И Екатерина легла спать, обдумывая новый план. Наутро он, видимо, уже созрел, судя по тому, что она призвала к себе командира своей охраны, дала ему письмо, приказала отнести его по адресу и вручить в собственные руки адресата.

Адресат был следующий: "Командиру королевских петардщиков Лувье де Морвелю, улица Серизе, близ Арсенала".

Прошло несколько дней со времени этих событий, когда однажды утром во дворе Лувра появились носилки в сопровождении нескольких дворян, одетых в придворные цвета герцога Гиза, и королеве Наваррской доложили, что герцогиня Неверская просит оказать ей честь, приняв ее.

В это время у Маргариты была Шарлотта де Сов. Красавица баронесса впервые вышла из своих комнат после мнимой болезни. Она знала, что за время ее болезни, почти в течение недели вызывавшей столько разговоров при дворе, королева Наваррская выражала своему мужу живое беспокойство по поводу здоровья баронессы, и Шарлотта де Сов пришла теперь благодарить за это королеву.

Маргарита поздравила баронессу с выздоровлением и выразила радость по поводу того, что та благополучно перенесла внезапный приступ странной болезни, которая, по мнению Маргариты, знакомой с медициной, была очень опасна.

— Надеюсь, вы примете участие в большой охоте? — спросила Маргарита. — Она была один раз отложена, но теперь окончательно назначена на завтра. Для зимы погода мягкая. Солнце обогрело землю, и наши охотники уверяют, что день будет на редкость благоприятным для охоты.

— Ваше величество, не знаю, достаточно ли я для этого окрепла.

— Нет-нет, возьмите себя в руки, — ответила Маргарита. — Кроме того, я предоставила в полное распоряжение моего мужа беарнскую лошадку, на которой должна была ехать, и под вами она пойдет отлично. Вы разве о ней не слышали?

— Слышала, мадам, но не знала, что лошадка предназначалась для вашего величества, я бы ее тогда не приняла.

— Из гордости?

— Нет, ваше величество, из скромности.

— Значит, вы поедете?

— Ваше величество, вы делаете мне большую честь. Я поеду, раз вы приказываете.

В эту минуту доложили о герцогине Неверской. При ее имени лицо Маргариты невольно выразило большую радость; баронесса поняла, что королеве и герцогине надо поговорить наедине, и встала, собираясь уходить.

— Итак, до завтра, — сказала Маргарита.

— До завтра, ваше величество.

— Кстати, — сказала Маргарита, отпуская ее взмахом руки, — имейте в виду, баронесса, что на людях я вас не выношу, так как я страшно ревнива.

— А в действительности? — спросила Шарлотта.

— О, в действительности я вам не только все прощаю, но даже вас благодарю.

— В таком случае, ваше величество, разрешите…

Маргарита протянула ей руку; баронесса почтительно ее поцеловала, сделала реверанс и вышла.

Пока баронесса взбегала к себе наверх, прыгая, как козочка, сорвавшаяся с привязи, герцогиня Неверская обменялась с королевой церемонными приветствиями, давая время удалиться сопровождавшим ее дворянам. Когда дверь за ними затворилась, Маргарита крикнула:

— Жийона, Жийона! Позаботься, чтобы нам никто не мешал.

— Да, — сказала герцогиня, — потому что нам надо поговорить о вещах очень серьезных.

И с этими словами она без церемоний уселась в кресло, заняв лучшее место, "поближе к солнцу и к огню", уверенная, что теперь уже никто не помешает свободе задушевных отношений, которые установились между ней и королевой Наваррской.

— Ну, как поживает наш знаменитый рубака? — спросила Маргарита.

— Милая моя королева, клянусь душой, это существо мифологическое! — ответила герцогиня. — Он бесподобен! У него неиссякаемое остроумие! Он откалывает такие штуки, что и святой в раю умрет со смеху. Кроме того, это такой отъявленный язычник в католической шкуре! Я от него просто без ума! Ну, а как твой Аполлон?

— Ох! — вздохнула Маргарита.

— Это "ох!" меня пугает, королева. Может быть, ваш милый Ла Моль чересчур почтителен? Или чересчур сентиментален? Тогда должна признаться, что он полная противоположность своему другу Коконнасу.

— Да нет, он иногда бывает и другим, — ответила Маргарита, — а мое "ох!" относится только ко мне самой.

— Что же это значит?

— А то, милая герцогиня, что я ужасно боюсь полюбить его по-настоящему.

— Правда?

— Честное слово!

— О, тем лучше! Как весело тогда мы заживем! — воскликнула Анриетта. — Моя мечта — любить немножко, твоя — любить глубоко. Не правда ли, моя дорогая и ученая королева, как приятно дать отдохнуть уму и уйти в чувство? А после безумств — улыбаться! Ах, Маргарита, предчувствую, что мы отлично проведем этот год!

— Ты думаешь? — сказала королева. — А у меня совсем другие мысли: не знаю отчего, но я все вижу сквозь траурную дымку. Вся наша политика меня ужасно тревожит. Кстати, так ли предан моему брату твой Аннибал, как он это изображает? Разузнай, мне это важно.

— Это он-то предан кому-нибудь или чему-нибудь? Видно, что ты его не знаешь так, как я! Если он чему и предан, так только честолюбию, вот и все. Если твой брат может ему обещать много — о, тогда другое дело: он будет ему предан. Но если брат твой вздумает не выполнить своих обещаний — тогда, хоть он и принц Франции, берегись твой герцог Алансонский.

— Правда?

— Уж я-то знаю. Даю слово, Маргарита; что этот прирученный мною тигр пугает даже меня. Как-то я ему сказала: "Аннибал, не обманывайте меня, а если обманете, то берегитесь!.." Но, говоря это, я на него глядела своими изумрудными глазами, о которых Ронсар сложил стихи:

У красавицы Невер,

Например,

Глазки зелены и нежны;

Но порой сверкает в них Больше молний голубых,

Чем в пучинах роковых В страшный миг Бури бешено-мятежной!

— И что же?

— Я думала, что он ответит: "Мне? Обманывать вас? Никогда!" — и дальше в том же духе… А знаешь, что он ответил?

— Нет.

— "А если вы, — ответил он, — обманете меня, то какая вы там ни есть принцесса, тоже берегитесь!.." И, говоря это, он грозил мне не только глазами, но тонким пальцем с острым, как копье, ногтем, причем тыкал мне этим пальцем чуть не в нос. Признаюсь, милая королева, у него было такое выражение лица, что я вздрогнула, хотя и не трусиха. Суди сама, что это за человек!

— Грозить тебе, Анриетта! Как он смел?!

— Ого, дьявольщина! Я ему тоже пригрозила! В сущности говоря, у него было основание. Как видишь, он предан только до известного момента, вернее — до неизвестного момента.

— Тогда посмотрим, — задумчиво сказала Маргарита, — я поговорю с Ла Молем. Ты ничего мне больше не расскажешь?

— Расскажу, и очень интересное, из-за этого я и пришла. Но ты со мной заговорила о вещах, для меня более интересных. Я получила вести.

— Из Рима?

— Да, нарочный от моего мужа…

— О польском деле?

— Да, дело двигается, и может так случиться, что в самом скором времени ты отделаешься от своего брата герцога Анжуйского.

— Значит, папа утвердил его избрание?

— Да, дорогая.

— И ты мне не сказала этого с самого начала! — воскликнула Маргарита. — Ну, скорей, скорей, выкладывай все по порядку.

— Кроме того, что я тебе сказала, я, честное слово, больше ничего не знаю. Впрочем, подожди, я дам тебе прочесть письмо моего мужа. На, вот оно! Ах, нет! Это стихи Аннибала, и прежестокие, милая королева, — он других не пишет. A-а, на этот раз оно! Нет, опять не то: это записочка от меня ему, я захватила с собой, чтобы ты передала ее через Ла Моля. Ага, ну вот наконец это письмо! — И герцогиня Неверская передала письмо королеве.

Маргарита поспешно его развернула и прочла; но оно действительно содержало только то, что она уже слышала от своей подруги.

— А как оно дошло до тебя? — продолжала королева.

— С нарочным моего мужа, получившим приказание, раньше чем ехать в Лувр, заехать в дом Гизов и передать мне это письмо, а потом отвезти в Лувр письмо, адресованное королю. Зная, какое значение придает этой новости моя королева, я сама просила мужа так распорядиться. И видишь — он меня послушался. Это не то, что мое чудовище Коконнас. Сейчас во всем Париже эту новость знают только три человека: король, ты да я; а еще разве тот человек, который ехал по пятам нашего нарочного.