— Изгнал? Но как вы не понимаете, что в качестве изгнанника он гораздо опаснее, чем когда он здесь, у нас на глазах, в Лувре, где он не может сделать ничего, что не стало бы известно нам в ту же минуту!

— Поэтому я и не собираюсь изгонять его.

— Тогда чего же вы хотите? Говорите скорее!

— Я хочу, чтобы на время пребывания поляков он находился в заключении, например в Бастилии.

— Ну уж нет! — воскликнул Карл. — Сегодня мы с ним охотимся на кабана, и он мой лучший помощник на охоте. Без него нет охоты. Черт возьми! Вы, матушка, только о том и думаете, как бы вывести меня из терпения!

— Ах, милый сын мой, разве я говорю, что сегодня? Послы приедут завтра или послезавтра. Арестуем его после охоты, сегодня вечером… нет… ночью.

— Это другое дело. Там увидим! Мы еще поговорим об этом.

После охоты — я не возражаю. Прощайте! Сюда, Удалой! Или ты тоже будешь на меня дуться?

— Карл, — сказала Екатерина, останавливая сына за руку и рискуя вызвать этой задержкой новую вспышку гнева, — я думаю, что самый арест можно отложить до вечера или до ночи, но распоряжение об аресте лучше подписать сейчас.

— Писать приказ, подписывать, разыскивать печать для королевских грамот в то время как меня ждут, чтоб ехать на охоту, а я никогда не заставлял себя ждать! Ну его к черту!

— Но я вас так люблю, что не собираюсь вас задерживать. Я все предусмотрела. Войдите сюда, ко мне.

Екатерина проворно, точно ей было двадцать лет, отворила дверь в свой кабинет, показала на чернильницу, перо, грамоту, печать и зажженную свечу.

Король взял грамоту и быстро пробежал ее:

— "Повелеваю… арестовать и препроводить в Бастилию брата нашего Генриха Наваррского". Готово! — сказал он, подписывая одним росчерком. — Прощайте, матушка!

И бросился вон из кабинета в сопровождении своих собак, радуясь, что так легко отделался от матери.

На дворе все с нетерпением ждали Карла и, зная его точность в делах охоты, удивлялись тому, что он опаздывал. Зато когда он появился, охотники приветствовали его криками, выжлятники[13] — фанфарами, лошади — ржаньем, а собаки — лаем.

Весь этот шум и крики возбуждающе подействовали на Карла; бледные щеки его покрылись румянцем, сердце забилось, и на одну минуту он стал юн и счастлив.

Король только кивнул всему блестящему обществу, собравшемуся во дворе, мотнул головой Маргарите, махнул рукой герцогу Алансонскому, прошел мимо Генриха Наваррского, делая вид, что не замечает его, и вскочил на своего берберского жеребца, который под ним запрыгал, но, сделав два-три курбета, почувствовал, с каким наездником имеет дело, и успокоился.

Снова раздался звук фанфар, и король выехал из Лувра в сопровождении герцога Алансонского, короля Наваррского, Маргариты, герцогини Неверской, баронессы де Сов, Тавана и придворной вельможной знати.

Само собою разумеется, что Коконнас и Ла Моль входили в число дворян, сопровождавших короля.

Что касается герцога Анжуйского, то он уже три месяца отсутствовал, участвуя в осаде Ла-Рошели.

Пока ждали короля, Генрих Наваррский подъехал поздороваться со своей женой, которая, ответив на его приветствие, сказала ему на ухо:

— Нарочный из Рима был у герцога Алансонского. Коконнас лично ввел его туда на четверть часа раньше, чем посланный герцога Неверского был принят королем.

— Значит, он знает все? — спросил Генрих.

— Наверняка, — ответила Маргарита. — Только взгляните, как блестят его глаза, несмотря на его способность скрывать и притворяться.

— Святая пятница! Еще бы, — прошептал Генрих, — сегодня он уже охотник на трех зайцев: Францию, Польшу и Наварру, не считая кабана!

Он поклонился жене и вернулся на свое место; затем подозвал одного из слуг, своего обычного посланца по любовным поручениям, беарнца по происхождению, предки которого в течение столетия служили его предкам, и сказал:

— Ортон, возьми вот этот ключ и доставь его известному тебе кузену баронессы де Сов, живущему у своей возлюбленной на улице Катр-Фис; скажи ему, что его кузина желает поговорить с ним сегодня вечером. Пусть он войдет ко мне в комнату и, если меня не будет дома, подождет; если же я очень запоздаю, пускай ложится спать на мою постель.

— Ответа не требуется, сир?

— Нет, только сообщи мне, застал ты его дома или нет. Ключ никому, кроме него, понимаешь?

— Да, ваше величество.

— Постой! Куда ты? Не уезжай от меня сейчас. При выезде из Парижа я подзову тебя, чтобы переседлать мне лошадь, — тогда будет понятно, почему ты отстал; исполнив поручение, догонишь нас в Бонди.

Слуга кивнул головой и отъехал в сторону.

Все общество двинулось по улице Сент-Оноре, затем по улице Сен-Дени и наконец достигло предместья; там, на улице Сен- Лоран лошадь короля Наваррского расседлалась. Ортон подъехал, и все произошло, как было условлено между слугой и господином, который затем последовал за королевским поездом на улицу Реколе, в то время как верный слуга его скакал на улицу Катр-Фис.

Когда Генрих Наваррский присоединился к королю, Карл был занят интересным разговором с герцогом Алансонским о возрасте обложенного кабана-одинца, о месте его лежки и сделал вид, будто не заметил, что Генрих некоторое время оставался позади.

Маргарита все это время издали наблюдала за поведением их обоих, и ей казалось, что каждый раз, как ее брат-король смотрел на Генриха, глаза его выражали какое-то смущение.

Герцогиня Неверская хохотала до слез, потому что Коконнас, особенно веселый в этот день, беспрестанно отпускал остроты, стараясь насмешить окружавших ее дам.

Ла Моль уже два раза нашел случай поцеловать белый обшитый золотой бахромой шарф Маргариты, и сделал это с ловкостью, свойственной любовникам, так, что лишь три-четыре человека заметили его проделку.

В четверть девятого все общество прибыло в Бонди.

Карл первым делом справился, не ушел ли кабан. Обошедший зверя ловчий ручался, что кабан в кругу.

Закуска была уже готова. Король выпил стакан венгерского вина, пригласил дам к столу, а сам, от нетерпения и чтобы убить время, пошел осматривать псарню и ловчих птиц, приказав не расседлывать его лошадь, оправдывая это тем, что такой выносливой и сильной верховой лошади у него никогда не было.

В то время когда король производил осмотр, приехал герцог Гиз. Он был вооружен, как будто ехал не на охоту, а на войну; его сопровождали человек двадцать или тридцать дворян в таком же снаряжении. Он тотчас осведомился, где король, пошел к нему и вернулся вместе с ним, продолжая какой-то разговор.

Ровно в девять часов король сам подал в рог сигнал "набрасывать" собак, все сели на лошадей и поехали к месту охоты.

По дороге Генрих Наваррский, улучив минуту, подъехал еще раз к своей жене.

— Что нового? — спросил он.

— Ничего, кроме того, что мой брат Карл как-то странно на вас посматривает, — ответила Маргарита.

— Я заметил.

— А вы приняли какие-нибудь меры предосторожности? — спросила Маргарита.

— У меня под одеждой кольчуга, а на боку охотничий испанский нож, отточенный, как бритва, острый, как игла, — я разрубаю им дублоны пополам.

— Ну, да хранит вас Бог! — сказала Маргарита.

Доезжачий, ехавший во главе охоты, дал знак остановиться; охота подъехала к месту лежки.

В то время как вся эта молодежь, веселая и беззаботная, по крайней мере с виду, неслась золотым вихрем по дороге на Бонди, Екатерина, свернув в трубку драгоценный приказ, только что подписанный Карлом, велела ввести к себе в комнату человека, которому командир ее охраны отнес несколько дней назад письмо на улицу Серизе близ Арсенала. Широкая повязка из тафты, похожая на погребальный венчик, скрывала один глаз этого человека, оставляя на виду другой глаз, горбину ястребиного носа меж двух выпиравших скул и покрытую седеющей бородкой нижнюю часть лица. На нем был длинный плотный плащ, под которым, видимо, скрывался целый арсенал. Коме того, вопреки обычаю являться ко двору без оружия, у него сбоку висела большая боевая шпага с двойной гардой. Одна рука все время скрывалась под плащом, нащупывая рукоять кинжала.