— Я понимаю вас… Вы учините скандал и донесете на меня, но если вы это сделаете, то выдадите и себя вместе со мною.

Они продолжали пересмеиваться: шутка им показалась презабавной. Это был их единственный ответ.

Босир вздумал испугать их смелым поступком и бросился к лестнице уже не как должник, идущий за луидорами, а с видом взбешенного человека, кидающегося за оружием. Сбиры вскочили из-за стола и, верные своим правилам, побежали за Босиром, который тут же оказался у них в руках.

Он закричал; отворилась дверь, и на пороге комнаты второго этажа показалась растерянная, перепуганная женщина.

При виде ее агенты выпустили Босира и также вскрикнули, но это был крик радости, торжества, дикарского восторга.

Они узнали ту, что так сильно походила на королеву Франции.

Босир, вообразивший в первую минуту, что появление женщины их обезоружило, скоро испытал жестокое разочарование.

Положительный подошел к Олива и сказал тоном довольно невежливым, если учитывать упомянутое сходство:

— Ха-ха! Я вас арестую!

— Арестуете ее? — закричал Босир. — Почему?

— Потому что господин де Крон отдал нам такой приказ, — заявил другой агент, — а мы состоим на службе у господина де Крона.

Если бы молния ударила в эту минуту между двумя влюбленными, они меньше бы испугались, чем услышав эти слова.

— Вот что значит, — сказал Положительный Босиру, — быть недостаточно любезным.

Этот агент был слаб в логике, и его товарищ заметил ему:

— Ты не прав, Легриньё, — сказал он, — ведь если б Босир был полюбезнее, он показал бы нам эту даму и мы все равно задержали бы ее.

Босир опустил пылавшую голову на руки. Он даже не думал о том, что его двое слуг — лакей и кухарка — внизу у лестницы подслушивали эту странную сцену, происходившую на ступенях.

Ему пришла мысль, которая ему понравилась и ободрила его.

— Вы пришли затем, чтобы задержать меня? — спросил он у агентов.

— Нет, это вышло случайно, — наивно отвечали они.

— Все равно вы могли меня арестовать, а за шестьдесят луидоров согласны были оставить меня на свободе.

— О нет, мы намеревались спросить еще шестьдесят.

— И слову своему не изменим, — добавил другой, — за сто двадцать луидоров мы оставим вас на свободе.

— А… эту даму? — дрожа спросил Босир.

— О, это другое дело! — ответил Положительный.

— Она стоит двести луидоров, не правда ли? — поспешил сказать Босир.

Агенты снова рассмеялись зловещим смехом, который на этот раз Босир, увы, понял.

— Триста, — сказал он, — четыреста… тысячу луидоров! Но вы оставите ее на свободе.

Глаза Босира горели огнем.

— Вы ничего не отвечаете, — сказал он, — вы знаете, что у меня есть деньги, и хотите заставить меня платить. Это справедливо. Я дам две тысячи луидоров, сорок восемь тысяч ливров, целое состояние для вас обоих, но оставьте ее на свободе.

— Значит, ты очень любишь эту женщину? — спросил Положительный.

Теперь настала очередь Босира смеяться, и его иронический смех был так страшен, он так наглядно передавал безудержную любовь, пожиравшую это иссушенное сердце, что оба сбира испугались и решили принять меры предосторожности во избежание взрыва отчаяния, которое можно было прочесть в потерянном взгляде Босира.

Каждый из них выхватил по два пистолета и приставил их к груди Босира.

— И за сто тысяч экю, — сказал один из них, — мы бы не отдали тебе эту женщину… Господин де Роган заплатит нам за нее пятьсот тысяч ливров, а королева — миллион.

Босир поднял глаза к небу с выражением, которое смягчило бы любого жестокого зверя, кроме альгвасила.

— Идемте, — сказал Положительный, — у вас тут, наверное, есть какая-нибудь одноколка, что-либо с колесами; велите заложить эту карету для дамы, вы ей стольким обязаны.

— И так как мы добрые малые, — добавил другой, — то не будем злоупотреблять своей властью. Мы увезем также и вас для виду; по дороге мы отведем глаза в другую сторону, вы соскочите с одноколки, а мы заметим это только тогда, когда вы опередите нас на тысячу шагов. Разве это не добрый поступок, а?

Босир твердо ответил:

— Куда едет она, поеду и я. В этой жизни я никогда не расстанусь с ней.

— И в другой также! — добавила Олива, леденея от страха.

— Ну тем лучше, — прервал Положительный, — чем больше арестованных привозят к г-ну де Крону, тем он довольнее.

Через четверть часа одноколка Босира отъезжала от дома, увозя двух пойманных влюбленных с их стражами.

Можно представить, какое впечатление произвела поимка этой парочки на г-на де Крона.

Агенты, вероятно, не получили миллиона, на который надеялись, но есть основания думать, что они остались довольны.

Что же касается начальника полиции, то, потерев руки в знак удовольствия, он отправился в Версаль в карете, за которой следовала другая, наглухо закрытая и запертая висячим замком.

Это было на следующий день после того, как Положительный и его друг передали Николь в руки начальника полиции.

Господин де Крон велел обеим каретам въехать в Трианон, вышел из своей и оставил другую под присмотром своего старшего помощника. Он пошел к королеве, у которой заранее испросил аудиенцию.

Королева, которая за последний месяц не пропускала без внимания ничего из того, что ей сообщала полиция, немедленно исполнила просьбу министра; она с утра прибыла с небольшой свитой в свой любимый дом, на случай если бы потребовалось сохранение тайны.

Как только г-н де Крон был введен к ней, по его сияющему лицу она догадалась, что у него есть добрые вести.

Бедная женщина! Она давно уже видела вокруг себя одни мрачные лица, на которых нельзя было ничего прочесть.

В первый раз после тридцати ужасных дней радостно забилось ее сердце, вынесшее столько смертельных волнений.

— Ваше величество, — сказал начальник полиции, поцеловав ее руку, — имеется ли в Трианоне такая комната, что вы могли бы видеть происходящее в ней, не будучи видимы сами?

— Это моя библиотека, — ответила королева, — за шкафами я велела устроить несколько просветов в соседнюю маленькую столовую. Иногда, закусывая там, я забавлялась с госпожой де Ламбаль или с мадемуазель де Таверне, когда она еще была при мне, тем, что смотрела на смешные гримасы аббата Вермона, когда ему попадался памфлет, где говорилось о нем.

— Отлично, ваше величество, — ответил г-н де Крон. —

У меня внизу стоит карета; пусть она въедет в здание, но так, чтобы никто, кроме вашего величества, не видел того, что в ней находится.

— Нет ничего легче, — ответила королева, — где ваша карета?

— На первом дворе, ваше величество.

Королева позвонила и сказала вошедшему лакею:

— Прикажите, чтобы карета, которую укажет вам господин де Крон, въехала в большой вестибюль, и затворите обе двери — пусть в нем было темно: я желаю, чтобы никто раньше меня не мог увидеть ту диковинку, которую мне привез господин де Крон.

Приказание было исполнено. К прихотям королевы относились с еще большим почтением, чем к ее приказаниям. Карета въехала под своды здания около помещения караула, и то, что заключалось в ней, было доставлено прямо в темный коридор.

— Теперь, ваше величество, — сказал г-н де Крон, — соблаговолите перейти со мной в вашу столовую и приказать, чтобы в библиотеку позволили войти моему чиновнику с той особой, что находится на его попечении.

Десять минут спустя королева, вся дрожа от волнения, стояла на наблюдательном посту за шкафами.

Она увидела, как в библиотеке появилась закрытая плащом фигура; когда же чиновник сдернул с нее плащ, то королева вскрикнула от ужаса. Это была Олива, одетая в один из любимейших нарядов Марии Антуанетты.

На ней было зеленое платье с широкими муаровыми черными полосами; высокая прическа, какую предпочитала королева; такие же кольца, как у королевы; зеленые атласные туфельки на огромных каблуках; это была Мария Антуанетта, в жилах которой текла не кровь императоров, а плебейская кровь женщины, которой дарил наслаждение г-н Босир.