— Что вы говорите, Клод? — спросила Екатерина, оборачиваясь к дочери.

— Ничего, матушка.

— Вы что-то сказали Маргарите шепотом.

— Я только пожелала ей доброй ночи и передала сердечный привет от герцогини Неверской.

— А где сейчас красавица герцогиня?

— У своего брата, герцога Гиза.

Екатерина подозрительно глянула на обеих сестер и нахмурилась.

— Клод, подойди ко мне! — приказала она дочери.

Клод подошла, и Екатерина взяла ее за руку.

— Что вы ей сказали?.. Болтунья! — проворчала королева-мать, стиснув до боли руку дочери.

Генрих хотя и не слышал слов, но хорошо заметил немую игру, происходившую между Екатериной, Клод и Маргаритой, и, обращаясь к своей жене, сказал:

— Мадам, окажите мне честь и разрешите поцеловать вам Руку.

Маргарита протянула ему свою трепещущую руку.

— Что она сказала? — прошептал он, наклоняя голову к руке жены.

— Не выходить из Лувра. Заклинаю вас Небом, не выходите и вы.

Эти слова сверкнули молнией, и, несмотря на мгновенность ее вспышки, Генрих увидел целый заговор.

— Это еще не все, — сказала Маргарита, — вот вам письмо, которое привез один провансальский дворянин.

— Ла Моль?

— Да.

— Спасибо, — сказал Генрих, взяв письмо и спрятав его за колет.

И, отходя от своей растерянной жены, он хлопнул флорентийца по плечу:

— Ну, как идет ваша торговля, мэтр Рене? — спросил Генрих.

— Неплохо, ваше высочество, неплохо, — ответил отравитель с предательской улыбкой.

— Еще бы, когда состоишь поставщиком почти всех коронованных особ Франции и чужих земель, — сказал король Наваррский.

— Кроме короля Наваррского, — нагло ответил флорентиец.

— Святая пятница! Вы правы, мэтр Рене; а ведь бедная мать моя, ваша покупательница, умирая, рекомендовала вас, мэтр Рене, моему вниманию. Зайдите ко мне завтра или послезавтра и принесите ваши лучшие парфюмерные изделия.

— Это не вызовет косых взглядов? — с улыбкой заметила Екатерина. — Говорят, что…

— …у меня карман тощий? — смеясь, продолжал Генрих. — Кто вам сказал об этом, матушка? Уж не Марго ли?

— Нет, сын мой, баронесса де Сов.

В эту минуту герцогиня Лотарингская, несмотря на все свои усилия, все-таки не смогла сдержаться и разрыдалась. Генрих Наваррский даже не обернулся.

— Сестра, что с вами? — воскликнула Маргарита и бросилась к герцогине.

— Пустяки, — сказала Екатерина, становясь между двумя молодыми женщинами, — пустяки; у нее бывают нервные припадки, и врач Мазилло советовал лечить ее благовониями. — И Екатерина еще сильнее, чем в первый раз, сжала руку старшей дочери; затем, обернувшись к младшей, сказала: — Марго, вы разве не слыхали, что я предложила вам идти к себе? Если этого недостаточно, то я повелеваю вам.

— Простите меня, мадам, — ответила бледная, трепещущая Маргарита, — желаю доброй ночи вашему величеству.

— Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. До свидания, до свидания.

Маргарита старалась поймать взгляд своего мужа, но напрасно — он даже не повернулся в ее сторону, и Маргарита вышла, едва держась на ногах.

Наступило молчание. Екатерина устремила пронизывающий взор на герцогиню Лотарингскую, которая смотрела на мать, не говоря ни слова и умоляюще сжав руки.

Генрих стоял спиной к ним, но наблюдал всю сцену в зеркало, делая вид, что помадит усы помадой, преподнесенной ему услужливым Рене.

— А вы, Генрих, не раздумали идти в город? — спросила Екатерина.

— Ах да, правда! — воскликнул король Наваррский. — Честное слово, я совсем забыл, что меня ждут герцог Алансонский и принц Конде; это все из-за этих замечательных духов, они одурманили меня и отбили память. До свидания, мадам.

— До свидания! А завтра вы известите меня о здоровье адмирала, да?

— Не премину, мадам. Ну, Феба, что с тобой?

— Феба! — сердито крикнула Екатерина.

— Позовите ее, мадам, а то она не хочет выпускать меня.

Королева-мать встала, взяла собаку за ошейник и держала, пока не вышел Генрих, а уходил он с таким веселым и спокойным видом, как будто в глубине души не чувствовал нависшей над ним смертельной опасности.

Собачка, отпущенная Екатериной, бросилась вслед за ним, но дверь уже закрылась; тогда Феба просунула свою длинную мордочку под портьеру и жалобно завыла.

— Теперь, Шарлотта, — сказала Екатерина баронессе де Сов, — сходите за Гизом и Таваном — они в моей молельне; вернитесь с ними и побудьте с герцогиней Лотарингской, у нее опять головокружение.

Так как в гостинице "Путеводная звезда" жареные куры существовали только на вывеске, то Л а Моль и Коконнас быстро закончили свой скудный ужин: Коконнас повернул на одной ножке свой стул в четверть оборота, вытянул ноги, оперся локтем о стол и, допивая последний стакан вина, спросил:

— Господин Ла Моль, вы намерены идти спать теперь же?

— По правде говоря, очень хочется поспать, а то как бы не пришли за мной ночью.

— И за мной тоже, — ответил Коконнас, — но, мне думается, лучше не ложиться и не заставлять ждать тех, кто пришлет за нами, а попросить карты и провести это время за игрой. Таким образом, когда за нами придут, мы будем уже готовы.

— Я с удовольствием принял бы ваше предложение, но для игры у меня слишком мало денег; едва ли наберется сто золотых экю; да и те — все мое богатство. С ним я должен теперь устраивать свою судьбу.

— Сто экю золотом! — воскликнул Коконнас. — И вы еще плачетесь! Дьявольщина! У меня всего-навсего шесть.

— Рассказывайте! — возразил Ла Моль. — Я видел, как вы вынимали из кармана кошелек, он был не просто полон, а, можно сказать, битком набит.

— А! — сказал Коконнас. — Эти деньги пойдут в уплату давнишнего долга одному старому другу моего отца, как я подозреваю — тоже гугеноту, вроде вас. Да, тут сто ноблей с розой, — заявил Коконнас, хлопнув себя по карману, — но эти нобли принадлежат мэтру Меркандону; моя же личная собственность состоит, как я сказал, из шести экю.

— Какая ж тут игра?

— А вот потому, что денег мало, я и хотел сыграть. Кроме того, мне пришла в голову одна мысль.

— А именнр?

— Мы оба приехали в Париж с одной и той же целью.

— Да.

— У каждого из нас есть могущественный покровитель.

— Да.

— Я могу положиться на своего, так же как вы на вашего.

— Да.

— Вот мне и пришла в голову мысль: сначала сыграть на деньги, а потом — на первую милость, которую получим от двора или на первую ласку возлюбленной.

— Действительно, хорошо придумано! — заметил, смеясь, Ла Моль, — но, признаюсь, я не такой страстный игрок, чтобы ставить всю свою жизнь в зависимость от карт или очков в кости, потому что первая милость, полученная вами или мной, вероятно, определит течение всей нашей жизни.

— Хорошо! Оставим первую милость от двора и будем играть на первую ласку от возлюбленной.

— Есть одно препятствие, — возразил Ла Моль.

— А именно?

— У меня нет никакой возлюбленной.

— И у меня тоже, но я рассчитываю быстро обзавестись ею. Слава Богу, мы не так скроены, чтобы страдать от недостатка в женщинах.

— Вы-то, господин Коконнас, конечно, не будете терпеть в них недостатка; я же не так уверен в своей звезде любви и боюсь обокрасть вас, поставив против вашего заклада свой. Давайте играть на ваши шесть экю, а если вы, на ваше горе, их проиграете и захотите продолжать игру, то вы ведь дворянин, и ваше слово равноценно золоту.

— Ну и отлично! Вот это разговор! — воскликнул Коконнас. — Вы совершенно правы: слово дворянина равноценно золоту, особенно если этот дворянин пользуется доверием двора. Поэтому не думайте, что я слишком зарываюсь, играя с вами на первую милость, которую я наверное получу.

— Вы-то можете проиграть ее, но я не могу ее выиграть, потому что я служу королю Наваррскому и ничего не могу получить от герцога Гиза.