— Гм! Это правда? — спросил король.

— Возможно, — уныло ответил герцог, — у меня так дрожали руки!

— Несомненно одно: для такого искусного стрелка, как вы, Франсуа, выстрел небывалый! — сказал Карл, нахмурив брови. — Еще раз спасибо, Анрио! Господа, — продолжал он, обращаясь ко всем, — возвращаемся в Париж, с меня довольно.

Маргарита подъехала поздравить Генриха.

— Да-да, Марго, — сказал Карл, — похвали его от чистого сердца! Без него французского короля звали бы теперь Генрих Третий.

— Увы, мадам, — тихо сказал Беарнец, — герцог Анжуйский и без того мой враг, а теперь обозлится еще больше. Но как быть?! Каждый делает, что может; спросите хоть герцога Алансонского.

Он нагнулся, вытащил из туши кабана охотничий нож и раза три всадил его в землю, чтобы счистить кровь.

Спасая жизнь Карлу, Генрих Наваррский не просто спас жизнь человеку: он предотвратил смену государей в трех королевствах.

Если бы Карл IX погиб, то королем Франции стал бы герцог Анжуйский, а королем Польши, по всей вероятности, — герцог Алансонский. Но так как герцог Анжуйский был любовником жены принца Конде, то наваррская корона, возможно, пошла бы в уплату мужу за покладистость его жены.

Таким образом, из всей этой великой передряги для Генриха Наваррского не могло выйти ничего хорошего. Он получал другого господина — только и всего; но вместо Карла IX, относившегося к нему сносно, Генрих Наваррский мысленно представлял себе на французском троне герцога Анжуйского, умом и сердцем двойника своей матери Екатерины, который поклялся уничтожить Генриха и, несомненно, сдержал бы свою клятву.

В то мгновение, когда кабан набросился на Карла IX, все эти мысли разом промелькнули в голове Генриха, и мы видели последствия быстрого, как молния, вывода: собственная жизнь Генриха связана с жизнью Карла.

Карл IX спасся благодаря преданности Генриха Наваррского, но настоящая ее причина осталась королю неизвестной. Однако Маргарита поняла все и подивилась неожиданной для нее смелости Генриха, блиставшего, подобно молнии, только в грозовую погоду.

Избавиться от царствования герцога Анжуйского было, к сожалению, еще не все — надо было самому стать королем. Надо было бороться за Наварру с герцогом Алансонским и принцем Конде; а самое главное — надо было уехать от этого двора, где приходилось лавировать между двумя пропастями, но уехать под защитой брата короля.

Возвращаясь из Бонди, Генрих Наваррский обдумал положение, и, когда он входил в Лувр, план его уже созрел.

Не снимая сапог, как был — в пыли и крови, он пошел прямо к герцогу Алансонскому; герцог в сильном возбуждении ходил большими шагами по комнате. При виде Генриха на лице герцога выразилось неудовольствие.

— Да, — сказал Генрих Наваррский, беря его за обе руки, — да, брат мой, я понимаю вас! Вы сердитесь на меня за то, что я первый обратил внимание короля на пулю, попавшую в ногу королевской лошади, а не туда, куда хотели вы, то есть в кабана. Что делать! Я не сдержал чувства изумления. Но все равно, король и без меня заметил бы ваш промах, не правда ли?

— Конечно, конечно, — пробормотал герцог Алансонский, — но все же ничему другому, кроме злонамеренности, я не могу приписать сделанное вами замечание, которое, как вы видели, вызвало у моего брата Карла сомнения в искренности моих намерений и омрачило наши отношения.

— Мы сейчас к этому вернемся, — ответил Генрих. — Что касается моих добрых или злых намерений по отношению к вам, то я пришел сюда нарочно для того, чтобы вы сами могли о них судить.

— Хорошо, — ответил с обычной сдержанностью герцог Алансонский. — Говорите, Генрих, я слушаю.

— Когда я выскажу вам все, то вы увидите, каковы мои намерения, так как я пришел сделать вам признание, совершенно откровенное и очень неосторожное, после которого вы можете погубить меня одним словом.

— Что такое? — спросил Франсуа, начиная беспокоиться.

— Я долго колебался, — продолжал Генрих, — прежде чем сказать вам то, что привело меня сюда, особенно после того как вы сегодня не захотели меня слушать.

— Ей-Богу, я не понимаю, что вы хотите сказать, Генрих, — сказал, бледнея, герцог.

— Мне слишком дороги ваши интересы, брат мой, — ответил Генрих, — и я не могу не сообщить вам, что гугеноты предприняли известные шаги.

— Шаги? — переспросил герцог Алансонский. — Какого же рода?

— Один из гугенотов, а именно господин де Муи де Сен-Фаль, сын храброго де Муи, убитого Морвелем, — да вы знаете…

— Да.

— Итак, рискуя жизнью, он явился сюда нарочно, с целью доказать мне, что я нахожусь в плену.

— Ах, вот как! И что же вы ему ответили?

— Брат мой, вам известно, что я люблю Карла нежною любовью и что королева Екатерина заменила мне мать. Поэтому я отверг все предложения.

— А в чем заключались эти предложения?

— Гугеноты желают восстановить наваррский престол, а так как по наследству престол принадлежит мне, они и предложили мне его занять.

— Так! И де Муи вместо согласия получил отказ?

— Решительный… даже в письменной форме, — продолжал Генрих. — Но с тех пор…

— Вы раскаялись? — прервал его герцог Алансонский.

— Нет, но я заметил, что де Муи, не удовлетворенный моим ответом, направил свои взоры куда-то в другое место.

— Куда же? — тревожно спросил герцог.

— Не знаю. Быть может, на принца Конде.

— Да, это вероятно, — ответил Франсуа.

— Впрочем, — заметил Генрих, — я имею возможность безошибочно узнать, кого он наметил в вожди.

Франсуа побледнел как смерть.

— Но гугеноты, — продолжал Генрих, — не единодушны, и де Муи, как он ни безупречен и ни храбр, все же является представителем только одной их части. Другая же часть, и немалая, не утратила надежды возвести на трон Генриха Наваррского, который вначале поколебался, но потом мог раздумать.

— Вы так полагаете?

— Я каждый день вижу доказательства этому. Вы заметили, из кого состоял тот отряд, что присоединился к нам на охоте?

— Да, из обращенных дворян-гугенотов.

— Вы узнали их начальника, который подал мне знак?

— Да, это виконт де Тюренн.

— Вы поняли, чего они хотели от меня?

— Да, они предлагали вам бежать.

— Как видите, — сказал Генрих встревоженному герцогу, — есть вторая партия, которая хочет другого, а не того, что де Муи.

— Вторая партия?

— Да, и, повторяю, очень сильная. Таким образом, чтоб обеспечить себе успех, надо объединить эти две партии — де Тюренна и де Муи. Заговор ширится, войска размещены и ждут только сигнала. Это крайне напряженное положение требует быстрой развязки, и у меня созрели два решения, между которыми я до сих пор колеблюсь. Я и пришел отдать их на суд вам, как своему другу.

— Скажите лучше — как своему брату.

— Да, как брату, — подтвердил Генрих.

— Говорите, я слушаю.

— Прежде всего, я должен объяснить вам мое душевное состояние. Никаких стремлений, никакого честолюбия у меня нет, да нет для этого и необходимых способностей, — я простой деревенский дворянин, бедный, чувствительный и робкий; деятельность заговорщика представляется мне связанной с такими неприятностями, которые не вознаграждаются даже твердой надеждой на получение короны.

— Нет, брат мой, — отвечал Франсуа, — вы заблуждаетесь относительно себя: печально положение наследника царственного дома, когда все его благосостояние ограничено межевым камнем на отцовском поле, а весь двор — одним слугой; и я не очень верю тому, что вы мне говорите.

— Но тем не менее все, что я говорю вам, — правда, и настолько, что, будь у меня настоящий друг, я готов отказаться в его пользу от власти, которую мне предлагают заинтересованные во мне люди; но, — прибавил он со вздохом, — такого друга у меня нет.

— Так ли? Вы, несомненно, ошибаетесь.

— Святая пятница! Нет! — сказал Генрих. — Кроме вас, мой брат, нет никого, кто любил бы меня. Поэтому мне не хотелось бы, чтобы ужасные междоусобицы обратились в мертворожденную попытку выдвинуть на свет Божий кого-нибудь… недостойного… и я предпочитаю осведомить моего брата короля о том, что происходит. Я никого не назову, не скажу, где и когда, а только предотвращу огромное несчастье.