— Тогда идите за мной; дорогу я знаю и буду вам проводником.

— Ступайте, — сказал Генрих, — я за вами.

Ла Моль первым перелез через подоконник и пошел вдоль широкого закрая крыши, служившего водосточным желобом, в конце которого сходились две крыши; туда же выходила мансарда без окон чужого, необитаемого чердака.

— Сир, вы в безопасности, — сказал Ла Моль.

— Ага! Тем лучше, — ответил Генрих и вытер бледный, покрытый капельками пота лоб.

— Теперь все пойдет как по маслу, — сказал Ла Моль. — С чердака лестница ведет в коридор, а коридор — на улицу. Я проделал, сир, весь этот путь ночью, которая была пострашнее этой.

— Тогда вперед! — сказал Генрих.

Ла Моль первым проник в настежь раскрытое чердачное окно, дошел до притворенной двери, открыл ее, очутился на верхней ступеньке винтовой лестницы и, сунув в руку королю Наваррскому веревку, служившую поручнями, сказал:

— Спускайтесь, сир.

На середине лестницы Генрих остановился у окошка, выходившего во двор гостиницы "Путеводная звезда". Было видно, как в доме напротив бегали по лестнице солдаты — одни со шпагами в руках, другие — с факелами. Вдруг король Наваррский увидел де Муи. Он отдал свою шпагу и мирно сходил с лестницы.

— Бедный юноша, — сказал Генрих, — преданная и честная душа.

— Заметьте, ваше величество, — отозвался Ла Моль, — он совершенно спокоен, честное слово; смотрите, он даже смеется. А де Муи, как вам известно, смеется редко: наверняка он придумал какой-то выход.

— А этот молодой человек, который был с вами?

— Граф Коконнас? — спросил Ла Моль.

— Да, граф Коконнас, — что с ним?

— О, за него я спокоен. Увидав солдат, он меня только и спросил: "Мы чем-нибудь рискуем?" "Головой," — ответил я. "А ты сумеешь спастись?" — "Надеюсь". "И я тоже!" — ответил он. Клянусь вам, сир, он спасется. Если Коконнаса когда-нибудь и схватят, то только потому, что это будет нужно ему самому — ручаюсь вам!

— В таком случае все хорошо; постараемся добраться до Лувра.

— Боже мой, да это совсем просто, сир: закутаемся в плащи и выйдем на улицу; она полна народу, сбежавшегося на шум, и нас примут за любопытных горожан.

В самом деле, дверь оказалась незаперта, и единственное, что мешало Генриху и Ла Молю выйти, — это толпа, затопившая всю улицу.

Тем не менее им удалось протиснуться в переулок Аверон; но, попав оттуда на улицу Пули, они увидели, что через площадь Сен-Жермен-Л’Осеруа идет де Муи, окруженный конвоем под предводительством командира охраны де Нансе.

— Вот как! По-видимому, его ведут в Лувр, — сказал король Наваррский. — Черт возьми! Пропускные ворота будут закрыты… У всех входящих будут спрашивать имена; а если я войду после де Муи, то будет очень вероятно, что я был с ним.

— Так что же, сир, — сказал Ла Моль, — проникните в Лувр другим путем.

— Каким же чертом я туда проникну?

— А разве для вашего величества не существует окно королевы Наваррской?

— Святая пятница! — воскликнул Генрих. — Ваша правда, граф. А я и позабыл об этом!.. Да, но как дать знать королеве?

— О-о! Ваше величество, — сказал Ла Моль, почтительно кланяясь, — вы бросаете камешки так метко…

Екатерина на этот раз все так хорошо предусмотрела, что была уверена в успехе.

Ввиду этого, около десяти часов вечера, убедившись, что королева Наваррская ничего не подозревает — так оно и было — о заговоре против ее мужа, королева-мать отпустила Маргариту, а сама прошла к королю с просьбой, чтобы он не ложился спать. Заинтригованный тем, что лицо матери, вопреки ее обычной скрытности, сияло торжеством, Карл стал расспрашивать Екатерину, на что она ответила:

— Могу сказать вашему величеству одно: сегодня вечером вы избавитесь от двух злейших своих врагов.

Король повел бровью, как бы говоря самому себе: "Хорошо, посмотрим", и, посвистав крупной борзой собаке, которая подползла к нему на брюхе и положила свою тонкую умную морду ему на колени, Карл стал ждать.

Спустя несколько минут, в течение которых Екатерина стояла, устремив глаза в одну точку и вся превратившись в слух, во дворе Лувра раздался пистолетный выстрел.

— Что за шум? — спросил Карл, сдвинув брови, в то время как борзая вскочила и насторожила уши.

— Пустяки, просто сигнал, — ответила Екатерина.

— А что означает этот сигнал?

— Он означает, что с этой минуты, сир, единственный ваш настоящий враг уже не может вам вредить.

— Там убили человека? — спросил Карл, бросая на мать властный взгляд, говоривший: "Смертная казнь и помилование — два неотъемлемых атрибута королевской власти".

— Нет, сир; только арестовали двух человек.

— Ох! — пробормотал Карл. — Эти вечные тайные козни, вечные каверзы — и все без ведома короля. Смерть дьяволу! Матушка, я уже взрослый, настолько взрослый, что могу сам охранить себя и не нуждаюсь ни в няньках, ни в детских помочах. Ехали бы в Польшу с вашим сыном Генрихом, коли хотите царствовать, а здесь, говорю вам, напрасно вы играете в эту игру!

— Сын мой, — сказала Екатерина, — я в последний раз вмешиваюсь в ваши дела. Но дело было начато давно, и вы все время обвиняли меня напрасно, поэтому я всей душой стремилась доказать вашему величеству, что была права.

В эту минуту несколько человек остановились в вестибюле, и было слышно, как небольшой отряд стрелков со стуком опустил мушкеты на пол.

Почти сейчас же вслед за этим господин де Нансе попросил позволения войти к королю.

— Пусть войдет, — оживившись, ответил Карл.

Господин де Нансе вошел, поклонился королю и, обращаясь к Екатерине, сказал:

— Мадам, приказания вашего величества исполнены: он взят.

— Как "он"? — воскликнула Екатерина в недоумении. — Разве вы захватили только одного?

— Он был один, мадам.

— Он защищался?

— Нет, спокойно ужинал в комнате и при первом требовании отдал свою шпагу.

— Кто такой? — спросил король.

— Сейчас увидите, — сказала Екатерина. — Господин де Нансе, введите арестованного.

Через пять минут ввели де Муи.

— Де Муи! — воскликнул король. — В чем дело?

— Сир! — совершенно спокойно отвечал де Муи. — Если ваше величество соблаговолит разрешить мне, я задам тот же вопрос.

— Вместо этого, господин де Муи, — сказала Екатерина, — будьте добры сказать моему сыну, кто недавно ночью находился в комнате короля Наваррского и в ту же ночь, не подчинившись приказу его величества, как и подобало такому мятежнику, убил двух королевских стражей и ранил Морвеля?

— Да, в самом деле, — сказал Карл, нахмурившись, — не знаете ли вы, господин де Муи, имя этого человека?

— Знаю, сир. Ваше величество желает знать, как его зовут?

— Признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.

— Сир, его зовут де Муи де Сен-Фаль.

— Это были вы?!

— Я собственной персоной.

Екатерина, изумленная такой смелостью, сделала шаг по направлению к молодому человеку.

— А как же вы осмелились не подчиниться приказу короля? — спросил Карл.

— Прежде всего, сир, я даже не знал, что был приказ вашего величества; затем я видел только одно, вернее — только одного человека: Морвеля, убийцу адмирала и моего отца. Я вспомнил, что года полтора назад вот в этой комнате, где мы собрались вечером двадцать четвертого августа, вы, ваше величество, обещали всем и лично мне судить убийцу; но поскольку с тех пор произошли крупные события, я подумал, что короля, помимо его воли, отвлекли от его намерений. Увидав Морвеля прямо перед собой, я был убежден, что мне его послало само Небо. Остальное вашему величеству известно: я ударил его шпагой, как убийцу, и стрелял в его людей, как в разбойников.

Карл не ответил ни слова; благодаря своей дружбе с Генрихом он с некоторого времени стал смотреть на многое по-другому, и нередко — с ужасом. Королева-мать уже давно отметила про себя высказывания своего сына о Варфоломеевской ночи, похожие на угрызения совести.