Пока шел разговор между Генрихом, де Муи и Маргаритой, Ла Моль и Коконнас стояли на часах у двери, Л а Моль — немного грустный, Коконнас — слегка встревоженный.

У Ла Моля было время поразмыслить, Коконнас ему помог.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Ла Моль.

— Я думаю, — отвечал пьемонтец, — что все это — дворцовая интрига.

— А если придется, ты примешь в ней участие?

— Дорогой мой, — отвечал Коконнас, — послушай внимательно, что я тебе скажу, и постарайся извлечь из этого пользу. Во всех этих интригах всяких принцев, во всех этих королевских кознях мы можем, и в особенности мы, только промелькнуть, как тени; там, где король Наваррский потеряет кусок пера от своей шляпы, а герцог Алансонский — пряжку от плаща, мы потеряем жизнь. Для королевы ты лишь прихоть, а королева для тебя — только мечта, не больше. Сложи голову за любовь, но не за политику.

Совет был мудрый. Ла Моль выслушал его печально, как человек, который сознает, что, стоя на распутье между безрассудством и рассудком, он изберет путь безрассудства.

— Для меня королева не мечта, Аннибал. Я люблю ее, и — на счастье или на несчастье — люблю всей душой. Ты скажешь, это безрассудство! Допускаю, что это так и я безумец. Но ты, Коконнас, благоразумный человек. Ты не должен страдать из-за моих глупостей и моей злой судьбы. Ступай к своему герцогу и не порти себе жизнь.

Коконнас, с минуту подумав, поднял голову и ответил:

— Друг мой, все, что ты говоришь, совершенно справедливо; ты влюблен, так и действуй, как влюбленный; я же честолюбив и, как честолюбец, думаю, что жизнь дороже поцелуя женщины. Если мне придется рисковать жизнью, то я поставлю свои условия. И ты, бедный мой Медор, тоже постарайся поставить свои условия.

С этими словами Коконнас протянул Ла Молю руку и ушел, обменявшись с ним последним взглядом и последнею улыбкой.

Минут через десять после его ухода дверь отворилась, из нее, осторожно оглядываясь, вышла Маргарита, взяла Ла Моля за руку, не говоря ни слова, отвела его в самую отдаленную от потайного хода комнату и сама затворила двери с особой тщательностью, что указывало на все значение предстоящего разговора.

Войдя в комнату, она остановилась, потом села на стул черного дерева и, взяв Ла Моля за руки, привлекла его к себе.

— Теперь, мой милый друг, когда мы одни, — сказала она, — поговорим серьезно.

— Серьезно, ваше величество? — переспросил Ла Моль.

— Или любовно; вам это больше нравится? Серьезные вопросы могут быть и в любви, особенно в любви королевы.

— Побеседуем в таком случае о вещах серьезных, но с условием, что ваше величество не будет сердиться на меня, если я стану говорить с вами безрассудно.

— Я буду сердиться только на одно, Ла Моль: если вы будете называть меня "мадам" или "ваше величество". Для вас, мой дорогой, я просто Маргарита.

— Да, Маргарита! Да, жемчужина моя! — воскликнул молодой человек, не сводя с королевы страстного взгляда.

— Вот так лучше! — сказала Маргарита. — Итак, вы ревнуете, мой красавец!

— О, до потери рассудка!

— Еще как?

— До безумия!

— К кому же вы ревнуете?

— Ко всем.

— А все-таки?

— Во-первых, к королю.

— После того, что вы видели и слышали, мне думается, на этот счет вы могли бы быть спокойны.

— Затем к де Муи, которого я видел нынче утром в первый раз, а уже сегодня вечером он оказался очень близким вам человеком.

— К де Муи?

— Да.

— Откуда у вас такие подозрения?

— Выслушайте меня… Я узнал его по росту, по цвету волос, по моему непроизвольному чувству ненависти! Ведь это он сегодня утром был у герцога Алансонского?

— Хорошо, но какое же это имеет отношение ко мне?

— Герцог Алансонский — ваш брат, и, говорят, вы очень его любите; вы, вероятно, намекнули ему на потребности вашего сердца, а он, по придворному обычаю, пошел навстречу вашему желанию и подослал к вам де Муи. Было ли только счастливой для меня случайностью то, что король Наваррский оказался здесь одновременно с ним? Не знаю. Но во всяком случае, мадам, будьте со мной откровенны; такая любовь, как моя, сама по себе имеет право на откровенность. Вы видите, я у ваших ног. Если то, что вы чувствуете ко мне, лишь прихоть, я возвращаю вам ваше слово, ваше обещание, вашу любовь, возвращаю герцогу Алансонскому его милостивое отношение ко мне и мою должность придворного при его особе и еду искать смерти под стенами осажденной Ла-Рошели, если любовь не убьет меня раньше, чем я туда попаду!

Маргарита с улыбкой слушала эти пленительные слова, любуясь его движениями, полными изящества; потом задумчиво склонила свою красивую голову на руки и спросила:

— Вы любите меня?

— О Маргарита! Больше жизни, больше спасения моей души, больше всего на свете! А вы, вы… меня не любите.

— Несчастный безумец! — прошептала она.

— Да-да, ваше величество, — воскликнул Ла Моль, стоя на коленях, — я говорил вам, что я безумец!

— Итак, дорогой Ла Моль, главная цель вашей жизни — любовь?

— Одна-единственная, мадам.

— Хорошо, путь будет так! Все остальное я постараюсь сделать дополнением к этой любви. Вы меня любите, вы хотите остаться близ меня?

— Я молю Бога только об одном — никогда не разлучать меня с вами.

— Хорошо! Вы не расстанетесь со мной, Ла Моль, — вы мне необходимы.

— Я вам необходим? Солнцу необходим светляк?

— Если я вам скажу, что я люблю вас, будете ли вы мне преданы всецело?

— А разве я уже не предан вам, мадам, весь, целиком?

— Да, но у вас все еще есть какие-то сомнения.

— О, я виноват, неблагодарен или, вернее, — как я уже сказал, а вы согласились, — я безумец! Но зачем господин де Муи был у вас сегодня вечером? Почему я его видел сегодня утром у герцога Алансонского? К чему этот вишневый плащ, это белое перо, это старание подражать моим манерам? Ах, мадам, я действительно подозреваю, но не вас, а вашего брата.

— Несчастный! — сказала Маргарита. — Да, несчастный, раз вы думаете, будто герцог Франсуа простирает свою любезность до того, что подсылает воздыхателей к своей сестре! Вы говорите, что ревнивы, а вы просто безрассудны и очень недогадливы! Слушайте, Ла Моль: герцог Алансонский завтра же убил бы вас собственной рукой, если бы узнал, что вы сегодня вечером были у меня, у моих ног; а я, вместо того что<бы выгнать вас вон, говорила: Ла Моль, останьтесь, потому что я люблю вас, красивый молодой человек. Понимаете? Я вас люблю! И я вам повторяю: он вас убил бы.

— Великий Боже! — воскликнул Ла Моль, отшатываясь и с ужасом гладя на Маргариту. — Неужели это возможно?!

— Все, мой друг, возможно в наше время и при таком дворе. Теперь еще одно: не ради меня явился в Лувр де Муи, надев такой же, как ваш, плащ и скрыв лицо под такой же, как у вас, шляпой, а ради герцога Алансонского. Но я ввела его сюда, приняв за вас. Он знает нашу тайну, Ла Моль, его необходимо сохранить для нас.

— Я бы предпочел его убить, — сказал Ла Моль, — это проще и надежнее.

— А я, мой храбрый друг, — сказала королева, — предпочитаю, чтобы он жил, а вы бы знали все, так как его жизнь не только полезна нам, но необходима. Выслушайте меня и прежде чем ответить, хорошо обдумайте ваши слова: достаточно ли сильно вы меня любите, Ла Моль, чтобы порадоваться, когда я стану настоящей королевой, иными словами — властительницей настоящего королевства?

— Увы, мадам, я вас люблю настолько, что каждое ваше желание — мое желание, хотя бы оно стало несчастьем всей моей жизни!

— В таком случае, помогите мне осуществить мое желание, удача принесет и вам еще большее счастье!

— О мадам, тогда я потеряю вас! — воскликнул Ла Моль, закрывая лицо руками.

— Совсем нет, наоборот: из первого моего слуги вы станете первым моим подданным. Вот и все.

— О, здесь не место выгодам… не место честолюбию! Не унижайте того чувства, какое я питаю к вам… Только преданность, одна преданность — и больше ничего!