— Я его прячу у себя в кабинете и хочу спасти.

— Он красив, он молод, он ранен; ты его прячешь у себя в кабинете, ты хочешь его спасти; тогда твой гугенот будет крайне неблагодарным человеком, если не проявит большой признательности!

— Он ее уже проявляет; боюсь только… не больше ли, чем мне хотелось бы.

— А этот бедный молодой человек… тебя интересует?

— Только по-человечески.

— Ох уж эта человечность! Бедняжка королева, вот эта добродетель и губит нас, женщин.

— Да, ты понимаешь — ведь каждую минуту могут войти ко мне и король, и герцог Алансонский, и моя мать, и, наконец, мой муж!

— Ты хочешь попросить меня, чтобы я приютила у себя твоего гугенотика, пока он болен, а когда он выздоровеет, вернуть его тебе, не так ли?

— Насмешница! Нет, клянусь тебе, что я не преследую такой далекой цели, — ответила Маргарита. — Но если бы ты нашла возможность спрятать у себя несчастного юношу, если бы ты могла сохранить ему жизнь, которую я спасла, то, конечно, я была бы искренне тебе признательна. В доме Гизов ты свободна, за тобой не подсматривают ни муж, ни шурин, а кроме того, за твоей комнатой, куда, к счастью для тебя, никто не имеет права входить, есть кабинет вроде моего. Так отдай мне на время этот кабинет для моего гугенота; когда он выздоровеет, ты отворишь клетку, и птичка улетит.

— Милая королева, есть одно затруднение: клетка занята.

— Как? Значит, ты тоже спасла кого-нибудь?

— Об этом-то я и говорила твоему брату Карлу!

— A-а, понимаю — вот почему ты говорила так тихо, что я не слышала.

— Послушай, Маргарита, это замечательное приключение, не менее прекрасное, не менее поэтичное, чем твое. Когда я оставила тебе шестерых телохранителей, а с шестью остальными отправилась в дом Гизов, я видела, как поджигали и грабили один дом, отделенный от дома моего брата только улицей Катр- Фис. Вхожу к себе в дом, вдруг слышу женские крики и мужскую ругань. Выбегаю на балкон, и прежде всего мне бросается в глаза шпага, своим сверканием словно озарявшая всю сцену. Я залюбовалась этим неистовым клинком: люблю красивое!.. Затем, естественно, стараюсь разглядеть и руку, приводящую в движение клинок, и того, кому принадлежит сама рука. Гляжу туда, откуда доносятся крики и звон шпаг и вижу наконец мужчину… героя, своего рода Аякса, сына Теламона, слышу его голос — голос Стентора, прихожу в восхищение, вся трепещу, вздрагиваю при каждом угрожающем ему ударе, при каждом его выпаде; четверть часа я испытывала такое волнение, какого, поверишь ли, я не чувствовала никогда, — я даже не думала, что оно вообще возможно. Я стояла молча, затаив дыхание, забыв себя, как вдруг герой мой скрылся.

— Как это случилось?

— На него свалился камень, брошенный в него какой-то старухой. Тогда, подобно Киру, я обрела голос и закричала: "Ко мне! На помощь!" Прибежали мои телохранители, подхватили его, подняли и перенесли в ту комнату, которую ты просишь для твоего питомца.

— Увы! Я понимаю тебя, Анриетта, и тем больше, что твое приключение почти такое же, как мое.

— С той только разницей, моя королева, что я подданная моего короля и верная католичка и мне не нужно куда-то прятать моего Аннибала де Коконнаса.

— Его зовут Аннибал де Коконнас? — повторила Маргарита и расхохоталась.

— Грозное имя, не правда ли? — сказала Анриетта. — И тот, кто носит это имя, его достоин. Какой боец, дьявольщина! И сколько крови пролил! Надень свою маску, милая королева, вот и наш дом.

— Зачем же маска?

— Затем, что я хочу показать тебе моего героя.

— Он красив?

— Во время битвы он мне казался бесподобным. Правда, то было ночью, в зареве пожарищ. Сегодня утром, при дневном свете, должна признаться, он показался мне похуже. Тем не менее думаю, что он тебе понравится.

— Итак, моему подопечному отказывают в доме Гизов; очень жаль, потому что дом Гизов — самое последнее место, где вздумают разыскивать гугенотов.

— Нисколько не отказывают: сегодня же вечером я велю перенести его сюда; один будет лежать в правой части комнаты, а другой — в левой.

— Но если они узнают, что один из них протестант, а другой — католик, они съедят друг друга.

— О, этого можно не опасаться. Коконнас получил такой удар в лицо, что почти ничего не видит; а у твоего гугенота такая рана в грудь, что он почти не может двигаться… а кроме того, внуши ему не говорить на темы религии, и все пойдет как нельзя лучше!

— Да будет так!

— Решено! Теперь войдем в дом.

— Благодарю, — сказала Маргарита, пожимая руку своей приятельнице.

— Здесь, мадам, вы опять будете вашим величеством, — предупредила герцогиня Неверская, — и разрешите мне принять вас в доме Гизов, как это подобает по отношению к королеве Наваррской.

И герцогиня, сойдя с носилок, почти стала на одно колено, чтобы помочь выйти Маргарите, потом, указав рукой на двери в дом, охраняемые двумя часовыми с аркебузами, последовала за королевой, которая величественно шествовала впереди герцогини, сохранявшей смиренный вид все время, пока они были у всех на виду. Придя к себе в комнату, она затворила дверь и позвала свою камеристку, очень подвижную сицилианку.

— Мика, — обратилась она к ней по-итальянски, — как здоровье графа?

— Все лучше и лучше, — ответила камеристка.

— А что он делает?

— Думаю, что сейчас он закусывает.

— Это хорошо, — сказала Маргарита, — раз вернулся аппетит, это добрый признак.

— Ах, правда, я ведь и забыла, что ты ученица Амбруаза Парэ. Ступай, Мика.

— Ты отсылаешь ее? — спросила Маргарита.

— Да, пусть сторожит нас.

Мика вышла.

— Теперь, — обратилась герцогиня к Маргарите, — ты сама войдешь к нему или пригласить его сюда?

— Ни то, ни другое; я хочу посмотреть на него, но невидимкой.

— Так на тебе же будет маска!

— Он может потом узнать меня по волосам, по рукам, по украшениям…

— О, до чего стала осторожна милая королева, с тех пор как вышла замуж!

Маргарита улыбнулась.

— Тогда… есть только один способ, — продолжала герцогиня.

— Какой?

— Посмотреть на него в замочную скважину.

— Хорошо, веди меня.

Герцогиня взяла Маргариту за руку и подвела ее к двери, завешенной ковром, затем стала на одно колено и приникла к замочной скважине.

— Отлично, — сказала герцогиня, — он сидит за столом лицом к нам. Иди посмотри.

Королева Маргарита заняла место своей приятельницы и тоже приникла к замочной скважине. Коконнас, как и говорила герцогиня, сидел за столом, уставленным всякими яствами, и, несмотря на свои раны, отдавал им должное.

— Ах, Боже мой! — воскликнула Маргарита, отстраняясь.

— Что такое? — спросила герцогиня удивленно.

— Невероятно! Нет!.. Да! Клянусь душой, это тот самый!

— Какой "тот самый"?

— Тсс! — прошептала Маргарита, поднимаясь и хватая за руку герцогиню. — Тот самый, который хотел убить моего гугенота, ворвался за ним ко мне в комнату и на моих глазах ударил его шпагой! Какое счастье, Анриетта, что он не видел меня здесь!

— Значит, ты видела его в бою? Не правда ли, он прекрасен?

— Не знаю, — ответила Маргарита, — я смотрела только на того, кого он преследовал.

— А как зовут того гугенота, которого он преследовал?

— Ты не скажешь его имени своему католику?

— Нет, даю слово.

— Лерак де Ла Моль.

— Но каков он теперь, по-твоему?

— Господин де Ла Моль?

— Нет, господин Коконнас.

— Как тебе сказать? — ответила Маргарита. — По-моему… — Она остановилась.

— Ну, ну, — настаивала герцогиня, — как видно, ты сердишься на него за то, что он ранил твоего гугенота?

— Мне кажется, — смеясь, ответила Маргарита, — что мой гугенот в долгу не остался, и такой рубец, какой он оставил твоему под глазом…

— Значит, они квиты, и мы можем их примирить! Присылай своего раненого ко мне.

— Не теперь, попозже.

— Когда же?

— Когда ты переведешь своего католика в другую комнату.