

— Да придете ли вы наконец, бешеный! — кричала она Босиру, который поднимался по лестнице, предаваясь серьезным размышлениям о моральном и физическом превосходстве этого самозванца, так нагло вторгшегося в чужое жилище.

Дойдя до этажа, где его ждала Олива, он вложил шпагу в ножны и мысленно стал готовить речь.

Олива взяла его за плечи, втолкнула в переднюю и заперла дверь на два оборота, как и обещала.

Незнакомец, спускаясь с лестницы, мог слышать шум завязавшейся битвы, в котором громко, как медь в оркестре, выделялся тот вид рукоприкладства, который вульгарно и звукоподражательно зовется оплеухами.

Они сопровождались криком и попреками. Голос Босира оглушал, а голос Оливи заглушал его. Пусть нам простят эту плохую игру слов, которая, однако, точно передает смысл описанной сцены.

"Действительно, — подумал, удаляясь незнакомец, — никто бы не поверил, чтобы женщина, которую так напугал приход ее повелителя, могла проявить такую способность к сопротивлению".

Незнакомец не стал терять времени, ожидая окончания этой сцены.

"Начало так горячо, — размышлял он, — что развязка не может быть далека".

Он завернул за угол маленькой улицы Анжуйского Дофина, где его ожидала карета, въехавшая в эту уличку задом.

Незнакомец сказал несколько слов одному из своих людей, и тот немедленно занял позицию под окнами Олива, притаившись в густой тени маленькой аркады у входа старинного дома.

Слуга мог видеть отсюда освещенные окна и судить по движению силуэтов о том, что происходило в комнатах.

В первые минуты быстро двигавшиеся взад и вперед, оба силуэта постепенно стали спокойнее, и наконец из двух остался только один.

Вот что произошло за занавесками окна.

Сначала Босир удивился, увидев, что за ним запирают дверь на ключ; затем изумился тому, что мадемуазель Олива кричит так громко, и, наконец, еще более был поражен, когда, войдя в комнату, не нашел там своего страшного соперника.

Он стал искать его, грозил, кричал: если этот человек прячется, то, значит, боится его, а если он боится, то победа на стороне Босира.

Олива заставляла его прекратить эти поиски и отвечать на ее вопросы.

Босир, видя, что с ним грубо обращаются, в свою очередь повысил голос.

Олива, уже не чувствовавшая себя виновной, так как доказательства исчезли — quia corpus delicti aberat, по выражению закона, — стала громко кричать; Босир, решив заставить ее замолчать, хотел закрыть ей рот рукой или, вернее, попытался показать, что хочет это сделать.

Но эта была его ошибка: Олива поняла по-своему этот примирительный жест Босира. Навстречу его руке, приближавшейся к ее лицу, она выставила свою руку, столь же ловкую и быструю, какой была недавно шпага незнакомца.

Эта рука внезапной квартой и терцией парировала движение противника и, размахнувшись, ударила Босира по щеке.

Босир ответил боковым ударом правой руки, который заставил опуститься обе руки Оливы и скандальным образом вызвал яркую краску на ее левой щеке.

Вот это-то момент их беседы и уловил незнакомец, спускаясь с лестницы.

Объяснение, начатое таким образом, всегда влечет за собой скорую развязку; но тем не менее всякая развязка, — даже самая хорошая, — чтобы быть драматичной, требует долгих приготовлений.

Оливы в ответ на пощечину Босира пустила в него тяжелым и опасным метательным снарядом — фаянсовым кувшином; Босир ответил ей на это при помощи мулине тростью, которая разбила на пути несколько чашек, сломала свечу и наконец опустилась на плечо молодой женщины.

Взбешенная, она прыгнула на Босира и схватила его за горло. Несчастному поневоле пришлось ухватиться за то, что ему попалось под руку на угрожавшей его жизни Оливы.

Он разорвал ее платье. Олива, оскорбись за себя и жалея платье, выпустила добычу; Босир не устоял на ногах и отлетел на самую середину комнаты. Естественно, он поднялся с пола еще более рассерженный.

Но так как сила неприятеля измеряется его способностью к самообороне и даже победитель уважает ее в противнике, то Босир, возымевший немалое почтение к Оливе, снова вернулся к словесной форме переговоров.

— Вы зловредное создание, — начал он, — вы разоряете меня.

— Нет, это вы меня разоряете, — ответила Олива.

— О, я ее разоряю, когда у нее ничего нет!

— Скажите лучше, что у меня теперь больше ничего нет. Скажите, что это вы продали, проели, пропили и проиграли все, что у меня было.

— И вы смеете попрекать меня моей бедностью?

— А почему вы бедны? Это порок.

— Я сумею разом избавить вас от всех ваших пороков.

— Побоями?

И Олива потрясла в воздухе тяжелыми каминными щипцами, что вынудило Босира отступить назад.

— Вам не хватало только одного: взять себе любовников, — продолжал он.

— А как вы назовете тех негодниц, которые сидят около вас в притонах, где вы проводите дни и ночи?

— Я играю, чтобы иметь средства к жизни.

— И вы делаете это очень удачно: мы умираем с голоду. Прекрасное ремесло, нечего сказать!

— А вы, с вашим ремеслом, рыдаете, когда вам порвут платье, так как у вас нет денег, чтобы купить другое. Прекрасное ремесло, черт возьми!

— Получше вашего! — в бешенстве воскликнула Олива. — И вот вам доказательство.