— Нет, ваше величество, — за призрак красавицы Дианы де Пуатье. Мне говорили, что он появляется в Лувре.

— О, теперь я за вас не беспокоюсь — вы сделаете карьеру при дворе. Вы говорите, у вас есть письмо для короля? Сейчас вам с ним не увидеться. Но все равно — где письмо? Я передам… Только, прошу вас, поскорее.

В один миг Ла Моль распустил шнурки своего колета и вынул из-за пазухи письмо, завернутое в шелк.

Маргарита взяла письмо.

— Вы господин де Ла Моль? — спросила она.

— Да, ваше величество. Боже мой! Откуда мне такое счастье, что вашему величеству известно мое имя?

— Я слышала, как его упоминали и король, мой муж, и брат мой, герцог Алансонский. Я знаю, что вас ждут.

Королева спрятала за тугой от вышивок и алмазных украшений корсаж письмо, только что лежавшее за колетом молодого человека и еще теплое от тепла его груди. Ла Моль жадным взглядом следил за каждым движением Маргариты.

— Теперь спуститесь в галерею и ждите там, пока к вам не придут от короля Наваррского или герцога Алансонского. Мой паж проводит вас.

Отдав это распоряжение, Маргарита проследовала дальше. Ла Моль встал к стене, но коридор оказался слишком узок, а фижмы королевы Наваррской так широки, что ее шелковое платье коснулось молодого человека, и в то же время аромат терпких духов заполнил все пространство, где она прошла.

Л а Моль вздрогнул всем телом и, чувствуя, что сейчас упадет, прислонился к стене.

Маргарита исчезла, как видение.

— Месье, вы идете? — спросил паж, которому было поручено проводить Ла Моля в нижнюю галерею.

— Да, да! — восторженно воскликнул Ла Моль, видя, что паж указывает рукой в том направлении, в каком проследовала королева Маргарита: он надеялся нагнать ее и еще раз увидеть.

В самом деле, выйдя на лестницу, он заметил королеву, уже спустившуюся в нижний этаж: случайно или на звук шагов Маргарита подняла голову, и он увидел ее еще раз.

— О, это не простая смертная, а богиня, — прошептал Л а Моль, — и, как сказал Вергилий Марон: "Et vera incessu patuit dea"[1].

— Что же вы? — спросил паж.

— Иду, иду, простите, — отвечал Ла Моль.

Паж пошел вперед, спустился на следующий этаж, отворил одну дверь, потом другую и, остановившись на пороге, сказал:

— Ждите здесь.

Ла Моль вошел в галерею, и дверь за ним закрылась.

В галерее было пусто, только какой-то дворянин прогуливался взад-вперед и, видимо, тоже ожидал.

Вечерние тени, спускаясь с высоких сводов, окутывали все предметы таким мраком, что молодые люди на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов, разделявших их, не могли разглядеть один другого.

Л а Моль стал приближаться к этому дворянину и, подойдя на несколько шагов, тихо сказал себе:

— Господи помилуй! Ведь это граф Коконнас.

Пьемонтец обернулся на звук шагов и стал разглядывать Ла Моля с не меньшим изумлением:

— Черт меня побери, если это не господин Ла Моль! Тьфу, что я делаю?! Ругаюсь у короля в доме! А впрочем, и сам король ругается, пожалуй, еще чище, даже в церкви. Значит, мы оба попали в Лувр?

— Как видите, а вас провел Бем?

— Да! Прелюбезный немец этот Бем. А кто же провел вас?

— Господин де Муи… Я говорил вам, что гугеноты тоже немало значат при дворе… Что ж, повидали вы герцога Гиза?

— Еще нет… А вы получили аудиенцию у короля Наваррского?

— Нет, но должен получить. Меня провели сюда и сказали подождать.

— Вот увидите, это пахнет парадным ужином, и мы окажемся рядом на этом пиршестве. Действительно, какая игра случая! В течение двух часов судьба все время сводит нас… Но что с вами? Вы словно чем-то озабочены?

— Кто, я? — вздрогнув, спросил Ла Моль, все еще завороженный ведением, представшим перед ним. — Нет, но самое место, где мы находимся, вызывает во мне целый сонм размышлений.

— Философских, не правда ли? И у меня тоже. Как раз когда вы вошли, мне приходили на ум все наставления моего учителя. Граф, вы знаете Плутарха:

— Ну как же! — улыбаясь, отвечал Ла Моль. — Это один из самых любимых моих авторов.

— Так вот, по-моему, — серьезно продолжал Коконнас, — этот великий человек не преувеличил, когда сравнил наши природные способности с цветами, ослепительно яркими, но преходящими, тогда как в добродетели он видит растение бальзамическое, с невыдыхающимся ароматом и представляющее собой лучшее лекарство для душевных ран.

— Господин Коконнас, разве вы знаете греческий? — спросил Ла Моль, пристально глядя на собеседника.

— Нет, но мой учитель знал, он-то мне и советовал побольше рассуждать о добродетели, если я буду при дворе. Это, говорил он, очень похвально. Так что, предупреждаю вас: по этой части я хорошо подкован. Кстати, вы не проголодались?

— Нет.

— А мне казалось, в "Путеводной звезде" вас очень манила курица на вертеле; я лично умираю от истощения.

— Вот вам, господин Коконнас, отличный случай применить к делу ваши доводы в пользу добродетели и доказать ваше преклонение перед Плутархом, ибо этот великий писатель где-то говорит: "Prepon esti ten men psuchen odune ton de gastera limoaske" — "Полезно упражнять душу горем, а желудок — голодом".

— Вот как, значит, вы знаете греческий? — в полном изумлении воскликнул Коконнас.

— Честное слово, да! — ответил Ла Моль. — Меня выучил мой учитель.

— Дьявольщина! Ваше будущее, граф, устроено: вы будете с королем Карлом сочинять стихи, а с королевой Маргаритой говорить по-гречески.

— А еще могу говорить по-гасконски с королем Наваррским, — прибавил, смеясь, Ла Моль.

В эту минуту в конце галереи, примыкавшем к покоям короля, отворилась дверь, раздались шаги, и из темноты стала надвигаться чья-то тень. Тень приняла образ человеческого тела, а тело оказалось принадлежащим командиру стражи Бему.

Он в упор поглядел на обоих молодых людей, пытаясь узнать своего, и жестом пригласил Коконнаса следовать за собой. Коконнас сделал рукой прощальный знак Ла Молю, и они расстались.

Бем провел Коконнаса до конца галереи, отворил дверь, и они очутились на верхней ступеньке какой-то лестницы.

Тут Бем остановился, посмотрел кругом и спросил:

— Господин де Коконнас, фы кте шифет?

— В гостинице "Путеводная звезда", на улице Арбр-сек.

— Корошо, корошо! Это тфа шак от стесь… итить скоро ф фаш костиница и ф этот ночь…

Он снова огляделся.

— Так что же в эту ночь? — спросил Коконнас.

— Так в этот ночь, — ответил он шепотом, — фы хотить сюта с пелый крест на фаш шляпа. Пароль тля пропуск путет "Кис". Тс! Ни сфук!

— А в котором часу я должен прийти?

— Кокта фы услышать напат.

— Какой "напат"? — спросил Коконнас.

— Ну та, напат: пум! пум! пум!…

— A-а, набат!

— Так я и скасал.

— Хорошо, приду, — ответил Коконнас.

Он попрощался с Бемом и пошел прочь, рассуждая сам с собой: "Какого черта все это значит, и почему будут бить в набат? Все равно, я остаюсь при своем мнении, что этот Бем — очаровательный немец. А не подождать ли мне графа де Ла Моля? Нет, не стоит: он, может быть, останется ужинать у короля Наваррского".

И Коконнас пошел прямо на улицу Арбр-сек, куда его как магнитом тянула вывеска "Путеводной звезды". Пока Бем беседовал с пьемонтцем, в галерее отворилась другая дверь, со стороны покоев короля Наваррского, и к Ла Молю подошел паж.

— Это вы — граф де Ла Моль? — спросил он.

— Он самый.

— Где вы живете?

— На улице Арбр-сек, в "Путеводной звезде".

— Хорошо, это рядом с Лувром. Слушайте! Его величество просил вам передать, что сейчас он не может принять вас, но скорее всего этой ночью он пошлет за вами. Во всяком случае, если завтра утром вы не получите от него никакого извещения, приходите сюда, в Лувр.

— А если часовой меня не впустит?

— Да, правда… Пароль — "Наварра". Скажите это слово, и перед вами откроются все двери.