— Король Наваррский! Генрих Наваррский — король Франции, в нарушение прав моих детей? О, святая Матерь Божья! Посмотрим! Так вы для этого хотите услать моего сына?

— Вашего сына!.. А я чей? Сын волчицы, как Ромул! — воскликнул Карл, дрожа от гнева и сверкая глазами, в которых бегали злые огоньки. — Ваш сын?! Верно! Король Французский вам не сын: у короля Французского нет братьев, у короля Французского нет матери, у короля Французского есть только подданные! Королю Французскому нужны не чувства, а воля! Он обойдется и без любви, но потребует повиновения!

— Сир, вы неверно истолковали мои слова. Я назвала своим сыном того, который должен со мной разлучиться. Сейчас я люблю его больше, потому что боюсь потерять его. Разве это преступление, если мать не хочет расстаться со своим ребенком?

— А я говорю вам, что он с вами расстанется, что он уедет из Франции, что он отправится в Польшу! И это произойдет через два дня! А если вы скажете еще слово — то это будет завтра; если же вы не покоритесь, если вы не перестанете грозить мне вашими глазами — я удавлю его сегодня вечером, как вы вчера хотели удавить любовника вашей дочери! Только его уж я не упущу, как упустили мы Ла Моля.

Екатерина склонила голову перед такой угрозой; но тут же подняла ее.

— О бедное мое дитя! Твой брат собирается тебя убить! Хорошо! Будь спокоен, твоя мать защитит тебя!

— A-а! Издеваться надо мной! — крикнул Карл. — Так, клянусь кровью Христа, он умрет не сегодня вечером, не в этот час, а сию минуту! Оружие! Кинжал! Нож! А-а!

И Карл, напрасно отыскивая взглядом какое-нибудь оружие около себя, вдруг увидал маленький кинжальчик на поясе Екатерины; он выдернул его из сафьяновых с серебряной инкрустацией ножен и выбежал из комнаты, чтобы заколоть Генриха Анжуйского, где бы он ни был. Но, добежав до передней, Карл сразу изнемог от сверхчеловеческого возбуждения, — он протянул руку вперед, выронил кинжальчик, который вонзился в пол, жалобно вскрикнул, осел всем телом и упал на пол.

В то же мгновение кровь хлынула у него из горла и из носа.

— Господи Иисусе! — прохрипел он. — Они меня убивают! Ко мне! Ко мне!

Екатерина, последовав за ним, видела, как он упал; одну минуту она смотрела на сына безучастно, не трогаясь с места, затем, опомнившись, открыла дверь и, движимая не столько материнским чувством, сколько своим щекотливым положением, закричала:

— Королю дурно! Помогите! Помогите!

На этот крик сбежалась целая толпа слуг, придворных, офицеров и окружила короля. Растолкав всех, вперед прорвалась женщина и приподняла бледного как смерть Карла.

— Кормилица, меня хотят убить, убить! — еле слышно выговорил Карл, обливаясь потом и кровью.

— Убить тебя, мой Шарль? — воскликнула кормилица, обводя окружавших таким взглядом, от которого все, не исключая самой Екатерины, попятились назад. — Кто хочет тебя убить?

Карл тихо вздохнул и потерял сознание.

— Ай-ай! Как плохо королю! — сказал Амбруаз Парэ, которого немедля привели.

"Теперь ему волей-неволей придется отложить прием", — подумала непримиримая Екатерина.

Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ждавшему в молельне матери, чем кончатся переговоры, которые имели для него столь важное значение.

Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.

Впервые после посещения лавки на мосту Сен-Мишель Екатерина встретилась со своим астрологом; накануне она послала Рене записку, и теперь он лично принес ответ.

— Ну, как? Вы его видели? — спросила королева-мать.

— Да.

— В каком он положении?

— Пожалуй, скорее лучше, чем хуже.

— Он может говорить?

— Нет, шпага перерезала ему гортань.

— Но я же вам сказала — пусть в таком случае напишет.

— Я пробовал; он старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а затем он потерял сознание. У него вскрыта шейная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.

— Вы видели эти буквы?

— Вот они.

Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине; она торопливо развернула.

— Две буквы — "М" и "О", — сказала она. — Неужели это действительно Ла Моль, а вся комедия, разыгранная Маргаритой, — только для отвода глаз?

— Мадам, — сказал Рене, — если я смею высказать свое мнение в таком вопросе, в котором даже ваше величество затрудняется иметь свое, я бы сказал, что граф де Ла Моль слишком влюблен, чтобы серьезно заниматься политикой.

— Вы думаете?

— Да, и в особенности — чтобы преданно служить королю Наваррскому: Ла Моль слишком влюблен в королеву, а настоящая любовь ревнива.

— А вы думаете, что он влюбился в нее по уши?

— Уверен.

— Он прибегал к вашей помощи?

— Да.

— Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка?

— Нет, мы занимались восковой фигуркой.

— Пронзенной в сердце?

— Да.

— И эта фигурка сохранилась?

— Да.

— У вас?

— У меня.

— Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания имели то действие, какое им приписывают!

— Ваше величество может лучше меня судить по результату.

— Разве королева Наваррская любит Ла Моля?

— До такой степени, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, не боясь потерять и свою честь, и жизнь. Вот видите, ваше величество, а вы все сомневаетесь.

— В чем?

— В науке.

— Потому что ваша наука обманула меня, — сказала Екатерина, пристально глядя на Рене.

Но флорентиец выдержал ее взгляд с поразительным спокойствием.

— В чем же? — спросил он.

— О, вы отлично знаете, о чем я говорю! Впрочем, тут дело, может быть, и не в науке, а в самом ученом.

— Мадам, я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил флорентиец.

— А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?

— Нет, ваше величество, когда их получают из моих рук; но если они проходят через другие руки, то возможно…

Екатерина усмехнулась и покачала головой:

— Ваш опиат, Рене, подействовал чудесно: губы баронессы де Сов еще никогда не были такими яркими и цветущими!

— Мой опиат здесь ни при чем; баронесса, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества счел неудобным посылать его от себя лично. Все коробочки стоят у меня дома — те самые, что были и при вас; кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, ни кто ее взял, ни с какой целью.

— Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, — ответила Екатерина, — а пока поговорим о другом.

— Слушаю, ваше величество.

— Что нужно знать, чтобы определить продолжительность жизни человека?

— Прежде всего — день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он родился.

— Что еще?

— Нужны его волосы и кровь.

— Значит, если я вам принесу его волосы и кровь, скажу, под каким знаком он родился, укажу его возраст и день рождения, вы узнаете, когда он умрет?

— Да, с точностью до нескольких дней.

— Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.

— Этот человек родился днем или ночью?

— Вечером, в пять часов двадцать три минуты.

— Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.

— Хорошо, — ответила Екатерина, — мы будем в это время.

Рене откланялся и вышел, как будто не обратив внимания на слова "мы будем", которые указывали, что Екатерина, против своего обыкновения, собиралась явиться не одна.

На рассвете следующего дня Екатерина прошла к Карлу.

В полночь она справлялась о состоянии здоровья короля, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Парэ и собирается пустить кровь, если нервное возбуждение не прекратится.