— Горгоны являются так, как они выглядели в последний день своей жизни. Это предположение Йоргафа. Флоки с ним согласился…

— Она сказала, что алмазный меч уже в лагере. Что силы Четвертой истощены. Что она покинула этот мир.

Рэнгволд нахмурился, но тотчас скрыл волнение за маской спокойствия. В последнее время он делал это часто.

— Мою казнь совершили.

— О чем ты говоришь?

— Эта девушка сменила Четвертую. Точнее, воссоздала мою копию из камня, и этой каменной фигуре отсекли голову…Они думают, что я мертва.

— Из леса они выйдут за три дня, еще один потратят на то, чтобы собрать лагерь, — задумчиво заключил Рэнгволд, — до замка они не пойдут. Едва войско увидят, к ним вышлют посыльного с тем, что клен не покраснел. Думаю, они сразу пойдут к замку. Ещё три дня. У нас есть неделя.

— На восстановление рук ушло семь дней. Надеюсь, с ногами будет то же самое. Я хочу избежать сражения…Быть может, понесешь меня за подмышки на вытянутых руках?

— Ну, уж нет, — усмехнулся наг, мотнув головой, — ты сама сказала, что проход узкий. Внутрь я тебя не смогу занести, да и вообще зайти, судя по всему, не смогу.

— Ты веришь мне? Вдруг прохода не будет?

— Я готов вверить тебе собственную жизнь.

— Ты и так её уже чуть не отдал…

Он опустил голову, рассматривая трещину в полу. Темный кончик его хвоста чуть шевелился рядом с моими ногами, не решаясь притронуться, а после и вовсе спрятался за софой. Я осторожно коснулась пальцами усеянной шрамами руки, и Рэнгволд внезапно задрожал, усмехаясь одним лишь своим мыслям. Повернувшись ко мне всем телом и схватив ладонями за плечи, он, не давая шанса на раздумья, прильнул к моим губам, царапая колючей щетиной. Грубый, обжигающий, властный, настолько мимолетный, что, стоило мне прикрыть глаза, как Рэнгволд тотчас отстранился, кусая себя за нижнюю губу.

— Прости… — произнес он хрипло, притягивая меня к своей груди. — Прости, — повторил вновь, шумно выдыхая в макушку. — Я боялся, что больше не увижу тебя. Что никогда не смогу сделать так…

Я прикрыла глаза, слушая стук чужого, быстро бьющегося сердца. Думаю, я была бы счастливее, услышь эти слова в мирное время. В дни, лишенные страха, я могла бы как следует осознать и принять эти чувства, ответить взаимностью, но сейчас из-за следующей по пятам смерти столь сильные эмоции притуплялись, превращались не в любовь, а в поддержку, но сказать об этом я не посмела. Приняла. Прижалась к груди ещё ближе, благодарно улыбаясь.

Наяды — древняя раса, почти забытая, ушедшая в легенды с тех самых пор, как на земле воцарились люди и наги. Оказавшись на грани исчезновения после великой межрасовой войны, водяные нимфы более не покидали морей и возымели привычку никогда не задерживаться на одном месте, отчего обнаружить выживших казалось невозможным. Талантливые стихийные маги, превосходные лекари, известные эмпаты — такими были наяды, потерявшие доверие ко всем мыслящим существам и превратившиеся в отшельников многогранного мира.

Кожа их — гладкая, без единого изъяна — казалась чуть голубоватой на суше и синела при соприкосновении с водой, покрываясь тонкой слизистой пленкой. Растопыренные вытянутые уши были очередной отличительной чертой, дополняющейся очень длинными волнистыми волосами синих и сиреневых цветов, и сами наяды выглядели экзотичными красавицами до тех пор, пока не начинали улыбаться во весь рот. Дело было в зубах, делающих их улыбки почти кровожадными, — подобные зубы я видела только у пираний, коих видела, когда жила во дворце.

Все водяные нимфы, равно как и дриады — покровительницы лесов — были женщинами, размножающимися удивительным образом. При наступлении естественной смерти они буквально растворялись, оставляя после себя энергетический сгусток, что тут же делился на две части — на две искры, две новые жизни. В отличие от дриад, сразу рождающихся взрослыми их старых умирающих деревьев, наяды взрослели постепенно, но быстро, вырастая за пять лет.

Я никогда не надеялась увидеть перед собой столь древних созданий из-за их обоснованной скрытности в попытках сохранить род, и, рассматривая наяд, что окружали меня любую свободную минуту, вновь чувствовала всю важность возложенного на меня дела. День воздаяния больше не казался мне казнью, и не представлялся простым убийством во имя других — словно бы это было чем-то обычным, странно долгожданным, предполагающим облегчение после выполнения. Подобная смена мыслей была кардинальной, но, возвращаясь к прошлым сомнениям, я чувствовала лишь головную боль. Должно быть, пребывание в лагере стало последней точкой. Последней каплей, переполнившей чашу терпения.

Они верили мне безосновательно и безвозмездно, отчего порой я чувствовала себя неловко — с недавних пор доверять стало слишком трудно. Великаны и циклопы кланялись низко каждый раз, как видели меня, минотавры вовсе опускались на одно колено, склоняя головы, — все это не могло не взрастить даже в самой скромной душе ростки гордыни, но я их не чувствовала. Лишь ответственность, давящую плечи. Лишь собственное предназначение, выбранное кем-то другим.

Что будет после дня воздаяния? Почти все наги исчезнут с лица земли, но Империя останется. Править народом, поклоняющимся мне как некоему божеству, я не желала, как не хотела жить в замке и пожинать плоды принесенной с собой смерти. Я задумалась об этом поздно, удивляясь тому, что никто не задает наводящих вопросов. Надеясь на врожденное умение Авеля править другими, я глотала ожидания, слушая скромные планы дракона на приближающееся будущее.

— Жить свободно, — ответил он, даже не задумываясь, — не бояться, что вся твоя раса может исчезнуть по чьему-то щелчку пальцев.

— Что ж, в этом мы схожи…

— Быть может, я грубо наступлю на едва зажившие раны, но…

— Больше нет ничего, что может ранить меня ещё больше. Спрашивай спокойно, Авель. Я готова ответить.

Он грустно улыбнулся, кивнул не то мне в ответ, не то себе самому. Рассматривая его в тусклом свете одного факела, я с придыханием находила нечто общее между драконом и Вестмаром, о котором, как ни старалась, не могла забыть, — будто бы сама связала нас цепями, родив дитя. Они не были похожи внешне. Но, пребывая в Каменном Замке уже несколько недель, я подмечала схожую ауру, сотканную из образа мышления. Остроумный, уверенный в собственных решениях, готовый к изменениям — Авеля отличало от короля лишь явное себялюбие, подаренное Вестмару с самого рождения. Быть может, поэтому я хотела доверять дракону так, как доверяла королю, с тоской отдав ему сына. Лишь на время. Пока все не закончится…

— Мой отец рассказывал мне о Горгонах. О том, что они рождаются на землях Солэя, вскоре умирая. Йоргаф поведал твою историю, но был краток, а я, сколько бы ни думал, не мог найти ответа. Почему король Вестмар позволил тебе сбежать? Я слышал, он правит мудро, но многие считают его жестоким. Разве может такой человек отпустить то, что дает ему больше власти?

— Характером ты похож на него, — улыбнулась я, соединяя перед собой кончики пальцев. Авель удивленно вскинул брови.

— Тогда он тем более не мог отпустить Горгону!

— Скажи, Авель, ты когда-нибудь кого-нибудь любил? Я не имею в виду родителей. Я говорю о ком-то чужом, к кому бы ты проникся столь сильным чувством…

Опустив взгляд, дракон нахмурился. Неуверенно, медленно мотнул головой, показывая отрицательный ответ.

— У тебя вся жизнь впереди.

— Но какое это имеет отношение к королю?

— Он был влюблен в меня.

— Влюблен? — переспросил Авель, рассматривая меня так, словно бы только сейчас понял, что в первую очередь я не Горгона, а девушка. — Был влюблен или любил?