— В какую же?

Маргарита только взглянула на свою приятельницу, не сказав ни слова, герцогиня тоже посмотрела на Маргариту и рассмеялась.

— Ну, хорошо! — сказала герцогиня. — Итак — союз! Более тесный, чем когда-либо.

— Искренняя дружба, и навсегда! — ответила королева.

— Какой же наш пароль, наш условный знак — на случай, если мы понадобимся друг другу?

— Тройное имя твоего триединого бога: Eros-Cupido-Amor.

Приятельницы еще раз расцеловались, в двадцатый раз пожали друг другу руки и расстались.

Возвратясь в Лувр, королева Наваррская застала Жийону в большом волнении. Пока королева отсутствовала, приходила баронесса де Сов и оставила ключ, который прислала ей королева-мать. Ключ был от комнаты, где находился в заключении Генрих Наваррский. Было ясно, что королеве-матери зачем-то нужно, чтобы Беарнец провел ночь у баронессы де Сов.

Маргарита, взяв ключ и вертя его в руках, обдумала каждое слово из письма баронессы де Сов, взвесила значение каждой буквы и наконец как будто разгадала замысел Екатерины.

Она взяла перо, обмакнула в чернила и написала:

"Сегодня вечером не ходите к баронессе де Сов, а будьте у королевы Наваррской.

Маргарита".

Потом свернула бумажку в трубочку, всунула ее в полую часть ключа и приказала Жийоне, как только стемнеет, подсунуть этот ключ узнику под дверь.

Покончив с этим, Маргарита подумала о раненом, заперла все двери, вошла в кабинет и, к своему великому удивлению, застала Ла Моля одетым в его продранное, испачканное кровью платье.

Увидав ее, он сделал попытку встать, но зашатался, не смог удержаться на ногах и упал на софу, превращенную в кровать.

— Месье, что это такое? Почему вы так плохо выполняете назначения вашего врача? — спросила Маргарита. — Я предписала вам покой, а вы, вместо того чтобы слушаться меня, делаете все наоборот.

— Мадам, — сказала Жийона, — я не виновата. Я просила, умоляла графа не делать этого, а он мне заявил, что ни часа дольше не останется в Лувре.

— Уйти из Лувра?! — Маргарита с изумлением смотрела на молодого человека, потупившего глаза. — Да это немыслимо! Вы не можете ходить, вы бледны, у вас нет сил, дрожат колени; из раны еще сегодня утром шла кровь!..

— Мадам! Так же горячо, как вчера я благодарил ваше величество за то, что вы дали мне убежище, так же горячо молю вас разрешить мне сегодня уйти.

— Я даже не знаю, как назвать такое безрассудное решение, — ответила изумленная королева, — это хуже, чем неблагодарность!

— О мадам! — воскликнул Л а Моль, умоляюще сложив руки. — Не обвиняйте меня в неблагодарности! Чувство признательности к вам я сохраню на всю жизнь!

— Значит, ненадолго! — сказала Маргарита, тронутая искренностью, звучавшей в его словах. — Или ваши раны откроются — и вы умрете от потери крови, или же в вас признают гугенота — и вы не сделаете и ста шагов по улице, как вас убьют!

— И все-таки я должен уйти из Лувра, — прошептал Л а Моль.

— Должны?! — повторила Маргарита, глядя на него ясным, проникновенным взглядом; затем, слегка побледнев, сказала: — Да-да, понимаю! Извините, месье! У вас за стенами Лувра, конечно, есть женщина, которую ваше отсутствие мучительно тревожит. Это справедливо, это естественно, я это понимаю. Почему же вы сразу не сказали… или, вернее, как я сама не подумала об этом! Долг хозяина — оберегать чувства своего гостя так же, как и лечить его раны; ухаживать за его душой так же, как за телом.

— Увы, мадам, вы далеки от истины, — ответил Л а Моль. — Я почти одинок на свете и совсем одинок в Париже, где меня никто не знает. В этом городе первый человек, с которым я заговорил, был тот, кто пытался убить меня, а первой женщиной, которая заговорила со мной, были вы, ваше величество.

— Тогда почему же вы хотите уйти? — в недоумении спросила Маргарита.

— Потому что прошлую ночь, ваше величество, вы совсем не спали, и потому, что этой ночью…

Маргарита покраснела.

— Жийона, — сказала она, — уже темнеет, я думаю, что самое время отнести ключ.

Жийона улыбнулась и вышла.

— Но если вы в Париже одиноки, без друзей, что же вы будете делать? — спросила Маргарита.

— У меня будет много друзей. Когда за мной гнались, я вспомнил о своей матери — она была католичка; мне чудилось, что она летит впереди меня по пути в Лувр и держит в руке крест; тогда я дал обет принять вероисповедание моей матери, если Господь сохранит мне жизнь. Господь сделал больше: Он послал мне такого ангела, чтоб я полюбил жизнь.

— Но вы не можете ходить; вы не пройдете и ста шагов, как упадете в обморок.

— Мадам, сегодня я пробовал ходить по кабинету; правда, хожу я медленно и ходить мне тяжело, но только бы дойти до Луврской площади, а там будь что будет!

Маргарита, подперев голову рукой, крепко задумалась.

— А почему вы больше не говорите о короле Наваррском? — спросила она с определенной целью. — Что же, с желанием переменить вероисповедание у вас пропало желание служить королю Наваррскому?

— Мадам, вы коснулись действительной причины — почему я хочу уйти… Я знаю, что королю Наваррскому грозит великая опасность, и всего вашего влияния как принцессы крови едва ли хватит, чтобы спасти ему жизнь.

— Что такое, месье? Что это значит? — спросила королева. — О какой опасности вы говорите?

— Мадам, — нерешительно отвечал Ла Моль, — в том кабинете, где вы меня поместили, все слышно.

"Верно, — подумала королева, — то же самое говорил мне и герцог Гиз".

— Так что же вы слышали? — спросила она.

— Прежде всего — разговор вашего величества с вашим братом сегодня утром.

— С Франсуа? — краснея, воскликнула королева.

— Да, с герцогом Алансонским. Затем, когда вас не было, — разговор мадмуазель Жийоны с баронессой де Сов.

— Так эти два разговора…

— Да, мадам! Вы замужем всего неделю, вы любите своего супруга. И вслед за герцогом Алансонским и баронессой де Сов придет ваш муж. Он будет поверять вам свои тайны. А я не должен их слышать; я был бы лишний… я не могу, не должен… и прежде всего я не хочу быть лишним!

Тон, которым были произнесены эти слова, дрожь в голосе и смущенный вид юноши явились внезапным откровением для Маргариты.

— Так! Значит, находясь в кабинете, вы слышали все, что говорилось в этой комнате?

— Да, ваше величество.

— И чтобы ничего больше не слышать, вы хотите уйти сегодня вечером или сегодня ночью?

— Сейчас, мадам! Если ваше величество милостиво разрешит мне уйти.

— Бедный мальчик! — с ласковым состраданием проговорила Маргарита.

Удивленный ее участливым тоном вместо ожидаемой отповеди, Ла Моль робко поднял голову; взгляды их встретились и, точно притянутый магнетической силой, Ла Моль был уже не в силах оторваться от ясного, глубокого взгляда Маргариты, а королева откинулась на спинку кресла и наслаждалась тем, что, сидя в полумраке могла свободно читать в душе Ла Моля и ничем себя не выдавать.

— Значит, вы считаете себя неспособным хранить тайну? — мягко спросила королева.

— Ваше величество, у меня жалкий характер, — ответил Ла Моль, — я не уверен в самом себе и не выношу чужого счастья.

— Но чьего же счастья? — спросила, улыбаясь, королева. — Ах, да! Счастья короля Наваррского! Бедный Генрих!

— Вот видите, мадам, он счастлив! — воскликнул Л а Моль.

— Счастлив?..

— Да, потому что ваше величество его жалеет.

Маргарита теребила в руках шелковый кошелек и выдергивала из него ниточки шитого золотом узора.

— Итак, вы не хотите видеться с королем Наваррским, — сказала она. — Это ваше твердое решение?

— Боюсь, что теперь я буду в тягость его величеству…

— Ас моим братом, герцогом Алансонским?

— С герцогом Алансонским?! — воскликнул Л а Моль. — О нет! Нет, мадам! С ним еще меньше, чем с королем Наваррским!